Сейчас он искал союзников–москвичей — людей, имеющих власть и влияние.
О делах лаборатории он теперь почти не беспокоился. Ему теперь не страшна любая комиссия: в активе у него есть самаринский прибор АКУ, а в заделе — электронный «Советчик диспетчера» и блестящий отзыв на него академика Терпиморева. Сегодня он опять не показал его Самарину. Да и нужно ли вообще показывать? Надо подождать, посмотреть, как будут развиваться события дальше? ещё неизвестно, что там пишут американские газеты про «художества» этого молодца.
В мыслях о Самарине не было неприязни и пренебрежения. Наоборот, хороший парень, этот Самарин, послушный, податливый. Слава богу, с Машей у них нет ничего серьезного — обыкновенное знакомство и ничего больше. В этом наблюдательный Борис Фомич убедился, уверил себя. И у него отлегло от сердца. Вот уж истинно говорят: ревность плохой советчик.
«Нет, нет, человек он вроде ничего. Вот и теперь: вернул доверчиво рукопись. Как, мол, хотите. Простак! С таким можно кашу варить…»
Бывает, размечтается Борис Фомич: вот если бы с Самариным и дальше работать. Они бы гидроподъем электроникой оснастили. Тогда бы пошёл гидроподъем и сказали бы люди: «Молодец Каиров! И этот орешек раскусил».
Восемь лет назад, когда закладывались первые шахты на «Атамане», институт получил задание разработать гидроподъем угля. На «Атамане» предполагалось заложить десять сверхмощных автоматизированных шахт. Тогда–то Каирову поручили разработку системы гидроподъема. Борис Фомич развернул работы, расставил людей. Леон Папиашвили мотался по всему свету: нет ли на других шахтах гидроподъемника? Но против ожидания Каирова, проблема оказалась целиной. Пробовали разные варианты, изготовляли кучи чертежей, сделали опытную установку, но работает она плохо. Всюду теперь говорят: «Гидроподъем не пошёл».
Каиров снова мысленно вернулся к рукописи. На рукопись Борис Фомич возлагал особые надежды. Смущало лишь одно: соседство Самарина на обложке. Каиров есть Каиров — доктор наук, а рядом — инженер. Каждый поймет, в чем тут дело. Говорит же академик Терпиморев: сотрудничество всадника и лошади. Издательству нужно имя. Какой читатель поверит рядовому инженеру, да и рецензенты, разные там консультанты будут придираться. Каждый постарается «набить гвоздей», а тут маститый автор. Он–то уж ведает, что пишет.
Борис Фомич достал из папки лист, на котором значилась только его фамилия — одна–единственная. Посмотрел и снова положил в папку.
Проходя мимо телевизора, машинально тронул ручку настройки. Вспомнил вчерашнюю передачу из Степнянска. Вновь, как и вчера, защемило, затосковало сердце. Впрочем, теперь недолго осталось ему терзаться одиночеством. Перед чем другим, а перед возможностью переехать в Москву Мария не устоит. Представил, как явится к Маше — в театр или на квартиру. Скажет ей просто, по–свойски: «Виноват я перед тобой, Маша, извини великодушно. Вот получил приглашение в Москву — директором столичного института назначают, — поедем со мной».
Борис Фомич знает Марию, он, как сейчас, видит её лицо, холодный блеск в прищуренных глазах. Она ни слова не скажет: повернется и уйдет. Но конечно же червь сомнения заползет в душу. Москва есть Москва, и директоры столичных институтов на дороге не валяются. Каиров снова и снова придет к Марии — и она сдастся. Поедут они в Москву. И снова будет с ним рядом Мария, снова он будет обладать ею.
Предвкушал он и момент, когда ему на стол положат первый экземпляр увесистой, красиво оформленной книги. Обложка будет красная и на ней шахтерская лампа — символ угля. Нет, не красная — белая, а по полю — красные всполохи. Свет, огонь, борьба… Каиров подошел к телефону, позвонил:
— Роман Кириллович!.. Хо, вы уже в Москве! Только что вошли в квартиру?.. Я так и думал, что вы сегодня приедете. Жду не дождусь тебя, Роман Кириллович. Там, на море, все спехом, на–торопях. Я как следует и поблагодарить тебя не успел…
Каиров как бы незаметно перешел на «ты», и беседа полилась живее.
— Одолжил ты меня, ох как одолжил! Мне и во сне не снилась такая поддержка. Заболел, говоришь, академик?.. Приболёл немного?.. Жаль, очень жаль. При случае привет ему передай и всякие теплые слова скажи — от всего шахтерского края передай, чтоб не хворал. Расскажи, как любят его у нас. В нашем институте так и говорят: «Петр Петрович — отец электроники». И книги его на столе у каждого, без них мы — ни шагу. Ты ему и это скажи. Поаккуратней… чтоб не грубо, а скажи непременно, все ему передай. А?.. Гости будут?.. Музыканты?.. Я бы очень хотел познакомиться. А?.. Плохо слышу тебя. В гости, говоришь? Как не прийти, я очень рад. Обязательно приду. Привет Софье Петровне.
Повесив трубку, Борис Фомич запрыгал на одной ноге. В восторженном удовольствии потирал руки. Возможность побывать у Соловьева на квартире представлялась ему настоящим счастьем.
Вечером, часу в восьмом, Каиров переступил порог старинного российского дома на улице Грановского в центре Москвы. Коридоры тут широкие, лестницы дворцовые — на «Волге» можно въехать. Каиров оглядывал стены, потолки и мысленно завидовал Соловьеву: «Черт, где живет!»
Двери соловьевской квартиры двойные, со старинной резьбой по мореному дубу. Над нишей почтового ящика — металлическая пластинка. На ней золотом выписано: «Р. К. Соловьев».
Каирова ждали.
— Шахтер приехал!.. Соня, слышишь?
Борис Фомич снял шляпу и примеривал, куда бы её повесить.
— Выбирай любую, — показал Соловьев на вешалки. — Будь как дома… Да не снимай, пожалуйста, туфель! Вот проклятая привычка провинциала!.. Ты слышишь, Соня! У них там, в Степнянске, обязательно надо снимать туфли в коридоре. Что за дурацкая привычка! Ну проходи же, пожалуйста!
Роман Кириллович был в хорошем расположении духа, он суетился возле гостя, помог ему раздеться, пригласил широким жестом в гостиную. В гостиной Каирову бросилась в глаза яркая громадная афиша, развешанная в простенке между окнами. Сбоку на ней помещена фотография молодого музыканта, в руках он держал скрипку и, чуть наклонив голову, смущенно улыбался. Аршинные буквы вещали: «Михаил Данин, скрипач».
— Великий талант, — сказал Соловьев, — он сейчас придет ко мне в гости. — И, видя, с каким интересом и удивлением рассматривает Каиров афишу, пояснил: — С ним придет моя племянница.
В коридоре раздался звонок, и Соловьев побежал открывать дверь. А вскоре он вводил под руку в гостиную двух молодых людей: застенчивого парня — его Каиров сразу узнал по афише — и молодую, лет двадцати двух, девушку с распущенными прямыми волосами, в мини–юбке и красных клетчатых чулках, туго натянутых на толстые икры. Девушка выдвинулась вперед, подала Каирову руку: