Парниковый эффект, вызванный переизбытком углекислого газа в атмосфере, не давал Земле вздохнуть, она астматически всхлипывала, вдыхая больше, чем выдыхая, как все астматики. Легкие ее напитались ядовитой слизью, бронхиальные пути — воздушные протоки — переполняли миллионы тонн посторонних газов. Сердце Земли билось глухо и тяжко, усталое сердце уставшего жить больного.
Сумма всего живого на Земле, единый целостный планетарный организм был отравлен человеком за крайне короткий срок, мизерный по небесному исчислению, подведен к черте необратимых изменений, за которыми стояла гибель.
И, ВЫГИБАЯ ХРЕБЕТ МЛЕЧНОГО ПУТИ, ВСПЛЕСКИВАЯ „РУКАМИ“ БЕСЧИСЛЕННЫХ СОЗВЕЗДИЙ И ТУМАННОСТЕЙ, ВСЕЛЕННАЯ С УЖАСОМ СМОТРЕЛА НА СВОЕ ТЯЖЕЛО БОЛЬНОЕ ДИТЯ. СУММАРНАЯ СОВОКУПНОСТЬ ПЛАНЕТАРНЫХ СОЗНАНИЙ, РАССЕЯННЫХ ПО ВСЕЛЕННОЙ, ОТКАЗЫВАЛАСЬ НАЙТИ ЛОГИКУ В ГИБЕЛИ ОДНОЙ ИЗ САМЫХ „БОГОДАННЫХ“, УДОБНЫХ И ПРОЦВЕТАЮЩИХ В КОСМОСЕ ПЛАНЕТ… НЕКИЙ „КОСМИЧЕСКИЙ“, „ВСЕЛЕНСКИЙ МОЗГ“ ГОТОВ БЫЛ ОБРУШИТЬСЯ НА ПРЕЗРЕННУЮ „БЕЛКОВУЮ МЕРЗОСТЬ“, РАЗЪЕДАЮЩУЮ ПЛОТЬ И ДУШУ КРАСИВЕЙШЕЙ ИЗ ПЛАНЕТ МИРОЗДАНИЯ, СЖЕЧЬ ЕЕ КОСМИЧЕСКИМ ИЗЛУЧЕНИЕМ, СТЕРЕТЬ И ПАМЯТЬ О НЕЙ ВО ВРЕМЕНИ И ПРОСТРАНСТВЕ… НО ЗЕМЛЯ ЖАЛЕЛА ИХ, ДЕТЕЙ СВОИХ. ИБО НЕ ВЕДАЛИ ОНИ, ЧТО ТВОРИЛИ, ОБУЯННЫЕ ГОРДЫНЕЙ МНИМОГО ВЕЛИЧИЯ СВОЕГО, ВЕРУЯ ВО ВСЕСИЛЬНОСТЬ И БЕЗНАКАЗАННОСТЬ РАЗУМА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО.
Одумайтесь! — шептала она уже не ветками стройных деревьев и гибких кустарников, а короткими пальцами мхов и лишайников. — Одумайтесь, горе мое!..»
Она пыталась бороться. Она сохраняла свою биосферу, свой целостный планетарный организм в «невозмутимом покое». Тысячи видов животных, птиц, рыб и насекомых, пресмыкающихся… тысячи видов живых существ, несчетные классы навеки исчезали с лица Земли, стертые суетливой и преступной деятельностью человека, но масса биосферы, ее геохимическое целое оставалось неизменным, постоянным. Вместо биомассы исчезнувших организмов появлялась масса мхов, лишайников, невиданных и несуразных животных, рыб, насекомых… Только птиц не было. Слишком густ и вязок был отравленный воздух, слишком пошлой и грязной КАЗАЛАСЬ ЗЕМЛЕ ЭТА ВОЗДУШНАЯ СРЕДА, КОГДА-ТО ПРОЗРАЧНАЯ, ХРУСТАЛЮ ПОДОБНАЯ… В ПТИЦАХ ЗЕМЛЯ ОТКАЗАЛА ЧЕЛОВЕКУ, СВОЕМУ МУЧИТЕЛЮ.
… КЛОАКА БУРЛИЛА.
КЛОАКА — ЖИВОЙ И ТРЕПЕТНЫЙ ЗРАЧОК БОЛЬШОГО ГЛАЗА ЗЕМЛИ. ЖЕСТКАЯ, ОРАНЖЕВОГО ЦВЕТА ТРАВА, ВЫРОСШАЯ ПО КРАЯМ КЛОАКИ, ЭТО БЫЛИ РЕСНИЦЫ ВЕК. А САМИ ВЕКИ, КОЖАНЫЕ, ВЗДРАГИВАЮЩИЕ СКЛАДКИ, ЗЕМЛЯ ЕЩЕ НЕ ВЫРАСТИЛА. ОНИ БЫЛИ НЕДОРАЗВИТЫ, НО РОСЛИ БЫСТРО И НЕУКЛОННО… И ЕСЛИ ВЗЛЕТЕТЬ ВЫСОКО-ВЫСОКО, ГЛЯНУТЬ НА КЛОАКУ С ВЫСОТЫ ПТИЧЬЕГО ПОЛЕТА, МОЖНО УВИДЕТЬ В ЦЕНТРЕ КЛУБЯЩЕЙСЯ КЛОАКИ БОЛЬШОЕ ОРАНЖЕВОЕ ПЯТНО — ЗРАЧОК, ЖИВОЙ И ПОДВИЖНЫЙ… НО НЕ БЫЛО ПТИЧЬЕГО ПОЛЕТА, НЕКОМУ БЫЛО СМОТРЕТЬ, А ПРОНОСЯЩИЕСЯ НА БОЛЬШИХ СКОРОСТЯХ САМОЛЕТЫ И ВЕРТОЛЕТЫ КРАСИВЫХ НИКОГДА НИЧЕГО НЕ ФИКСИРОВАЛИ ВНИЗУ, ТЕМ БОЛЕЕ НАД СВАЛКОЙ.
Земля выплескивала через КЛОАКУ щупальца биополей своих. Зачем? Ей так хотелось найти светлый родничок радости и добра в той тугой, плотной волне ненависти, что захлестнула ее черное тело.
КЛОАКА БУРЛИЛА.
— Кто ты? — спросила Земля, нежно ощупывая крохотные очаги биополей этого слабого мозга.
— Сын твой… — ответил ОН, присаживаясь на теплую складку века ГЛАЗА ЗЕМЛИ.
— Человеку не дано говорить со мной! Почему ты СТАЛ ТАКИМ?
— Я был, как все. Потом я гнался за крысой, хотел убить ее, и упал. Теперь я то, что есть.
— Зачем ты хотел убить? — спросила Земля, и оранжевая трава вокруг ГЛАЗА зашевелилась без ветра, пришла в движение, шурша грозно и глухо. — Разве мало на мне убивают? Вы не устали?
— Я был другой… Я работал при мертвых, Я устал от них, а когда стал другим — Я НАУЧИЛСЯ ДЕЛАТЬ МЕРТВОЕ ЖИВЫМ.
— Так не бывает!
Складка века, на которой он сидел, дрогнула и поплыла.
Дьял, стоявший неподалеку, разинувший рот на красивые, разноцветные пузыри, что лопались на поверхности бурлящей КЛОАКИ, случайно посмотрел на Того, кого не звали, и оторопел.
ТОТ, КОГО НЕ ЗВАЛИ, МЕДЛЕННО ОТПЛЫВАЛ ОТ БЕРЕГА НА КАКОМ-ТО СЕРОМ БУГРЕ, СИДЕЛ СПОКОЙНО, ПОДЖАВ НОГИ К ПОДБОРОДКУ, ЗАДУМЧИВО ГЛЯДЯ НА ВСКИПАЮЩУЮ ПЛОТЬ НЕУЕМНОЙ КЛОАКИ.
— Стой! — взревел Дьял, кинулся схватить, удержать Странного Красивого, но чуть не ослеп! Плеснула КЛОАКА в лицо Дьялу чем-то ядовитым, так что дико защипало глаза, стало разъедать слизистую носа, рта, глаз. Завыл Дьял, упал рядом с КЛОАКОЙ, закрыв лицо ручищами.
… И ПОНЕСЛО ЕГО В ЖЕРЛО ВОДОВОРОТА. И ОПЯТЬ ОН СЛЫШАЛ НЕВЕДОМЫЕ ГОЛОСА, ЧТО НАПЕРЕБОЙ УГОВАРИВАЛИ ЕГО В ЧЕМ-ТО, ПЕЛИ, ПЛАКАЛИ И СМЕЯЛИСЬ ОДНОВРЕМЕННО… И БЫЛО ЕМУ ХОРОШО, КАК НА РУКАХ МАТЕРИ, О КОТОРОЙ У НЕГО ОСТАЛИСЬ СМУТНЫЕ, НО ДО БОЛИ ЩЕМЯЩЕЙ ПРИЯТНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ. НЕ О ТОЙ МАТЕРИ, ЗАДЕРГАННОЙ ЕГО БОЛЕЗНЬЮ, ИЗМУЧЕННОЙ БЕГОТНЕЙ ПО РЕГИСТРАТОРСКИМ БОЛЬНИЦ, КЛИНИК И ИНСТИТУТОВ, НЕ ТОЙ, ЧТО МУЧИТЕЛЬНО СООБРАЖАЛА, КАК ПРОЖИТЬ НА ДЕСЯТЬ МОНЕТ ЦЕЛУЮ НЕДЕЛЮ, КАК СВАРИТЬ СУП ИЗ КОСТЕЙ БЕЗ МЯСА, НЕ ИМЕЯ БЕЛКОВОЙ БУХАНКИ, КРАХМАЛА И ЛИСТА ИСКУССТВЕННОГО ЛАВРА… А О ТОЙ, ЧТО СЧАСТЛИВО СМЕЯЛАСЬ, ПОДБРАСЫВАЯ ЕГО К ПОТОЛКУ ИХ КРОХОТНОЙ КОМНАТЫ, ТОЙ, ЧТО БЕРЕЖНО ПОДНОСИЛА К ЕГО КРОВАТИ ГОРШОК С ЕДИНСТВЕННЫМ ВО ВСЕМ РАЙОНЕ КОМНАТНЫМ ЦВЕТКОМ И ДАВАЛА ПОНЮХАТЬ, А ОН ЗАМИРАЛ ОТ ВОСТОРГА И ТОРЖЕСТВЕННОСТИ МИНУТЫ, ПЛАКАЛ И ДРОЖАЛ НОЗДРЯМИ…
— Мама!.. — шепнул Смагин, всматриваясь в стены уходящего ввысь, к свету, «колодца». Он опускался все ниже и ниже, и буйные краски вращающихся вихрем стенок «колодца» сменялись на умеренные, тусклые, переходящие в спокойный, серый цвет.
— Я здесь, сынок! — откликнулась Земля, и голос ее ласковым, многократным эхом прокатился в его мозгу.
«СКВОРУШКА-ЕГОРУШКА НЫНЧЕ ПРИЛЕТАЛ», — пропели голоса странные слова.
Он закрыл глаза.
— Ты поплачь, ладно? Если тебе плохо, надо плакать, сынок. Один умный, но несчастный человек сказал, что красота спасет мир. Это не так. Мир спасет жалость, сынок. В ней ключ к РАДОСТИ И ИСТИНЕ. Красота бывает жестокой. Жалость исключает все, кроме самой себя. Она движитель истинного. Поплачь, сынок! И не бойся жалеть себя… Это ощущение останется, плоть твоя впитает его, а впитав, отдаст другому.
… И оказался он в огромной, зеркальной, наполненной светом больших цветных свечей ЗАЛЕ. И пошел вдоль зеркал, смущенный и печальный. Когда поравнялся с первым зеркалом, исчезло отражение и стало зеркало хрустально-прозрачным.
Плескались в синей, небесного цвета воде невиданные рыбы, били вуалевыми с кистями хвостами, пускали пузырьки и хитро подмигивали ему. Тянулись откуда-то со дна зеленые, бурые, красные и фиолетовые водоросли, ползли по ним маленькие рогатые улитки, собирая питательную слизь. А одна из рыб подплыла к стеклу, уставилась на него телескопическими глазами, расплющив о хрусталь толстые губы, и звала его махровыми плавниками…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});