Читать интересную книгу Вестерн. Эволюция жанра - Елена Карцева

Скажем, в «Жителе равнин» Сесиля де Милля (1936) сцена разграбления дома переселенца и бессмысленного уничтожения всей его обстановки бандой краснокожих дьяволов сделана с таким расчетом, чтобы патологическая страсть к разрушению, которую режиссер усердно подчеркивает, была воспринята зрителем как извечное свойство индейской души. А чтобы в этом уже не оставалось никаких сомнений, следует эпизод, в котором героя пытают, привязав над костром. Пламя лижет ему пятки, а индейцы со свирепым упоением пляшут вокруг него, размахивая факелами, подобно инквизиторам, сопровождающим осужденного к месту казни.

Попутно можно и повеселиться, глядя, как эти наивные дурачки примеряют дамские шляпки с перьями, или наблюдая (уже в другом фильме, в «Юнион пасифик») за яростной стрельбой в пианино и манипуляциями с дамскими корсетами. Через четверть века, в фильме Майкла Кертица «Команчи», мы снова увидим все те же зверства индейцев, пытающих по наущению не менее мерзкого, чем они, мексиканца белых людей. Здесь их избивают, подвесив за руки или за ноги на жгучем солнце, и волочат по пыли, привязав к хвостам лошадей. В этом фильме нам покажут также переселенческий поселок после налета индейцев, труп глубокой старухи в кресле и растоптанную тряпочную куколку, словно перешедшую сюда по наследству из «Большой тропы». Запомните эти детали, читатель, потому что потом, в «Маленьком Большом человеке», мы тоже увидим убитых старух, плавающих в луже крови молодых женщин и детей, только это произойдет уже в индейском лагере, уничтоженном — в нарушение всех соглашений и законов — солдатами генерала Кастера. И это будет та часть правды о Дальнем Западе, которая замалчивалась и продолжает замалчиваться традиционным массовым вестерном. Наоборот, генерал Кастер долгие годы числился национальным героем, и вестерн немало способствовал созданию этой легенды.

Он был произведен в генеральский чин совсем молодым: ему едва минуло тогда тридцать пять лет. Его возвышение началось еще в период Гражданской войны и было стремительным. Но честолюбие его требовало все новой и новой пищи, и это оно толкнуло Кастера на те жесточайшие карательные акции, которые были предприняты против индейцев. Вся его дальнейшая карьера зависела от того, насколько быстро и кардинально будет решен «индейский вопрос». А такое решение проблемы было возможно достигнуть, по его мнению, лишь с помощью устрашения и безжалостной расправы со всеми индейцами без разбора — и с правыми и с виноватыми.

Газеты того времени писали о Кастере как об очень храбром человеке, совершенно лишенном страха смерти. А если учесть, что он был молод, импозантен и по утверждению тех же газет — обладал незаурядными военными талантами и остроумием, то можно понять, почему его имя окружили таким ореолом еще современники. Тем более что о жестокости генерала, о той легкости, с которой он приказывал расстреливать провинившихся солдат, с которой посылал их под пули и в случае неуспеха задуманной операции оставлял без помощи, о зверствах его отряда в индейских поселках, разумеется, никто не писал.

Легендой окружена и гибель Кастера в бою при реке Литтл Биг Хорн. Только ослепление собственным величием заставило его попасться в нехитрую ловушку, расставленную индейцами, которым генерал не оставил иного выхода, кроме отчаянного сопротивления. Был уничтожен весь отряд и убит он сам. Но о его губительном промахе, конечно, не говорилось ни в каких официальных отчетах о сражении, и даже смерть поэтому послужила ему во славу. Это был последний штрих, требовавшийся для портрета идеального героя.

Вскоре после того Генри Лонгфелло, автор прославленной «Песни о Гайавате», всегда крайне сочувственно относившийся к индейцам, неожиданно уверовав в газетную версию об обстоятельствах гибели Кастера, написал поэму «Месть Дождя-в-лицо». В ней он рассказывал, что индеец, носивший это имя и когда-то арестованный по приказу генерала, убив Кастера, вырезал из его груди сердце и, насадив на копье, пустился в пляс. Это вызвало еще большее сочувствие к канонизированному герою, хотя на самом деле над трупом его никто не измывался. Миф о нем еще более укрепился после выхода в свет написанных вдовой мемуарных книг «Сапоги и седла» (1885) и «Следуя за Гвидоном» (1890). Этот миф с радостью подхватили авторы повестей для детей и юношества, и для многих поколений американских подростков Кастер — «мертвый лев» — был образцом героизма.

Едва появившись, кинематограф перенял у литературы кастеровскую эстафету. Уже в 1909 году был снят, одночастный фильм «Последняя битва Кастера», повторивший легенду. В ее русле следовали и такие картины, посвященные генералу, как «Кровавый Запад» (1925) и «Они умерли в сапогах» (1941). И лишь в начале пятидесятых годов кино и литература начали разрушать миф о Кастере. Но об этом — позже. А пока разговор о трактовке индейской темы должен привести наск фильму Пола Слоуна «Джеронимо» («На земле предков»), выпущенному в 1940 году и охарактеризованному рекламными проспектами как «правдивое изображение великого врага». Дело в том, что картина посвящена не столько самому знаменитому индейскому вождю, имя которого вынесено в ее название, сколько еще одному генералу, участвовавшему в индейских войнах, — Джону Стилу. И в ней торжествует та же легенда о благородном белом человеке и коварном краснокожем дикаре.

«Великий враг» — Джеронимо, вождь апачей — был действительно одним из тех сравнительно немногих предводителей индейских племен, которые бились до последнего, отстаивая свои земли. Невозможность соглашения с белыми на приемлемых условиях, исключающих обязательность жизни только в резервациях, придавала этой борьбе особую ожесточенность. Кровь, как уже говорилось, лилась с обеих сторон. Пощады не просили, ко пощады и не давали. Однако подавляющее превосходство правительственных войск, защищавших — в отличие от индейцев (и об этом нужно все время помнить) — дело сомнительной правоты, не только предопределило единственно возможный исход индейских войн, но и придало каждому их эпизоду трагический характер.

Легенда же представляла ход событий таким образом, будто белые всячески стремились к мирному разрешению конфликта, а злокозненные индейцы своей жестокостью и коварством мешали осуществиться этому стремлению. Она строилась на умолчании и нарочитых контрастах. Джеронимо был человеком мужественным, не чуждым благородству. Он прожил нелегкую жизнь и был лишен семьи, ибо белые убили его мать, жену и детей. Об этом в фильме не рассказывается. В нем вождь апачей представлен зловещим негодяем, ненавидящим — невесть за что — бледнолицых братьев. А его антагонист — генерал Стил — олицетворяет ходячий образ сурового с виду, но доброго сердцем старого воина, со всей ответственностью несущего на своих плечах «бремя белого человека». Он неукоснительно проводит в жизнь указания правительства о безвозмездной помощи индейцам одеждой, продовольствием и строительными материалами, а те почему-то никак не умиротворяются и продолжают нападения на городки переселенцев, дилижансы и солдат. Индейцы во главе с Джеронимо настолько — по фильму — глупы и легковерны, что с легкостью поддаются провокационным уговорам некоего Клейтона, торговца оружием, заинтересованного в продолжении поставок апачам, не верить Стилу и не прекращать военные действия.

И вот Джеронимо нападает на дилижанс, в котором едут жена Стила и невеста его сына, тяжело ранит девушку, а старую женщину зверски убивает и собирается снять с нее скальп. После этого он захватывает в плен генеральского сына и подвергает его мучительным пыткам, а затем, пробравшись в лагерь белых, хочет прирезать раненного в недавнем бою Стила, и только случай мешает свершиться этому злодеянию. Джеронимо оказывается в руках у своих врагов, и это воспринимается зрителем, устрашенным неукротимой свирепостью апача, с полным удовлетворением: есть все-таки на свете справедливость.

Разумеется, существует разница между вестерном намеренно антииндейским, расистским и теми произведениями жанра, в которых апачи, сиу или шайены появляются лишь в экзотических целях, дабы обеспечить зрителю полноту колорита Дикого Запада и обозначить очередную опасность, нависшую над героями. Индейцы и здесь, конечно, злое начало, но в духе абстрагированной системы условностей авантюрного романа, и потому таким фильмам, по существу, не свойствен намеренный расистский акцент. Достаточно вспомнить хотя бы тот же «Дилижанс».

И не случайно именно Джон Форд, уничтоживший в своих фильмах тьму киноиндейцев, произнес горькие слова о «пятне на щите», не опасаясь обвинений в лицемерии, ибо когда он поставил «Осень шайенов», картину, о которой нам еще предстоит говорить и в которой действовали уже не условные фигуры, придававшие остроту приключениям, а реалистические персонажи, то она была проникнута искренним уважением и состраданием к народу, претерпевшему столько бед. Кстати, начиная с тридцатых годов Форд пользовался всякой возможностью, чтобы материально поддержать индейцев племени навахо, обитавших в резервации, куда входила и Монументальная долина — место его обычных съемок. Он старался занять в своих картинах, даже если это и не вызывалось особой необходимостью, возможно большее число этих неимущих и всегда полуголодных людей. Заставляя их погибать на экране, он давал им средства к существованию в реальности.