Читатель, очевидно, заметил, что, говоря о фильме Пенна, мы то и дело прибегаем к литературным ассоциациям. Вызвано это тем, что картина очень близка традициям мирового критического реализма. Артур Пенн на экране идет к правде тем же путем, каким шли в своих книгах мастера этого направления. Вот и сейчас, когда предстоит сказать еще об одной важной черте его режиссерской позиции — гневном обличении жестокости, которым пронизан весь фильм, вновь целесообразно обратиться к литературным примерам.
Когда Джек Кребб вместе с компаньоном, жуликоватым мелочным торговцем, решают нажить капитал, когда они становятся странствующими продавцами весьма сомнительных снадобий и дешевых вещичек, выдаваемых за дорогие, мы тут же вспоминаем незабвенных Джеффа Питерса и Энди Такера из рассказов О. Генри. Однако эта параллель скоро сменяется другой, более мрачной. Обманутые жители одного из тех городков, куда попадают наши коммерсанты, прибегают к тому жестокому способу расправы, которая настигла марктвеновских Короля и Герцога в «Приключениях Гекльберри Финна»: их обмазывают дегтем, вываливают в перьях и на шестах проносят по улицам. О том, как это показано, можно было бы сказать словами Гека: «Прямо смотреть страшно было. Люди бывают очень жестоки друг к другу».
Но еще страшнее, еще жестче и с еще большим гневом сделаны в фильме Пенна сцены уничтожения индейцев. Однако это уже отдельная тема.
«Проблема туземцев»
Однажды, в далеком будущем, некий Эдвард Дантон, утомленный причудами земной цивилизации, бежал за много световых лет на необитаемую планету и поселился там в полном одиночестве. Это был истинный рай, теплый и благоуханный, умиротворяющий душу, и лев, если бы он там был, немедленно подружился бы с ягненком. Но ни львов, ни других свирепых зверей не водилось в этом благословенном краю, где рыба валом валила в сети, силки никогда не пустовали, а огород и сад плодоносили круглый год. Опростившийся Дантон, тело которого под ласковыми лучами местного солнца-стало золотисто-коричневым, скинул с себя все одежды и легко обходился лишь узкой набедренной повязкой. Это как раз и послужило источником всех его неприятностей.
Они начались, как только на планету совершил посадку космический корабль, долго странствовавший в межзвездных пространствах. Обрадованный Дантон, успевший к тому времени соскучиться без человеческого общества, бросился навстречу людям, вышедшим из корабля. И был встречен винтовками, нацеленными ему в грудь. Немного удивившись, что абориген говорит по-английски, эти люди тем не менее остались в твердом убеждении, что голый коричневый тип, угощающий их фруктами, — коренной житель планеты.
— Все идет именно так, как я и ожидал, — сказал руководитель прибывших своему заместителю. — Он из кожи лезет вон, чтобы втереться в доверие, задобрить нас; и это очень подозрительно. Его соплеменники прячутся. Наверняка сидят в засаде. Я считаю, что им следует дать наглядный урок.
— Добро, — согласился тот. — Да убоятся цивилизации.
И сделал угрожающее движение ружьем.
— Если его пристрелить, — объяснил он дочери, — он и впредь ничего не сделает. Хорошие туземцы — это мертвые туземцы.
…Когда Дантон, спасаясь от пуль, бежал в чащу, из корабля вылезли все пионеры, и начальник произнес перед ними речь.
— Друзья мои, — провозгласил он. — Вот наконец и обрели мы с вами долгожданный приют. Взгляните: перед нами земля обетованная, и природа здесь щедра и изобильна… На этой планете нет цивилизованных людей. Мы первыми пришли сюда, друзья, и она достанется нам. На планете есть туземцы, нагие дикари, и, как все аборигены, они, несомненно, коварны, жестоки и безнравственны. Остерегайтесь их. Конечно, мы хотели бы жить с ними в мире, одаряя их плодами цивилизации и цветами культуры. Возможно, они будут держаться дружелюбно по отношению к нам, но всегда помните, друзья: никто не может проникнуть в душу дикаря. У них свои нравы, своя особая мораль. Им нельзя доверять, мы всегда должны быть начеку и, заподозрив что-либо неладное, стрелять первыми!
Слушатели зааплодировали, спели гимн и приступили к вечерней трапезе. А наутро Дантона разыскала дочь заместителя и радостно сообщила ему, что конфликт улажен.
— Мы отводим вам, — сказала она, — резервацию площадью в тысячу акров. Правда ведь, не поскупились? Наши уже вколачивают межевые столбы. И вы будете теперь мирно жить в своей резервации, а мы — на нашей части острова.
«…В конце концов Дантон, которого упорно продолжали считать аборигеном, сумел, прибегнув к хитрости, вновь обрести покой. Но все удивлялись, куда исчезли его соплеменники.
— О, — отвечал он, — мой народ не перенес болезней белых людей, их машинной цивилизации, их грубости и деспотизма. Мои родичи теперь в ином, болеесчастливом краю, на Валгуле, там, за небом. Когда-нибудь и я уйду туда.
И, слыша это, белые люди почему-то чувствовали себя виноватыми и старались быть как можно ласковее с Дантой, Последним Туземцем».
Этими неожиданно грустными, без примеси всякой иронии словами заканчивает выдающийся американский писатель Роберт Шекли свой саркастический рассказ «Проблема туземцев», заголовок которого стал названием этого раздела. Каждый, кто хоть мало-мальски знаком с историей освоения Запада, с теми ее страницами, на которых запечатлена трагическая судьба индейских племен, без труда распознает в этом рассказе сатирическую пародию на героические мифы, долгое время владевшие общественным сознанием, ибо они поддерживались официально и с помощью искусства. В таких мифах формулы, высмеиваемые Шекли, — «стреляйте первыми» или «хороший индеец — это мертвый индеец», — отнюдь не почитались безнравственными, ибо вытекали из глубоко укоренившихся предубеждений: коль скоро индейцы — дикари, значит, они коварны и жестоки, а если это так, то белый человек абсолютно прав, уничтожая их. Потребовалось много десятилетий для того, чтобы белые люди, по словам Шекли, «почувствовали себя виноватыми». Вестерн активно участвовал в обоих процессах — ив утверждении мифа и в его разрушении.
Читатель, вероятно, помнит из предыдущего, что на заре жанра уважительный, благожелательный показ индейцев не был редкостью. Мало того, мотивировки их столкновений с переселенцами, особенно в фильмах Томаса Инса, зачастую трактовались не в пользу белых. Это объяснялось даже не столько комплексом вины, сколько чувством элементарной справедливости, еще не успевшим остыть после сравнительно недавнего окончания индейских войн, вызванных отчаянием, голодом и страданиями обреченного на вымирание народа. Но одновременно вестерн уже начинал творить легенду о безупречном героическом прошлом, которая, вознося на пьедестал одних, должна была уничтожить для этого других. И симпатичные белые герои, патриоты и джентльмены, принялись за истребление на экране тех самых вымышленных врагов, в каких предубежденное воображение космических братьев и сестер превратило Дантона и его несуществующих соплеменников.
Нарочито устрашающе раскрашенные, свирепые, без всякого проблеска человеческого чувства, дикари, от которых доблестные кинопионеры защищали своих прелестных белокурых женщин и ангелочков-детей, вызывали, естественно, глубокое отвращение, хотя были так же похожи на реальных индейцев, как пасквилянтский портрет на оригинал.
Шло время, тенденция эта крепла и в конце концов одержала полную победу. Переселенческий вестерн, если в нем фигурировали индейцы, а они появлялись почти всегда, предав забвению традиции Инса, изображал их уже только как нацию жестоких негодяев, которых в кровавых делах может остановить лишь один аргумент — пуля. Мы уже приводили примеры этого, разбирая фильмы в предыдущих разделах.
Начиная с картин, подобных «Дорожным агентам» или таким лентам, как «На военной тропе» и «Почему опоздала почта?», снимавшимся в те же годы, что «Сердце индианки» и «Война в прериях» Инса, и кончая изделиями массовой продукции самых последних лет, на которой новые веяния в трактовке индейской темы почти не отразились, существует безотказный прием, связанный с абсолютизацией вестерном понятий добра и зла. Добро всегда должно быть прекрасным, зло — безобразным. А поскольку индейцы в фильмах такого рода — носители зла, тенденциозность их показа начинается уже с выбора типажей.
Красивый народ в результате тщательного подбора статистов (нередко — белых) и отталкивающего грима выглядит сборищем ублюдков, свирепых уродов и лам-брозианских типов. Таким образом, отрицательное отношение к ним определяется сразу же, априорно, еще до начала действия. Другой испытанный способ, закрепляющий это отношение, — демонстрация изощренной жестокости, якобы свойственной индейцам от природы, и обывательское хихиканье по поводу их дикости, нецивилизованности.