врачи с опытом работы в военно-полевых условиях. Если угодно, я могу протелефонировать профессору Вильке, заведывающему этой больницей…
– Если вы так считаете, то… – Ольга Владимировна пожала плечами, некстати вспомнив свою утреннюю беседу с управляющим гостиницей, явно пытающимся спровадить подальше умирающего постояльца. – В этом случае буду вам чрезвычайно признательна…
Проводив докторов, Дитятева с нарочито бодрым видом зашла наконец-то к супругу. Тот поманил ее поближе, положил пышущую жаром тяжелую ладонь на руку Ольги Владимировны.
– Так что, Олюшка, всё было у нас напрасным, – словно продолжая разговор, тихо произнес Ландсберг. – И моя внезапная болезнь сие только доказала…
– Ты о чем, Карл? Что было напрасным?
– Всё. Сколько лет мы бились с тобой за мой «чистый» паспорт, за возможность уехать куда хотим без всяких полицейских ограничений… И что в результате?
– А что плохого в результате, Карл? Пока ничего! Нынче же тебя перевезут в хорошую хирургическую лечебницу, там ты поправишься, и мы снова станем свободными как птицы!
– Перестань, Олюшка, прошу тебя! Я же не ребенок… Раз в больницу – значит, мои дела совсем плохи, я понимаю… Я вообще за последние пару дней многое понял, майн либе! Людская память – страшная вещь… Она настигла нас даже через много лет… Люди не прощают причиненное им зло… Не простили они и меня! Мы отправили Георгия в поместье к моей матушке, чтобы оградить его от досужих пересудов, от моего проклятия… Но что было бы потом, если б не моя болезнь?
– Ты еще увидишь Георгия, уверяю тебя! И матушку свою обнимешь, и сестру Марго с братом Генрихом.
– Погоди! Дай закончить мысль, майн либе… Допустим, мы уехали бы в поместье – но надолго ли? Думаешь, матушка не причитала бы целыми днями о моей загубленной молодости? Не вздыхал бы молча брат? И сестра старательно не избегала бы всяческих неприятных для меня вопросов?.. Уверяю, майн либе, мы сбежали бы оттуда максимум через месяц – и куда же? Снова туда, где люди обязательно вспомнят Ландсберга, и снова начнут попрекать его страшным грехом молодости?
– Мы можем уехать за границу, Карл.
– Я не уверен, что смог бы жить там, Олюшка… Вернее, жить-то смог бы – но куда деться от неизбежной памяти? От сознания невозможности вернуться в знакомые места? От невозможности хоть иногда видеть родные лица… Всё правильно, майн либе! Это было неверное решение и несбыточное желание. И бог покарал меня, столь страшно поправив мои заблуждения и послав неизлечимую болезнь… Дай мне попить, любимая… Моя любимая и несчастная женщина…
– Я была с тобою счастлива Карл, – глотая слезы и улыбаясь, Ольга Владимировна подала ему стакан. – Вернее, была, есть и наверняка еще буду!
– Не обманывайся. И слушай, майн либе. В конверте на столе – мое завещание, заверенное нотариусом. У него же осталась его копия. Я подумал и решил: всё оставляю тебе. Увидишь матушку, брата с сестрой, трезво оценишь их нужды и потребности – и выделишь необходимую им сумму. Или пожизненный пенсион – как решишь сама, Олюшка. Я тебе безгранично верю…
– Перестань, Карл, ты меня просто убиваешь своими могильными настроениями! Все еще наладится, любимый мой!
– Не перебивай. Я чувствую по своему состоянию, что скоро вновь впаду в беспамятство. И хочу прежде закончить этот разговор. Так вот: с ценными бумагами и акциями поступай как знаешь. Желаешь – найми опытного директора и консультанта. Лучше двух – чтобы следили друг за другом. Не хочешь хлопот – продай ценные бумаги. В моей деловой тетради – тут же, на столе – номера банковских счетов. О твоем доступе к этим счетам я давно позаботился. Съезди в здешний банк «Империал» – я оставил там по приезду на хранении желтый саквояж, тебе его отдадут… В саквояже наличность на первое время – пятьдесят тысяч ассигнациями в рублях. Есть также швейцарские франки, английские фунты стерлингов в ассигнациях. Французские деньги – в золотых монетах… Дай еще воды, майн либе…
Большая часть поданной воды пролилась на подушку. Однако Ландсберг справился с приступом, и, помолчав и отдышавшись, быстрым шепотом закончил:
– В рабочей тетрадке есть список лиц, которым я хотел бы помочь. Список короткий, он не сильно обременит тебя, Олюшка. Найди семейство полковника Жилякова – вряд ли его супруга пребывает в живых, но, может, кого-то найдешь… Дай объявления в газетах по розыску Михайлы Карпова, моего компаньона – ну, его ты должна помнить…
– Конечно, Карл…
– Нотариусу дано частное поручение разыскать родственников мещанки Семенидовой. Это та сама прислуга надворного советника Власова. У самого Власова детей и родни не осталось, а вот у старушки, которую я лишил жизни вместе с хозяином, вполне могут быть. Если их найдут – нотариус выплатит семейству сто тысяч рублей… Я не пытаюсь купить себе место в раю, Олюшка! Но чем еще я могу хоть чуточку загладить свои вину?
– Бедный мой Карл…
– И разыщи, пожалуйста, графа Ивелича. Марка… Извинись перед ним за меня. За то, что я уклонился от встречи с ним… Для него в том же желтом саквояже – перстень с литерой «А». Второй перстень с литерой «S» – я заказывал для себя. Отдашь его Георгию – попозже, конечно, когда он станет взрослее… Разузнай поделикатнее, не нуждается ли в чем вице-адмирал Стронский. Дом у него большой, но адмиральский пенсион вряд ли велик – помоги этому человеку. Только возможно деликатнее, чтобы он не обиделся, понимаешь? Но почему ты смеешься, майн либе?
– Потому что час назад я познакомилась с графом Ивеличем! С твоим старым другом, с Марком Александровичем Ивеличем. Перед ним не надо извиняться – он шлет тебе привет и жаждет встретиться.
– Марк… Он не презирает меня?
– Что ты, Карл! Все эти годы он ждал от тебя весточки. И примчался в гостиницу, как только узнал из газет о твоем прибытии. А мы его не приняли… Хочешь, я прямо сейчас протелефонирую ему?
– Очень… Очень хочу, Олюшка… Мой легионер Марк, мой Аквилифер…
На сей раз Ландсберг потерял сознание с улыбкой на губах.
Ретроспектива-5
Однако все обошлось. Те, кто ожидал громкого скандала, агрессивных выкриков, обвинений, брани и насмешек, понемногу успокоились. Женщины улыбались, вздыхали, вытирали слезы. Почти все сжимали в ладонях букетики полевых цветов. Мужчины в толпе тоже улыбались и коротко кланялись. Когда первые сахалинцы начали выбираться из лодки на причал, толпа зашевелилась. Женщины робко протягивали сахалинцам букетики, мужчины стали кланяться глубже.
Заулыбались и военнопленные:
– Ну дают азиаты!
– Наши маруськи уже глаза бы повыцарапали!
Конвоиры, выстроившись на причале,