В зале повисла мёртвая тишина, нарушаемая лишь шарканьем метлы за окном: наверное, это завхоз сметал опавшую листву в кучу, чтобы после студенты набили ею мешки и загрузили их в машину.
— Хм, — откашлялась завуч, — Варченко, кто может подтвердить ваши слова?
— Так весь класс видел. Вон, Сергей Стрючков, например.
Серёга съёжился ещё больше, однако нашёл в себе силы подняться.
— Да, Галина Анатольевна, так всё и было, как говорит Максим.
— Да они сговорились, — прошипел Коромысло. — Решили поквитаться со мной.
— Поквитаться с вами многие хотели бы, — сказал я, — особенно те, кого вы отходили указкой и называли дебилами и олигофренами. А в своих словах я могу поклясться хоть на Библии, хоть на красном знамени с ликом Вождя, — пожал я плечами.
— Так, ну ты это, не перебарщивай, — подал голос Степаныч.
— Ну а как мне ещё доказать мою правоту?
— Варченко, а что это за тетрадка? Что ты там вообще писал? — спросила Галина Анатольевна.
— Да я её всё время с собой ношу, записываю разные пришедшие в голову мысли относительно своих книг. Вот и тогда на уроке «Обществоведения» со мной случилось откровение, и я тут же, пока не забыл, решил это законспектировать.
— То есть перемены дождаться было нельзя?
— Говорю же, боялся забыть.
Тут я слегка преувеличил, если уж мне в голову что-то засело, его оттуда вилами не выковырять. Просто решил воспользоваться моментом, по-быстрому записать мыслишку, а оно вон как получилось.
— Однако это тебя не оправдывает, — продолжала завуч. — На уроке надо заниматься предметом, а не посторонними делами… Может, кто-то из педагогов захочет выступить?
Преподаватели стали переглядываться, потом руку поднял физрук.
— Да, Игорь Владимирович, что-то скажете?
— Только можно я с места? И кратко? Кгхм… В общем, Варченко у меня на хорошем счету, а уж учитывая его спортивные достижения… Короче говоря, я бы его оставил.
— Мы вас поняли, Игорь Владимирович… Вера Васильевна, вы хотите что-то добавить?
— Я хочу сказать, что Максим Варченко и по моему предмету на хорошем счету. Если уж говорить честно, его знания литературы на уровне высшего учебного заведения, и даже не первого курса. А то, что у Максима «хвосты» по «Обществоведению», я думаю, он их исправит.
— Спасибо, Вера Васильевна, — с видимым облечением выдохнула завуч, и я мысленно расцеловал Верочке руки. — Николай Степанович, я думаю, вопрос с исключением Варченко из числа студентов училища мы пока не будем ставить? Дадим, так сказать, ещё один шанс?
— Да, Галина Анатольевна, дадим, — с готовностью кивнул Бузов.
Ну хоть на этом спасибо. Только, кажется, этим дело не закончится.
— Елена Викторовна, у вас, кажется, тоже было что сказать?
— Да-да, — поднялась Фирсова. — Я хотела бы коснуться поведения Варченко в целом. С тех пор, как он почувствовал себя знаменитостью, в его поведении появились нотки заносчивости. Например, Варченко стал с прохладцей относиться к заданиям по комсомольской линии, каждый раз придумывая причину, чтобы самоустраниться. А посмотрите, во что он одет!
Я невольно опустил взгляд, упёршийся в джинсы «Montana». И что тут не так?
— Он постоянно ходит в джинсах, тем самым как бы демонстрируя презрение к нашей лёгкой промышленности. Да что там говорить, вот!
Она развернула перед собой «Гудок» с моими ответами на пресс-конференции, держа газету перед собой, словно бабуля икону во время Крестного хода.
— Вот, пожалуйста! Здесь Варченко открытым текстом заявляет, что импортные джинсы ему нравятся больше, чем пошитые на советских фабриках костюмы. Гордо сообщает, что и из Греции привёз вельветовый костюм, кстати, он в нём уже несколько раз появлялся в стенах нашего с вами училища. И не только одежда, музыкальные инструменты отечественного производства его тоже не устраивают, он прямо говорит американскому корреспонденту, что у них гитары, видите ли, лучше наших. И вообще. Как можно ехать в капстрану, не уяснив основы марксизма ленинизма?! Может он вообще там в следующий раз останется? Я уж не говорю о том, что он песни поёт на языке потенциального противника.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Мне было что на это ответить, но я вдруг ощутил такую апатию, что захотелось просто закрыть глаза и превратиться в птицу, улетев куда-нибудь далеко-далеко на юг, где нет ни Коромысло с его «Обществоведением», ни Фроловой, но этого училища, а есть только пальмы и море…
— Варченко! — вывел меня их задумчивости голос Фроловой.
— Что?
— Ты о чём думаешь? Мы вообще-то тебя разбираем.
Мне захотелось спросить, что я, конструктор что ли, разбирать меня, но счёл за лучшее сказать другое:
— Думаю я о том, что чем успешнее человек, тем больше у него недоброжелателей. Это, наверное, естественное явление, когда кому-то не по душе, что кто-то более удачлив и талантливее его, и это чувство вызывает желание хоть как-то ему навредить. А уж если подвернётся повод, пусть даже малейший, пусть даже притянутый за уши — так это вообще праздник!
И снова в зале воцарилась гробовая тишина, уже и шарканья метлы не было слышно, будто бы Петрович, проникнувшись важностью момента, стоял и прислушивался к тому, что обсуждали в актовом зале. Наконец пришедшая в себя Фролова, ослабив на своей плотной шее узел галстука, выдохнула:
— Однако… Товарищи, вы слышали? Варченко только что практически назвал нас неполноценными!
— Я этого не говорил…
— Не нужно отпираться, все всё прекрасно поняли! Товарищи! Я считаю, что таким личностям, как Варченко, не место в комсомоле! Предлагаю немедленно исключить его из рядов Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодёжи! — А не положено сначала провести собрание в группе, в первичной организации? — спросила Верочка с места. — Насколько я знаю, только после этого вопрос выносится на бюро училища, а затем решается на уровне райкома и горкома ВЛКСМ.
Но Фролова, похоже, была настроена по-боевому. Видно, сильно я её разозлил.
— А мы задним числом проинформируем и райком, и горком, если понадобится. Прошуприсутствующих в зале комсоргов проголосовать. Кто за то, чтобы Варченко исключить из комсомола?
Она первая взметнула вверх руку. С небольшой заминкой её примеру последовала комсорг группы проводниц с третьего курса. Следом поднялась ещё одна рука, ещё…
— Стрючков, а ты что, считаешь поведение Варченко достойным высокого звания комсомольца?
Серёга сначала покраснел, затем побледнел, и медленно, словно она была налита свинцом, поднял руку. Так Костя Иночкин потерял ещё одного друга, если выражаться крылатой фразой из кинокартины «Добро пожаловать или посторонним вход воспрещён». Я его, впрочем, прекрасно понимал, но от этого на душе было не легче.
— Нет, я воздержусь!
Ого, а у Серого, оказывается, есть характер. Пусть и не «против», но и не «за». Респект, как говорится, и уважуха!
— Стрючков, ты хорошо подумал? — с угрожающей интонацией в голосе спросила Фролова.
— Да, — дрожащим от волнения голосом ответил он, — я хорошо подумал.
— Что ж, как бы там ни было, в протоколе голосования у нас девять проголосовало «за» при одном воздержавшемся. Варченко, прошу положить на стол комсомольский билет на стол. И значок не забудь снять.
Вот так меня разжаловали из комсомольцев. Что я испытывал в этот момент? Понятно, ничего хорошего, но больше всего переживал по поводу того, как я преподнесу эту новость маме.
— Макс, извини, что я не проголосовал против твоего исключения, эта же грымза меня и так со свету сживёт.
Я и не заметил, как рядом со мной, медленно бредущим по коридору, оказался Серёга.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Не переживай, — успокоил я его, — на твоём месте я бы тоже, может, не полез в бутылку, ты и так воздержался, а это уже само по себе немало значит.
На самом-то деле я бы, конечно, полез в бутылку, да ещё как полез. Но Серёга и в самом деле показал характер, зная, что злопамятная Фролова ему это так просто не оставит.
Дома я ничего не сказал. Вот просто не смог из себя выдавить. А чтобы мама не ужаснулась отсутствию на лацкане моего пиджака комсомольского значка, я его попросту купил в киоске «Союзпечать». По дороге домой будут цеплять, а утром по пути в училище снимать. Рано или поздно мама, конечно, узнает, что меня исключили из ВЛКСМ, и моя задумка казалась глупостью, однако я не мог себя пересилить.