Читать интересную книгу Клудж. Книги. Люди. Путешествия - Лев Данилкин

Коррупция дружбы

Были в моей жизни времена пославнее нынешних, и доводилось мне дружить с беллетристом Ч. Дружба наша, врать не буду, оказалась скоротечной, однако ж это были счастливые времена: визиты друг к другу на семейный манер, дарственные надписи затейливым шифром, застольные разговоры о литературе под бутылочку саке и конфеты из сушеного акульего плавничка. Были и приглашение на день рождения супруги мэтра, и, конечно, демонстрация новых произведений – как другу дома, вне очереди: что думаете, понравилось ли? Его тексты, предмет моего страстного увлечения, занимали в моем тогдашнем кругозоре изрядное место. Однако по долгу службы приходилось читать что-то еще, и вот однажды я наткнулся на сочинения беллетриста Ю., не менее специфические. Сочинения эти, во-первых, понравились мне даже больше, чем ч-ские, во-вторых, выяснилось, что Ю. впервые опубликовал их довольно давно, до пришествия в литературу Ч. Этот факт меня насторожил. Не получилось ли так, осенило меня, что мой друг Ч. попросту скопировал жанр, идею, героя и тип повествования у Ю., забыв сослаться на первоисточник? А что, очень может быть.

Идея показалась мне перспективной. Явившись к добродушному Ю. в обличии интервьюера, я посредством хорошо замаскированных наводящих вопросов (так это, стало быть, было еще до того как… а не можете ли вы припомнить, дорогой вы мой человек…) выудил из него, что – вроде бы – много лет назад он дарил одну из своих книжечек поэту Г., который – внутренне возликовал я: ага! попался! – это общеизвестно, является первейшим другом Ч., да что там общеизвестно, я сам видел его на том самом дне рождения. Никакими чужими книгами они, правда, не обменивались, но ведь могли же под столом, допустим, передать.

Цепочка была отслежена, и все стало мне ясно как божий день: орудует банда плагиаторов.

Разумеется, меня несколько смущало – плохо переваривающийся акулий плавничок как-то нехорошо вертелся в желудке, – что человек, которого я собирался разоблачить, – мой, можно сказать, друг. Ну уж нет, сказал я себе, не станем уподобляться этим, из литературных академий, у которых все на взаимозачетах, один другого похвалил, а тот ему алаверды в интервью, мол, ценит больше всех его мнение, рука руку моет. Нет уж, к черту щепетильность: дружба дружбой, а служба службой. Я не из тех, кто станет молчать из-за такой глупости, как «отношения», если надо бить в набат. Словом, у меня нашлось достаточно причин, чтобы разрешить классический конфликт долга и чувства в корнелевском ключе.

Как следует подготовив доказательную базу (выстроенную на неопровержимом «после этого – значит вследствие этого»), я обнародовал результаты своего журналистского расследования.

Последствия не заставили себя ждать – не прошло и недели, как мы столкнулись с моим «другом» Ч. на некоем мероприятии. До этого в таких случаях он привечал меня, мы образовывали плотную связку, и я наслаждался беседой с ним на протяжении всего вечера; может статься, льстил я себе, и ему было приятно переброситься со мной словечком. Предполагая в Ч. человека широких взглядов, я не стал забиваться в угол и двинулся ему навстречу, намереваясь, в случае возникновения щекотливой ситуации, вести себя по-ноздревски: сами знаете, нет у вас лучшего друга, как я. Вот спросил бы кто: Данилкин! скажи по совести, кто тебе дороже, отец родной или Ч.? – скажу: Ч.

Когда мы оказались на критическом расстоянии, он скользнул по мне взглядом, как по пустому месту, и прошел дальше.

Что ж: обиделся и обиделся, черт с ним, сам же виноват. Развели, понимаешь, кумовство, а когда кто-то назовет вещи своими именами, обижаются. Что ж, один, по крайней мере, плюс был во всем этом точно: теперь, когда дружба явным образом прекратилась, я мог ругать или хвалить следующие сочинения Ч., не задумываясь о том, чем это обернется для наших отношений.

Правильно ли я поступил? Конечно, правильно, снова и снова убеждал я себя. В конце концов, мне платят деньги не за то, чтоб я скрывал обнаруженное, а за то, чтобы рассказывал читателям правду. Кто другой, конечно, сидел бы да помалкивал, тут ведь так у вас принято, вы – мафия, а я – не такой, шалишь, брат; я никому ничего не должен; я – честный, инкоррюптибль, шутки кончились, никто не уйдет от ответа.

Я видел, что происходило вокруг, все эти симбиотические союзы. Бондаренко славословит Проханова и Личутина, Немзер – Слаповского и Дмитриева; кто-то ведь должен прийти и сказать правду, что король, мол, голый. То, что как Слаповский и Дмитриев, так и Проханов с Личутиным в самом деле могут быть достаточно хорошими писателями и именно этим объясняется лояльность критиков, мне как-то не приходило в голову; да нет, не может же быть, просто они плохо борются с мафией.

Мафия: они пишут друг на друга положительные рецензии, посылают друг друга на книжные ярмарки, устраивают друг другу гранты… Что еще? Положительные, значит, рецензии… ммм… что же еще? Да, пожалуй, все; это, может, раньше, там, дачу давали в Переделкино, ну, или печатали в обход кого-то еще, но сейчас вопросы такого рода уж точно вне компетенции практикующих критиков.

Да, С. И. Чупринин, пожалуй, мог бы сыграть дона Корлеоне, но является ли он им на самом деле? Да, весь этот «букеровский круг», современная версия «Массолита» и «Грибоедова», – хорошая тема для сатирика; но всерьез назвать это мафией, ля-пиоврой, на сицилийский манер, да еще воображать себя комиссаром Каттани? Какой черт меня дернул лезть «разоблачать» несомненно выдающегося писателя Ч.? Чего я этим добился? Правды? Так ведь нет, не было это правдой.

Да, если бы мы жили в идеальном мире, где последовательность поступков прописана в строгом алгоритме, то поступок мой можно было бы счесть адекватным, но в реальности? Где проходит грань между опасением принять взятку и паранойей? Между непредсказуемостью и отмороженностью? Между честностью и доносительством?

Понятно, что коррупция дружбы – это дурно. Конечно, в идеале ни критику, ни писателю лучше всего не общаться друг с другом, никуда не ходить, а только писать тексты, а если им захочется побеседовать о своем предмете, о литературе, сделать это через посредников, потому что мало ли что они там попутно обсудят, вдруг договорятся. Но предлагать читателю, которого рецензент не предупреждает о своих особых отношениях с рецензируемым, подавать иск об обмане? Подписывать гневные письма против «коррупции дружбы» и требовать принятия мер против кумовства только потому, что кто-то выпивает с кем-то и затем получает чуть более благожелательный отзыв, чем он на самом деле заслуживает?

Понятно, что критик имеет право на «огонь по своим». Но правда ли, что критик – это кто-то вроде смершевца, который должен стрелять по этим самым своим (если мы говорим о дружбе, отношениях; а писатели, как правило, люди хорошие, интересные, с ними приятно дружить) при первой же ошибке?

И это во времена, когда акульи плавнички можно встретить не только в целлофановом пакетике, но и живьем – капитализм ведь: когда рядом коррупция настоящая, когда литературный обозреватель, публикующий рецензию на книгу некоего автора («читать обязательно!»), на самом деле является его литературным агентом! А ведь он пишет и на продукты своих конкурентов рецензии; вот это коррупция, по сравнению с которой всякая дружба, даже и с обменом борзыми щенками, кажется невиннейшей.

Пусть отправляют друг друга на загранконференции и книжные ярмарки. Пусть свои толкают своих. Пусть выпивают вместе и хвалят потом друг друга: лучше такие горизонтальные связи, остающиеся в пространстве собственно литературы, чем любые вертикальные, основанные исключительно на рыночном интересе. Да, это несколько азиатский способ ведения дел, однако при нем не так уж много пострадавших. Читатели? Но читатели литературы отличаются от среднестатистических потребителей, да и рецензии – это вам не билборды.

Конечно, хорошо бы литературное сообщество было полностью прозрачным, а мнения высказывались только объективные. Хорошо бы, только вот тот, кто решит стать полностью объективным, в конце концов вынужден будет отказаться от своих собственных услуг, квалифицировав свое мнение как слишком личное. Объективный критерий в литературе только один: место в списке бестселлеров, количество проданных экземпляров. И когда мы дойдем до такой объективности, вот тут мы еще вспомним про «коррумпированных дружбой» критиков, которые, да, смотрели сквозь пальцы на ошибки, да, тянули своих, но по крайней мере до такой «объективности» не доходили. Икнётся, ой икнётся тогда акулий плавничок.

Клудж

[15]

Иногда приходится собирать урожай, который не выращивал, что да, то да; однако нулевые получились совсем не такими, какими их представляли.

Вряд ли в 1999-м кто-нибудь мог прогнозировать появление той картины литературного процесса, которая спустя десять лет будет казаться очевидной и естественной: новый отечественный роман – «настоящий роман-с-идеями» – сходит с конвейера каждую неделю; писатели теоретически имеют шанс получить за еще не написанный роман миллиондолларовый аванс; в рейтингах доминируют новинки отечественного производства – а спрос на переводные не растет или даже падает; успех абсолютного аутсайдера Проханова; длящийся второе десятилетие сенсационный интерес к Пелевину; абсолютная мейнстримизация патентованного еретика Сорокина; романы Ольги Славниковой на полке бестселлеров; одержимость литературы идеей государства, империи, диктатуры, опричнины; полное исчезновение из виду Антона Уткина, молодого писателя, которому после «Хоровода» и «Самоучек» прочили очень большое будущее; – и вообще топ-10 современных русских авторов, за одним-двумя исключениями состоит из имен, о которых в девяностые и не слыхивали: смена, то есть, состава. Наконец, кто бы мог предположить, что тот парад курьезов, каким была русская литература вплоть до середины нулевых, кончится тем, что магистральным направлением станет скомпрометированный коллаборационизмом с коммунистической идеологией, очевидно бесперспективный, однако все-таки эксгумированный из провалившейся могилы реализм? Что роман, обеспечивший своему автору самую стремительную за все десятилетие литературную карьеру, будут, в порядке комплимента, сравнивать с горьковской «Матерью»?