— Так сильно пахнет? — ужаснулись террористы.
— И еще хуже! Я же говорю — надо идти на кухню.
Подумав немного, оба они решили не рисковать собственным здоровьем и прошли следом за мной на кухню. Я же всем своим робким существом изображал полную готовность пожертвовать собой ради какого-нибудь общественно полезного дела. Поимки маньяка-убий- цы, например.
На кухне интересного было мало. Треб порылся немного в холодильнике, взболтал компот в пластмассовой бутылке, уже успевший хорошенько забродить, и едва не ткнулся носом в мусорное ведро, попытавшись посмотреть, что находится под раковиной. Содержимое ведра его не обрадовало. Треб скривился и перевел внимание, собственно, на саму раковину. Не знаю, что он там ожидал увидеть, но старания его были напрасными. Ни разъяренного джинна, ни бледного вампира, ни тем более Севы, свернувшегося калачиком, Треб там не обнаружил.
— Вы хорошенько осматривайте,— посоветовал я, присаживаясь на табуретку. Около пепельницы нашлась недокуренная сигарета, рядом же валялся коробок спичек. Я думаю, грех было не закурить.
— А знаете, господа, этажом выше живет один подозрительный старичок,— сказал я, пуская в потолок струю дыма.— По непроверенной информации, у него в квартире пулемет под кроватью стоит. Еще со Второй мировой остался. Старичок, между прочим, каждый день грозится выйти на улицу и этим самым пулеметом перестрелять в нашем парке всех фашистов и масонов. Меры примете?
— Примем,— рассеянно сказал Треб, и мне от его слов стало совсем весело. Не террористов они мне напоминали, а шкодливых малолеток из школы, которые хотят какую-нибудь пакость сотворить, да все никак не решатся.
Тогда я посоветовал им заглянуть на полки для посуды, вдруг маньяк сидит там, скрючившись буквой «Зю», красный, как треснувший арбуз, от недостатка воздуха, а в зубах у него сердце очередной зверски убитой жертвы.
— Шутки шутить будете после, товарищ,— сказал Треб.
Гольбах вдруг принюхался, встал на корточки, полез под раковину и неожиданно вытащил из-за мусорного ведра тот самый голубой тазик, в котором давеча лежала отрубленная голова Павла Павловича Чуварова. Пенсне сползло у Гольбаха на кончик носа, глаза же торжественно блестели.
— Ага,— сказал он, продолжая стоять на коленях,— что это, по-вашему?
— Мой тазик,— сказал я, докуривая.
— Можно поинтересоваться, для чего он тебе?
— А отчего ж нельзя? Мне его мама подарила на день рождения в прошлом году, чтобы я в нем ноги мыл.
— И?
—Что?
— Моешь?
— Мою. Иногда. Когда горячей воды нет, тогда кипячу в чайнике, заливаю в тазик и мою.
— Кстати, о ванне! — воскликнул Треб и решительно зашагал в сторону ванной.
— Только в туалет не заглядывайте, там мыши,— напомнил я,— А еще, господа милиционеры, я в этом тазике носки стираю!
Треб замер и посмотрел на Гольбаха. Гольбах, сжимавший тазик обеими руками, поспешил разжать пальцы, и тазик упал на пол.
— Грязные,— добавил я и раздавил окурок в пепельнице.
Гольбах поднялся, отряхивая пыль с колен. По лицу Треба было видно, что он сильно сомневается, по тому ли следу они вообще идут. Севин паспорт с моей визиткой мог оказаться в морге по тысяче самых разнообразных причин. Да и в морге ли вообще они его нашли?
— А что такого Сева сделал? — спросил я под занавес.
— Какой Сева?
— Которого вы разыскиваете. По паспорту.
— А... по паспорту? Тут дело в том, что этот ваш Сева подозревается в убийстве гражданина Павла Павловича Чуварова. Его зарубили топором в собственном туалете. Отсекли голову и скрылись.
— В своем собственном туалете?! — ужаснулся я.— Вот звери! А со стороны Сева казался милым, хрупким человечком. Я сам его близко не знал, мне друзья рассказывали. А недавно, говорят, его машина где-то сбила. Представляете? Санитары сначала приняли его за мертвеца и повезли прямиком в морг, а он возьми и сядь прямо на носилках. Вот смеху было!
— Представляю.— Треб задумался.— Значит, в морг, говоришь...
Чтобы добить врага окончательно и бесповоротно, я почесал шею и добавил:
— Может, и паспорт там где-нибудь обронил...
И Треб оказался поверженным на лопатки.
— Вот и ладненько. Извините, что вот так, бесцеремонно, вторглись в вашу частную жизнь. Сами понимаете, мы должны рассматривать любые варианты. А он маньяк безжалостный, кровожадный, я бы даже сказал — беспощадный.
— Всегда, как гритца, рад,— с готовностью отозвался я.
— Откуда ты это взял?
— Что? «Как гритца»? У нас это семейное. Еще дед мой говорил, а за ним и отец, ну а от отца к сыну, святое дело...
— Понимаю.— Треб вышел в коридор. Я вскочил с табуретки и рысью проследовал за ним. Гольбах засеменил следом, стягивая с переносицы пенсне и засовывая его в кармашек пиджака.
Треб свернул к входной двери, остановился и крепко пожал мне руку:
— Еще раз спасибо за содействие.
— Весьма рад.
— Благодарю, что оказали помощь.
— Будете рядом, заходите.
— Обязательно. Вот со своим помощником и приду.
— Захватите и его, кстати, чтоб не задерживался.
Треб расчувствовался и даже попытался заключить меня в крепкие милицейские объятия, но взгляд его вдруг заскользил по коридору:
— Да. А где мой напарник?
Я повернулся. Коридор был пуст. Из ванной, куда Гольбах намеревался заглянуть, не доносилось ни звука. Из зала тоже.
— Здесь пахнет заговором,— прошептал Треб, отстраняя меня рукой.
Я посмотрел, как он заходит в зал, и зажмурился, ожидая всяческих прибамбасов, которые обычно способствуют захвату и пленению людей (в данном случае — нелюдей, но разве стоит обращать внимание на подобные мелочи)?
Вместо этого в гробовой тишине вдруг раздался голос Треба:
— Гольбах? Кто это тебя так...
3
А вот дальше началось!!
Атака нападавших развернулась столь резко и неожиданно, что я даже не успел открыть глаза. Многочисленные глотки закричали, завопили и заулюлюкали. Стены сотряслись от мощного гневного клича Ирдика (слов, к сожалению, я разобрать не смог). В следующее мгновение в коридор вылетел аквариум и грохнулся об пол, осыпав меня осколками и безвозвратно уничтожив обои.
Из туалета показалась взлохмаченная Севина голова. Сева потирал ушибленную челюсть и часто моргал.
— Что там? Милицию бьют? — с надеждой спросил он.— А я?
— И до тебя доберемся,— мрачно пообещал ему я.
В зале кто-то истошно завопил, но зеленая когтистая лапа тотчас крепко зажала ему рот. Послышались Яркуловы восклицания и шум падающего тела. Видимо, пытались взять Треба в окружение.
— Т-там не милиция,— заявил Сева, выйдя из туалета.
— Неужели? Наверное, это Треб и Гольбах, переодетые в милицейскую форму, пытались найти Сысоича.
— Правда? — удивился Сева.— А я-то думал...
Он обогнул меня и, пройдя по коридору, заглянул в зал. Я последовал его примеру.
Зал мой теперь напоминал финальную сцену из хладнокровных американских боевиков. Все, что могло ломаться, биться или рваться, было, соответственно, поломано, разбито и порвано в клочья.
Наших, если такое определение приемлемо по отношению к вампиру, джинну и отрубленной голове, в комнате, без сомнения, было больше.
Треб, задавленный морально и физически, лежал в углу, связанный тройным морским. Яркула заботливо засунул в рот террориста найденный где-то шарик от настольного тенниса, от чего Треб стал выглядеть таким жалким, словно последние несколько лет жизни его держали исключительно на хлебе и воде. При этом ежечасно засовывали в рот вышеупомянутый шарик.
С Гольбахом поступили значительно хуже. С него стянули штаны, обнажив семейные трусы в голубую вертикальную полоску, и личными подтяжками примотали к батарее. Смотрителю порядка ничего не оставалось, как, вытянув шею, уныло смотреть на сыпавший за окном снежок и на стеклянную банку на подоконнике, в которой беззаботно дрых мелкий Женов родственник.
— Победа за нами, господа. Спешу всех поздравить! — торжественно произнес Сысоич, когда Капица вновь положила его на стол. Сама старушка присела на табуретку, Яркула же с
Ирдиком, позабыв о своих разногласиях, хищно кружили вокруг мычащего Треба. Об их зловещих намерениях нетрудно было догадаться.
Сева нерешительно вошел в зал:
— Л-ловко вы их.
— А ты думал.— Ирдик гордо выпятил зеленую грудь,— Годы тренировок, медитаций, штудирования наставлений и директив. У меня, если хочешь знать, третий пояс по испепелению взглядом.
— И что будем делать... с ними? — спросил я, заходя в зал следом.
— Пытать! — сказал Сысоич, сверкнул глазом.— Втыкать иголки под ногти, ножички раскаленные к телу, таблетку аспирина под язык и все такое...
— Не имеете права,— сказал Гольбах,— тем более аспирин. Он запрещен законом еще с конца прошлого века.
— А нам все равно,— нараспев продекламировал Сысоич,— у нас смотритель беспамятный!
— Все равно нельзя! Вот вырвусь отсюда и подам на вас в суд! Привязывать Нефилософов к батарее! Неслыханно!