в знак согласия молча кивнул.
– В войне не бывает победителей и побежденных, в войне все бывают побежденными.
С этим Медведев тоже был согласен.
– В этом походе мы тебе обязательно подходящего косолапого найдем. С льдины сымем, – Суханов втянул в ноздри воздух: запахло знаменитым лешиным чаем. – Будет образцово-показательный воспитанник.
Леша Медведев сиротливо стрельнул глазами вбок: Тимофей был лучшим его воспитанником, покорным, умным, добрым, до сих пор, когда Леша вспоминает о нем, внутри что-то начинает трепыхаться и он давит сам себя, душит внутреннее беспокойство. Ощущает себя в эту минуту человеком очень уставшим, изношенным, одолевшим длинную каменистую дорогу, трудную, бесконечную. Даже не верится, что он может одолеть ее, но он одолел и теперь вот, распластанный, мятый, недвижно лежит на земле и не знает, что делать дальше. Даже более – ему кажется, что он не знает, жить ему или же умирать.
Тимофея – огромного, доброго, с пушистой кошачьей шерстью, – подарили президенту одной из северных стран. Тот принял подарок. Хотя и осторожно – все-таки вон какая гора, этот медведь, подомнет, и вскрикнуть не успеешь, но подарок принял. Передал поводок молчаливому светлоглазому человеку, одетому в безукоризненный серый костюм. Когда гостей обносили шампанским, то Тимофей, сохраняя достоинство и некую чиновничью важность – бедняга не догадывался, что у него уже новый хозяин, – тоже взял с подноса бокал. Двумя лапами сжал его, но не раздавил, поднес к носу и, по-детски недовольно сморщившись, чихнул.
Окружающие сдержанно улыбнулись. Тимофея эти сдержанные улыбки ободрили. Он аккуратно вылакал шампанское из бокала.
Вскоре Леша Медведев узнал, что его воспитанника поместили в знаменитый зоопарк. Однажды, не выдержав, он пришел к капитану Селенкову, подменявшему Донцова, – вещь на атомоходе обычная, тут капитаны имеют дублеров – и, глядя куда-то вбок, в темный угол, где высился неуклюжий железный сейф, заявил, что хочет списаться с атомохода.
– К-как так? – удивился Селенков. Обычно все на атомоход просятся, а не списываются. – А в чем, собственно, дело?
– Хочу налево, в загранку сходить, – чистосердечно признался Леша Медведев.
Селенков покрякал в кулак недовольно, оглядел недоверчиво Лешу Медведева – тот вроде бы не походил на человека, который способен променять мужественную жизнь в Арктике на паршивую загранку. Неужто начальник рации купился цветастым красивым тряпьем, которое торговые моряки привозят буквально из каждого рейса.
– Это ты серьезно?
– Серьезно, – отозвался Леша.
– Твердо решил? – Селенков отказывался верить тому, что слышал.
– Твердо.
Но ничего твердого у Леши не было, через минуту Селенков расколол его. Леше Медведеву просто надо было повидать своего подопечного. Но как повидать Тимофея? Не сядешь же в поезд, а если и сядешь, то он не довезет… Надо было сплавать «налево». Селенков позвонил кадровикам, и через месяц Медведев уже находился на сухогрузе, плывущем по угрюмому морю в ту светлую северную страну, всматривался в настороженную муть пространства, выискивал там что-то важное, нужное, единственное, что было ему крайне необходимо, не находил и морщился, словно его ударили в поддых ребром ладони.
Прибыв в столицу светлой северной страны, Леша Медведев первым делом отправился в зоопарк, вольно расположившийся в вековом сосновом лесу. Наверное, не всем птицам и зверям нравилась сосна, но воздух в зоопарке был чистым, в нем отсутствовала та самая спертость, затхлость, нездоровая тяжесть, что бывает почти в каждом зоопарке, как ни чистят его, ни «продувают» – воздух все равно смердит, а здесь вони не было, над загонами, благодаря сосне, стоял чистый здоровый дух.
У каменистой кручи, нависшей над бассейном, где темнела вода, стоял Тимофей, огромный, подросший, равнодушный ко всему – ему надоела толкотня, сосны, приторные улыбки людей, предлагающих мороженое, сосиски со сладкой горчицей, румяные горячие булочки, размером с его лапу, которые продавали неподалеку от медвежьих угодий, и конфеты в жестких прозрачных обертках, он скучал, по ночам ему снились льды, черное зимнее небо, дымные прораны среди застругов, заиненный атомоход, на котором он плавал, и угрюмое тяжелое лицо человека, так неожиданно бросившего его. Умей Тимофей плакать – обязательно заплакал бы. Он горько морщил нос, стискивал глаза в щелочки и втягивал дульцами ноздрей горький смолистый дух, прополаскивал им нутро, словно настоем, и, будто невкусный кусок, выплевывал обратно.
Медведев стоял, не двигаясь, у изгороди, смотрел на Тимофея, что-то смаргивал часто ресницами, подносил руку к лицу и тут же опускал ее: он узнавал и не узнавал Тимофея. Тот вдруг насторожился, по-тюленьи вытянул голову, попробовал ноздрями воздух, засуетился, перемахнул через скользкий мокрый камень, способный потеть – есть такая порода камней, в самое жаркое сухотье они бывают мокрыми и теплыми, – и понесся к загородке. Медведев тоже не выдержал, перепрыгнул через железный штакетник, с разбегу одолел водяной ров, который он поначалу не заметил, и под горестное протяжное «А-ах!» собравшихся – всем показалось, что этот человек решил покончить с собою, избрав для смерти странный и страшный способ, – кинулся к Тимофею.
Тимофей рявкнул сипло, неверяще, в следующий миг рявканье превратилось в обычный щенячий скулеж – Тимофей вначале почувствовал запах своего бывшего хозяина, потом увидел его, и сердце громоздкого сердитого медведя шлепнулось куда-то под ноги, он опустился на четвереньки, трясясь, подполз к Леше, обхватил лапами его ноги и, по-бабьи горестно тряся головой, завыл. Медведя в этот миг страшно потянуло назад, на север, на железную палубу атомохода, в морозный треск и дым, к людям, которых он знал и любил, – год прошел, а они еще не выветрились из его не такой уж и крепкой памяти. Тимофей устал от жизни в тепличных зоосадовских условиях. Леша тоже был готов завыть – поведение медведя для него было все равно, что удар кулаком в поддых, ему стало жаль и Тимофея, и себя самого, и людей, что присутствовали при этой встрече.
Лучше бы он не ездил в ту северную столицу, лучше бы… Но всегда мы бываем крепки задним умом, вначале совершим поступок, а потом оглядываемся, проверяем самих себя: верно ли все было сделано? А надо поступать наоборот: вначале оглядываться, прикидывать глазом, что к чему, и уж потом совершать поступок. Сделал Селенков добро для Леши Медведева, дав ему возможность сходить «налево», а оказалось совсем наоборот, не добро, а худо сделал капитан – Леша Медведев, который хотел успокоиться, лишь еще больше разворошил боль, жившую в нем.
– Чай готов, Ксан Ксаныч, – объявил Леша.
– Благодарствую, – манерно наклонил голову Суханов, Леша хмыкнул: что-то ведет себя Суханов, как актер на сцене. Суханов и Леша Медведев хорошо знали друг друга, и это знание давало им обоим дополнительную информацию, позволяло ставить точные акценты в общении, поддерживать под локоть, если кто-то из них оступался, очерчивать посадочную площадку огнями, чтобы было ее видно в темноте. Продолжая