У вас в Степнянске теперь, наверное, светит солнце, по городу ходят красивые люди. Иногда они поднимаются на небо и ходят по облакам. А по вечерам собираются вместе и поют песню: «Возможно, возможно, конечно, возможно…» В Москве же идут дожди и никто не ходит по облакам. И люди тут живут обыкновенные, к ним даже можно запросто подойти. Истомился, измаялся мой друг Перевощиков. Лежит днями на кровати и смотрит на люстру. Вот даже письмо Вам написать не может, а просит это сделать меня. Он мыслями весь в Степнянске. И хоть знает, никто его там не ждет, а все думает, думает. Жаль мне беднягу, ну да что поделать. Пусть не устремляется на облака, а живет себе на земле. Ну вот и все. Больше сказать мне нечего. Написал Вам письмо, а сам не знаю, нужно ли было все это описывать, если со стороны неба и облаков беспрерывно идет, холодный дождь.
Андрей».
Утром Самарин встал рано. Сосредоточенно умывался, брился, разглаживал вынутые из чемодана брюки. Он делал все быстро, ловко, в нем появилась небывалая жажда деятельности. Ему не терпелось сесть за стол и начать писать новые главы книги. Он решил здесь, в Москве, докончить третью часть, а вернувшись домой, заняться машиной, одной только машиной. Все главные узлы её сделаны, и теперь оставались «хвосты» — их он подберет быстро и к концу года начнет испытание диспетчера.
«Не позвонить ли Пивню? — подумал он, вынимая из чемодана галстуки и развешивая их на дверцах платяного шкафа. Но тут же решил: — Позвоню вечером… домой… когда освобожусь».
Андрей сел за стол и начал писать, но из другой комнаты его окликнул Каиров. Самарин вошел в спальню и был поражен бледностью шефа, его болезненным видом. Каиров сидел на койке, сгорбившись, уронив на впалую грудь голову. Редкие рыжие волосы спутались и торчали во все стороны.
— Вы начали писать? — спросил Каиров. Хриплый, глухой голос его ещё больше напугал Андрея.
— Вам нездоровится?
— Да, я что–то размяк.
— Я позову врача.
Самарин уже взялся за телефонную трубку.
— Не надо, — остановил его Каиров. — Врач мне не поможет. Хандра, брат. Пройдет.
Каиров рывком поднялся с кровати, развел в стороны руки.
— Пройдет! — повторил он громко и добавил: — Все проходит. Ты вон рукопись посмотри. Мы с Леоном много потрудились: подробно классифицировали заграничные варианты, каждому положению дали экономическое обоснование. Без экономики нынче нельзя, все надо просчитывать, подкреплять.
Каиров открыл толстую желтую папку с замком, вытащил из нее рукопись. На титульном листе Самарин прочел: «Б. Ф. Каиров, доктор технических наук, А. И. Самарин, инженер». Большими буквами с разбивкой шло: «Малогабаритная электронно–вычислительная машина для горных предприятий».
Андрей никогда не писал книг. И хотя до последнего времени не верил в возможность издания книги, но иной раз думал: «Чем черт не шутит?». Его охватил трепет при одной только мысли стать соавтором книги. ещё там, в Степнянске, когда Каиров предложил ему сделать подробные описания узлов и механизмов машины, правила пользования ею, он недоумевал: разве могут технические описания механизмов стать материалом для книги? Но когда он сказал об этом Каирову, тот всплеснул руками: «Чудак человек! Кто же собирается этот полуфабрикат… — так и сказал: полуфабрикат, — выдавать за книгу?.. У меня есть свои материалы, расчеты, результаты экспериментов. Мы пошлем Папиашвили в Москву, Ленинград, он раскопает сведения о новейших заграничных образцах подобного класса».
Самарин согласился. Конечно же он с радостью примет участие в создании книги.
Все лето по целым дням Андрей сидел за письменным столом. Опишет узел и несет Папиашвили или самому Каирову. Борис Фомич долго и внимательно прочитывал все до строчки. На полях ставил птички, вопросительные и восклицательные знаки. Иногда жирными линиями подчеркивал целый абзац и против него ставил сразу три восклицательных знака. И если вместе с Самариным тут же рядом стоял Папиашвили, он обращал на своего заместителя взгляд и долго, загадочно смотрел ему в глаза.
Весь этот ритуал действовал на Самарина магически. Он следил глазами за карандашом Каирова и проникался все большим уважением к шефу. Несколько раз порывался взглянуть на отделанные главы, ему хотелось посмотреть новые данные о заграничных машинах, но Леон всегда говорил: «Пока не отшлифуем рукопись, что её смотреть». А однажды Леон небрежно заметил Самарину: «Что ты волнуешься, старик! Там уже от твоих набросков рожки да ножки остались!»
Самарин иногда отвлекался от книги, шел в цех к ребятам и работал над машиной, но Каиров сердился и тотчас засаживал его за рукопись.
«Сейчас нет ничего для нас важнее, — говорил Борис Фомич. — Кончим рукопись, тогда общими силами навалимся на машину».
Сейчас же, когда Андрей увидел свою фамилию на титульном листе, он обрадовался.
— Прочитаю сегодня же, — сказал он Каирову и хотел было идти, но Каиров его остановил:
— Читать будем в гранках. Ты, надеюсь, нам доверяешь с Леоном?
Самарин постоял в нерешительности на пороге, затем вернул рукопись.
Оставшись один, Каиров бесцельно ходил по спальне. Ему надо было собраться с мыслями, решить, куда в первую очередь пойти, с кем встретиться. В этой поездке, как, впрочем, и во многих других, Каиров не имел определенного плана; Борис Фомич хотел посетить нужных ему людей, кое к кому заглянуть вечерком, а между делом, в домашней застольной беседе, бросить несколько слов насчет «ортодоксов» и прочей «рутины», которая связывает его по рукам и ногам и мешает развернуться. Каиров давно прощупывал почву в Москве: авось и удастся бросить якорь в столице.
Он вынул записную книжку — старую, как лоскут истрепанной калоши. Сколько раз Каиров пытался завести новую книжку, но «перетащить» в нее всех друзей из старой — задача не из легких. Полуистлевшие страницы, как могилы, хранили остатки былых встреч, впечатлений. Коснись фамилии — всплывают вопросы: жив ли, что делает, как живет?.. Надо решать: перетаскивать в новые святцы или бросить. Для ума работа тяжелая, неприятная, а для сердца — лишние тревоги. Так и не расстается Борис Фомич со старой записной книжкой, с каждым днем пополняет её новыми именами, пишет их на уголках, на обочине — почерком все мельче и мельче, и уж не до адресов теперь, а только бы имя–отчество уместить да телефон. Если человек объявится очень важный, то в скобочках пометит имя–отчество супруги, а в особых случаях — дату рождения того и другого. Но это уж очень редко, когда без этого человека трудно обойтись.
Сейчас он искал союзников–москвичей — людей, имеющих власть и влияние.