Читать интересную книгу Русская красавица. Анатомия текста - Ирина Потанина

Как? Куда? Да ведь он же?!

Обалдев, я наблюдаю, как в этот же автобус садится парочка говорливых молоденьких девочек. Грустная женщина, лет сорока, мечтательно грызет дужку очков, стоя в очереди к билетерше… Маньяк галантно подает ей руку возле подножки автобуса. Они отъезжают…

Автобус трогается, а я, повинуясь совершенно глупому, необъяснимому порыву, неотрывно смотрю ему вслед. Потом вдруг высовываю язык, корчу рожу, кричу какие-то дурацки, детские ругательства и резко отворачиваюсь. А как еще себя выразить? Павлуша в недоумении глядит на меня, одергивает… Стараясь не разреветься снова, смотрю ему в глаза, а потом, невесть зачем, снова скривила рожу, и показала язык, на этот раз уже Павлику.

* * *

— М-да… Мне нравится, нравится твой язык. — одобряюще говорит Павлуша, когда мы выходим из административного корпуса.

Только что я полчаса солидно вещала официальной тетечке — вся в белом, словно врач, а не воспитатель — о наших благих намерениях. Врала, что документы уже подали — мы собирались сделать это сегодня во второй половине дня. Обещала, что через две недели распишемся. Несколько раз подробно описывала все, и что жильем обеспечены и что работаем с большой охотою, и что нарушения мои, детей иметь не позволяющие, были вовсе не венерические, и не от разгульного образа жизни… Вот все написано в справочках. Был рак, была операция. Она опередила метастазы и никакого риска осиротеть для будущего приемного ребенка не имеется. Работать буду не беспрерывно — в строго отведенное для работы время. Так что я даже на обеденный перерыв забегать смогу. Потому и хотим не совсем младенчика, а ребеночка лет четырех, чтобы не нуждался в беспрерывном уходе, а мог иногда посидеть с нянею. Лучше девочку. Почему? Да потому что я сама девочка и проще будет наладить взаимопонимание. Ребенок-мальчик — это для меня нечто загадочное, внутренне противоречивое. С одной стороны мальчик — ну, то есть сильный, надежный, принимающий решения, заботящийся, а с другой — ребенок, то есть все наоборот: слабый, нуждающийся в защите и принятии решений за него…

То есть последнего я, конечно, не говорила. Вдруг тетечка феминистка, еще возмутится относительно моего полного доверия мальчикам… Сказала просто — девочку как-то больше хочется. И тут же наступила Павлуше на ногу, что б он мою фразу повторять не начал, а то обвинят еще в будущем растлении. Наступила чувствительно, да и Павлик — мальчик грамотный, сообразил и давай рассказывать, что ему самому, дескать, все равно — мальчик ли, девочка ли — лишь бы наполнить смыслом жизнь нашу семейную…

В общем, с полным правом теперь можно было сказать, что мы сумели произвести благоприятное впечатление. Через час мы могли прийти посмотреть деточек, потом… Сердце замирает при мыслях, что будет потом… Нет, все эти попечительские советы, все оформления, это еще мозг принимает — это привычно противно и потому вполне осмысливаемо, в этом — отстреляемся. А вот другое… То, что дома появится новое существо… Настоящее, свое-свое, крошечное. Во всем нуждающиеся и ничего о мире еще не знающее. Доброе. Смеяться будет, как дети у нас во дворе. А еще будет по щеке меня гладить маленькою такою, кукольною совсем ладошкою. А потом, когда вырастет, станет другом на всю жизнь и смыслом, и поводом гордиться нашей семьей.

Я все равно гордиться буду. Даже если вырастет разгильдяйка, вроде меня. Тем более, если разгильдяйка вырастет. Главное, чтоб была счастливая, и радость несла окружающим. И еще — чтобы мне верила. Уж я оправдаю, уж я окажусь достойною матерью… И правильно, что мы расстались с Боренькой. Великим вещам должны приноситься великие жертвы. Все верно идет, все правильно…

— Спасибо тебе, Павлуша, — вырывается вдруг хриплое и пафосное. — Сама бы я на все это никогда не решилась. А с тобой — видишь, все возможно. Лихо ты меня организовал. Спасибо…

* * *

— У нас по вашему возрасту есть только пятеро детишек. Всех знаю лично, потому что пару раз была на занятиях в группе для малышей. Всех рекомендую.

Словно во сне, не слыша ни собственных шагов, ни своего дыхания, иду по коридору. Слева — Павлуша — теребит мою руку, что-то бормочет галантно-вежливое. Справа — та самая тетечка, доверие которой мы внушали все утро. Выкрашенные в салатный стены украшены альбомными листами с детскими рисунками. Проходим, не успевая рассмотреть, и краски сливаются у меня перед глазами в одну сплошную радугу с перепутанными цветами. Яркую, веселенькую… Невольно сравниваю. А что останется перед глазами, если быстро-быстро пробежаться по моему коридору? Деревянная мозаика? Нет. Пробежаться вообще не получится, мало места. Но это — не беда. А вот отсутствие ярких красок в доме — явное упущение. Детям полезно яркое. Детям с ним веселее.

— Сейчас ребята в живом уголке. У старших там занятие по природоведению, а малышня просто так ходит, рассматривает. Вот, — мы остановились возле широкого стекла, сквозь которое хорошо просматривались все, находящиеся в комнате. Дети — много, разные, некоторые по виду уже и первоклассники, другие — совсем крохотулечки — сидели на стульчиках и внимательно слушали пожилую воспитательницу, которая читала вслух какую-то сказку. Выражения лиц у них у всех были одинаково взрослые и настороженные. Чем-то жутким веяло от чтицы, казалось, она намеренно пугала детей страшными интонациями:

— А злодей ей и говорит…

— Ну, или не по природоведению, — несколько раздраженно поправилась тетечка. — Каждый воспитатель видит возможность удержать группу в тишине по своему… Самые маленькие, ну их сразу видно, — подходят под ваш запрос. Девочке три, мальчишкам двоим четыре, одному три с половиной…

— Так вот ты какая, — не в силах сдержаться, прошептала я. Павлуша сильно сжал мою руку, то ли поддерживая, то ли одергивая. Я смотрела долго-долго, не мигая, не шевелясь, до рези в глазах и дрожи в коленях. Девочка казалась очень серьезной. Большие, темные — почти черные, с чуть-чуть сближенными зрачками, — глазки настороженно глядели на воспитательницу. Челка пострижена ровно и с углами по краям. Ручки на коленках, спинка ровная, тонкие губки нервно причмокивают, будто хотят сказать что-то.

— Когда я только тебя увидела, сразу поняла — вон моя девочка. Такая лучистая, такая светлая и улыбчивая… — вспоминаю, что давно уже придумала эту фразу и прокручивала ее в голове, собираясь в будущем объясняться ею с приемной девочкой. Вспоминаю и чувствую, что, несмотря ни на что — ни на эту настороженность в глазах малышки, ни на общую напряженность — все равно буду рассказывать ей об улыбчивости и лучистости.

— Хотите войти? — тетечка явно спешит по своим делам, поэтому торопит события.

— Да, конечно, — Павлик уже заталкивает меня в комнату.

— Здравствуйте ребята.

Дети подскакивают, как выдрессированные, выпрямляются, тянут долгое: «Здра-аа-вствуууй-те-ее!»

— Можете садиться. Походите пока порассматривайте зверушек, а мы поговорим с воспитательницей…

Дети не шевелятся. Двое старших, кажется, что-то понимают, берутся за руки и организованно и осторожно направляются к клеткам. Останавливаются в нерешительности после пары шагов:

— Правда, можно? — спрашивают, наконец. — Можно подойти к птичкам?

— Ну конечно, можно! — с едва скрытым раздражением говорит тетечка.

— Ура-а-а! — дети оживают, подталкивают младших, бегут… — Вот бы почаще приходили смотреть, мы бы каждый день баську видели! — громко восклицает взрослая уже совсем девочка…

Я подхожу к своей малышке. Она смотрит исподлобья, ловит мою улыбку, стесняется, прячется за кадушку от большого дерева.

— Это Мариночка, — мягко опускается в ухо ровный, глухой голос той воспитательницы, что читала книгу. — Хорошая девочка. Немного пугливая. Она у нас почти с самого рождения. Подброшенная… Сведений о родителях не установилось. Даже фамилию не знаем. Зовем — Бесфамильная. Мариночка Бесфамильная…

Девочка выглядывает из-за кадушки, очень серьезно смотрит мне в глаза и хохочет взрослым, низким голосом. Попугаи в клетке, окруженной остальными детьми, принимаются зловеще каркать. Воспитательница вдруг вырастает до огромных размеров и кричит:

— Марина Бесфамильная! Марина Бесфамильная!

— А-а-а-а! — стараюсь перекричать всех их я, но голос застряет где-то в горле, обращаясь в рыдания…

* * *

Ничто не поможет!

Меня отпаивали водой и валерьянкой, откачивали всем педагогическим коллективом. Павлик тряс за плечи и просил успокоиться. Я захлебывалась слезами, оплакивая мечту о приемной дочери и кричала небу, что прекрасно поняла его знак.

Ничто не спасет меня!

Одержимость Мариной так глубоко проникла в мой мозг, что я уже не могу отличить реальность от вымысла. Павлик доказывает, что имя и фамилия девочки — лишь совпадения, а я никак не могу определиться, существует ли Павлик на самом деле или мерещится мне, как хохот черноглазой девочки, карканье попугаев и прочая дребедень…