Читать интересную книгу Тот, кто убил лань - Михаил Лакербай

В тот же день вечером истребительные отряды штурмовали горный проход. В рядах врага чувствовалось замешательство. Удалось захватить почти весь штаб части.

Пленные рассказали следующее:

— Из-за горного перевала к нам явился какой-то старик. Он сказал, что принес важное сообщение, и просил провести его к командиру. Того на месте не оказалось. А старик все твердил, что ему нужно видеть самого главного. Пришли к начальнику штаба — обер-лейтенанту Краммеру. Когда ему доложили о перебежчике, он обрадовался. Увидев, что это глубокий старик, обер-лейтенант подошел к нему близко. Старик выхватил кинжал и всадил по самую рукоятку в грудь Краммера. Тот даже крикнуть не успел. Старика тут же убили. Вон лежит его изуродованный труп.

Односельчане узнали старого Абгаджа Смила.

Лучшая роль.

Перевод С. Трегуба

Труппа абхазского театра гордилась молодым талантливым актером Чичико.

Мать Чичико была родом из Карачая, и родственники ее жили в маленьком абазинском поселке Ахуца.

Предгорья Карачая были заняты врагом, и в Ахуце стоял штаб одной из фашистских частей.

Жители угнали в горы свой скот, чтобы он не достался врагу, часть населения ушла с ним, а часть осталась в поселке, чтобы следить, не спустился ли с гор скот; если это случалось, его незаметно угоняли обратно.

Старуха Хьфаф Абухба выглянула как-то со двора и увидела вдали женщину, которая спускалась с гор и гнала перед собой телку.

— Смотри, смотри! — сказала старуха мужу, указывая маленькой высохшей рукой в сторону гор. — Телку гонит!

— Где? — спросил старик и, заслонившись рукой от солнца, начал вглядываться. — Да, действительно телку гонит. Подлая! Неужели помогает врагам?

— Должно быть, заставили ее! — сказала старуха. — Иначе кто по доброй воле станет шататься под огнем.

Тем временем незнакомая женщина приближалась прямо к их двору. Она открыла калитку, загнала телку и, подойдя вплотную к старикам, тихо проговорила:

— Зайдите со мной в дом. Я вам что-то скажу. И, к их удивлению, первой вошла в дом.

Старики шли за ней. И тут женщина скинула с себя платок, сорвала парик — перед ними был их внук Чичико.

— Чичико, нан! — горячо обняли его старики. Чичико узнал все, что его интересовало: в Ахуце действительно разместился штаб немецкой дивизии, а в доме Абухбы поселился штабной офицер.

— К вечеру он придет обедать, — шепнула старуха. — Сегодня велел приготовить литр водки.

...Стукнула дверь, и в комнату вошел офицер. Это был высокого роста толстяк. Он заметил в прихожей молодую женщину.

— Кто ист этот женчин? — спросил он.

— Внучка! — ответил старик. — Дочь убитого брата. Совсем сирота!

— О-о, корош, очень корош! — сказал немец. — А шнапс ист?

— Есть, есть, — ответил старик. — Вот, достали!

Немец сел за стол.

Изрядно выпив, он позвал жавшуюся в углу молодую женщину и заставил ее сесть возле себя. Затем налил ей стакан водки и приказал:

— Пить! Зер шен, очин, очин красив! — и притянул ее к себе.

Но женщина, мягко отстранив его, потянулась к водке.

— О-о! — закричал приятно удивленный офицер. — Зер гут!

Он налил свой стакан и, высоко запрокинув голову, выпил. Женщина воспользовалась этим и незаметно выплеснула водку под стол. Потом поставила на стол пустой стакан и знаками дала понять офицеру, что хочет еще. Тот охотно снова наполнил два стакана.

Скоро немец уткнулся носом в тарелку и захрапел.

Тогда женщина насыпала в стакан мелко истолченного табаку, залила водкой и, приподняв за подбородок голову офицера, влила ему в рот.

Затем Чичико быстро сбросил с себя женскую одежду, втиснул офицера в длинный мешок, туго прихватил его веревкой, взвалил на спину и скрылся во мраке ночи...

Но самое смешное произошло позже, в селе Отхара, где стоял абхазский истребительный батальон.

Командир батальона Мамия, закончив допрос офицера, спросил его:

— Ну, а как же вы сюда попали?

— Никак не знаю! — пожал тот плечами.

Позвали разведчика Чичико.

— Вы его узнаете? Где-нибудь встречали?

Немец смотрел и отрицательно мотал головой. Командир шепнул что-то Чичико. Тот выскользнул и через мгновение появился в женской одежде.

Офицер в испуге отшатнулся.

— Я знаю этот женчин! — воскликнул он.

Тогда Чичико снял платок и сорвал парик. Под общий хохот пленный залопотал что-то безсвязное. Но его уже подталкивали к выходу...

— Чичико, — сказал командир, когда увели немца, — я видел тебя во многих ролях, но эта, по-моему, была самой трудной.

— И самой лучшей! — добавил Чичико.

Царкваква.

Перевод С. Трегуба

Как-то я встретил друга, которого давно не видел. Он благодушно улыбался. Я же был хмур и невесел. Он обратил на это внимание. — Что с тобой?

— Плохое настроение, — ответил я.

Он сказал:

— Пойдем ко мне, оно у тебя сразу исправится.

— Вряд ли мне станет у тебя веселее, настроение по заказу не меняется, — возразил я и нехотя все же поплелся за ним.

Мы вышли на окраину Сухуми, за так называемый Красный мост, где начинаются маленькие домики, утопающие в зелени, где так тихо и уютно. Вот и домик моего друга. Оттуда доносились звонкие голоса детей.

— У тебя именины сегодня? — спросил я. — Столько ребят: тринадцать. Да, тринадцать детей.

— Нет никаких именин, — ответил он. — Это все мои дети.

Я впервые улыбнулся в тот день.

Глядя на щуплую фигуру друга, трудно было представить его отцом такого большого семейства.

Жена друга радушно пригласила меня к столу. Мы сели обедать. В конце стола я увидел глубокую миску, наполненную царкваквой — кислым молоком с мамалыгой. Чудесное детское блюдо у абхазов. Кто знает, может быть, царкваква — одна из главных причин абхазского долголетия. Сколько людей помнят свою детскую манную кашу! А у нас все начинали с царкваквы. Я улыбнулся, вспомнив свое детство.

Друг сказал:

— Считаю: ты улыбаешься уже второй раз. — Он обратился к жене: — Расскажи ему про царквакву. Он будет хохотать. Жаль, что я не поспорил с ним, когда, обещал исправить ему настроение.

Хозяйка подвинула к себе миску с царкваквой и начала кормить тринадцатого ребенка.

— Это было в годы войны, — сказала она. — Мы коротали вечера при свете очага. Было уже совсем темно, я купала детей и волновалась, почему так долго нет мужа. Что его задержало в городе? Наконец он входит, ведя за руку ребенка, и начинает кричать: "Что ты за мать? Не можешь собрать своих детей на ночь! Я иду домой, смотрю, в канавке у самой калитки копошится ребенок! Мать оставляет ребенка на улице! Поскорей накорми его и купай!" Меня очень обидели слова мужа. Я — плохая мать? Я начала на него кричать, что он — плохой отец! Ребенок во время нашей перебранки рвался к дверям. "Что, снова к своим камням в канаве? — прикрикнул на него муж. — Я их разбросал. Если ты сейчас же не станешь кушать свою царквакву, тебе достанется. Где моя плеть?" — "Не надо, обойдемся без твоей плети", — сказала я, подвела ребенка к столу и дала ему царкваквы. Малыш с аппетитом съел миску царкваквы, но когда я потащила его купать, он стал кричать и вырываться из рук: "Я хочу домой... к маме!.." — "Что-о? — Я подвела малыша к очагу. — Унан! — крикнула я мужу. — Это не наш! Это соседский!"

Муж посмотрел и сказал: "Да, это не наш. Это какой-то чужой. Первый раз вижу его".

"Тебе своих детей мало? — набросилась я на мужа. — Чужих стал таскать домой? А царкваква? Что теперь дадим нашему малышу?"

Я хохотал до слез: "Царкваква! Царкваква!"

Мой друг и хозяйка ласкаво смотрели на меня, довольные тем, что их гость развеселился.

Аламыс.

Перевод автора

Жарким июльским днем я как-то проходил по главной улице Гудауты. В цветущем садике на зеленой скамье сидел старик. Он провожал взглядом каждую курортницу и хмуро смотрел им вслед. Он злобно кривил губы, глядя на женщин, медленно шагающих в своих летних нарядах, подчас слишком фривольных для центра города. Я сел на скамью рядом с ним. Что-то в облике старика заинтересовало меня.

Вдруг, повернувшись в мою сторону, он глухо сказал:

— Бесстыдство!

Я рассмеялся.

— Отец, — сказал я ему, — полезно для здоровья так ходить.

Он упрямо повторил:

— Бесстыдство!..

Я понял что спор с ним бессмыслен.

Никакими доводами его нельзя было переубедить. Я хотел было уйти, не слеза, блеснувшая на щеке старика поразила меня.

— Ты плачешь? — в испуге спросил я.

Он тихо сказал:

— Это было сорок лет тому назад... Моя младшая сестренка — красавица Чимса повредила себе глаза. Мы кили тогда в Очамчире. Ей было только шестнадцать лет. Куда только и к кому только ни возил я ее; но вылечить глаза уже нельзя было. С каждым днем все больше тускнели краски мира, все хуже она видела... И когда совершенно убедилась, что полная слепота — ее удел, она воспользовалась моим отсутствием и бросилась под поезд. Это было в Одессе, куда я возил ее к известному глазному врачу. Я вернулся уже тогда, когда чужие наполнили наш дом. Люди узнали ее, принесли растерзанное тело и положили на кровать. Я услышал их разговор: