тоже вели себя исключительно вежливо. Винтовки так и остались висеть у них за плечами. Толмачи, дождавшись, пока из лодок выберутся все пленные, также весьма вежливо предложили им построиться в походную колонну и следовать на железнодорожный вокзал.
Тут офицеры зароптали:
– Позвольте, господа! Нам что – так и маршировать по городу в белых одеждах – аки архангелы? Это насмешка, господа! И потом: глядите – его высокопревосходительство и его штабисты по-прежнему в мундирах!
– Генералу уважение выказали, не раздели – ладно! А почему Марченко и адъютанты мундиры сохранили? Пусть нашу форму отдадут! Не пойдем так!
– Успокойтесь, господа! – охолаживали крикунов здравомыслящие. – Представляете, как выглядят наши мундиры после прожарки в паровых котлах? Дойдем уж как-нибудь и в небесном облачении!
Городок оказался небольшим, и минут через пятнадцать неспешной маршировки колонна оказалась на железнодорожном вокзале. Его высокопревосходительство еще в порту потребовал для себя и начальника штаба экипаж, однако из-за его отсутствия был вынужден согласиться на предложенные носилки, в которых, как помнил Ландсберг, по улицам японских городов передвигались высокопоставленные чиновники и местные богачи.
Как и сам городок, вокзал показался каким-то игрушечным и совершенно непохожим на привычные российские – с непременной водонапорной башней, массивными пакгаузами, монументальными каменными зданиями, конторами и всевозможными службами. Здесь же из всего ведомственного великолепия наличествовал дощатый дебаркадер, небольшой навес со скамейкой, да пара прямо-таки кукольных станционных построек, из которых выглядывали японские железнодорожники в фуражках и с детскими лицами. Домики были огорожены палисадниками, утопающими в цветах и зелени. Единственная двойная линия рельсов, никаких маневровых путей, тяжело дышащих локомотивов, никаких свистков и гудков…
Одинокая скамейка на дебаркадере была тут же занята штабистами, которые выделялись озабоченным видом, наличием саквояжей, портфелей и кофров с какими-то бумагами.
В ожидании поезда офицеры разбрелись по дебаркадеру, издали разглядывали домики местных жителей. Не обошлось и без неприятных сюрпризов: два зауряд-прапорщика втихомолку исчезли с вокзала и, несмотря на отсутствие японских денег, вернулись совершенно пьяными. В ответ на упреки товарищей они лишь хохотали, дерзили и громко жаловались на судьбу и воинское начальство, благодаря которому «цвет русского офицерства» вынужден пребывать в плену у «низкорослых желтых макак, коих и соплей-то перешибить – раз плюнуть».
– Не стыдно ли нам всем, господа? – с надрывом кричал один из выпивох, размазывая по усатому лицу слезы. – Не стыдно ли нам всем – позволить раздеть себя и водить в исподнем по улицам, как баранов?! Да-да, как баранов!
Буянов удалось увести в конец дебаркадера, подальше от Ляпунова, уложить там на травке и оставить до прихода поезда под присмотром товарищей.
Поезд подошел к вокзалу в обещанное время – шесть вагонов дачного типа и открытая платформа, на которую носильщики сложили мешки с влажным обмундированием и прожаренной обувью.
– Господа, вы только поглядите на локомотив! Игрушка прямо! Ей-богу, господа, в Вене я видел детскую железную дорогу – там и то паровая машина посолидней была! Да сдвинет ли этакая кроха состав, когда мы все сядем?
Посмеиваясь, офицеры расселись по четырем вагонам. В остальные два и на платформу с мешками с кряхтеньем и ропотом поместились солдаты и нижние чины. Как только дебаркадер опустел, локомотив тонко, по-птичьи свистнул, и потащил вагоны к станции назначения.
Катил японский поезд, как отметили русские пассажиры, тоже не в пример резвее российских. И на станциях стоял совсем недолго: только притормозит, как кондуктор дает отправление. По насквозь открытым вагончикам гулял влажный теплый ветер, носил незнакомые приятные запахи цветущих растений, каких-то фруктов. Едкий дух смолы и пропитки для шпал, присущий российской «чугунке», тут тоже почему-то отсутствовал.
Всё вокруг казалось каким-то нереальным, миниатюрным. Кондукторы и станционные служащие все как один казались детьми – щуплые, малорослые, с бритыми лицами. За рельсовой колеей мелькали «лоскутные одеяла» маленьких полей – все они были украшены по краям цветущими кустами, причудливыми низенькими каменными заборчиками. Японские дороги, разбегавшиеся от рельсов, тоже не походили на привычные разбитые российские проселки с вечными лужами и наполненными грязью глубокими колеями. Здешние проселки, аккуратно засыпанные желтым песком или белым ракушечником, тоже были обсажены деревьями.
Офицеры примолкли, разглядывая проносящиеся мимо пейзажи. То тут, то там слышались вздохи:
– Живут же люди!
– Вот тебе и азиаты – чисто-то как, господи!
– Это вам, господа, не Расеюшка дремучая…
Рельсовый путь то и дело выскакивал на берег моря, и тогда пассажирам открывались непривычно голубые бухты и заливы с белыми пятнами бесчисленных парусов и весельными лодками. Колеса звонко пересчитывали пролеты мостов, поезд нырял в тоннели и тут же снова выскакивал на вольный свет.
Солнце уже садилось, когда прошедшие по вагонам японцы-толмачи объявили, что через несколько минут пассажирский состав прибывает на станцию назначения. Господ офицеров попросили выходить из вагонов не мешкая, поскольку поезд останавливается лишь на несколько минут.
На станции Фусими, как две капли воды похожей на все остальные, военнопленных встретила новая караульная команда – восемь солдат с унтер-офицером. Здесь возникла небольшая заминка – как оказалось, носилок для генерала приготовить никто не догадался. Однако Ляпунов насиделся в вагоне, и, узнав, что до лагеря не больше пятнадцати – двадцати минут ходьбы, махнул рукой и выразил желание прогуляться пешком. Окруженный штабными офицерами, он пропустил офицерскую колонну и пошел следом, потряхивая длинной бородой, с фуражкой в одной руке и сорванной веточкой от мух в другой.
Лагерь-приют Фусими располагался на окраине одноименного городка. Обширная территория была обнесена ровным дощатым забором, к которому близ ворот притулились несколько мелочных лавок. У ворот – караульный в бело-черной полосатой будочке, в глубине – корт для тенниса. Дальше виднелись несколько десятков небольших домиков для офицеров и длинные бараки-казармы для нижних чинов.
Пока небольшая колонна приближалась к воротам, караульный, видимо, дал кому-то знать о прибытии пополнения, и на входе военнопленных встретил японцы – маленький кривоногий офицер в чине майора и два унтер-офицера.
Толмачи, сопровождавшие военнопленных, коротко переговорили с майором и объявили сахалинцам:
– В этих домиках – комнаты для господ офицеров. Комнаты рассчитаны на двух-трех человек, вы можете сами выбрать себе жилье, а также соседей по помещению. Господину генералу предоставляется, разумеется, отдельный домик, вот этот. Нижние чины сейчас будут препровождены в канцелярию и согласно спискам разместятся в казармах. Каждый офицер с завтрашнего дня может выбрать себе для услуг денщика и сообщить его имя в канцелярию для того, чтобы получить на него пропуск для беспрепятственного выхода в город для закупок и поручений. Ужин будет предложен через полтора часа в столовой. Сегодня и в ближайшие дни японское командование просит господ офицеров не