Чувство разлуки заныло в Телле от этих слов.
— Я не знаю, сможешь ли ты нас простить, но — прости нас.
Телль нахмурился.
— Как это все… — с силой произнес он.
Ханнес обнял отца.
— Ничего, папа.
Телль прижал к себе сына. Чувствуя, как бьется его сердце, Телль думал о том, сколько раз он невольно обижал своего мальчика. Сколько раз он был несправедлив, жесток к нему! Каждый случай Телль потом долго переживал. И каждый случай он помнил. Телль часто спрашивал себя: как могло такое случиться? Если он любит сына, то почему он так поступал с ним?
Если бы все можно было вернуть…
И лишь сейчас Телль понял, что столько лет он скупился на простые теплые слова для сына. Слова о том, как Ханнес ему дорог. Сколько раз он мог обнять своего мальчика, погладить по голове! Что мешало ему? Почему Телль стеснялся своих чувств?
А оказалось — ни одно ласковое слово, ни одно объятие, ни один любящий взгляд не могут быть лишними.
Теперь что ни делай — всего мало. Потому что поздно.
И чувство вины перед Ханнесом, с которым Телль научился жить, стало открытой, кровоточащей раной.
— Папа, — тихо звал сын. — Па-па.
Телль открыл глаза, отпустил Ханнеса и, отступив на полшага, взглянул на него.
— Что, сын?
— А вы… — Ханнес на секунду замялся, — не можете меня спасти?
— Я не знаю как, — тяжело признался Телль.
— Давай тогда я подумаю.
Ханнес лег на диван и отвернулся к стене. Телль беспомощно смотрел на сына. Он был готов уйти, как только Ханнес попросит. Но сын ничего не говорил. Он просто лежал, глядел в стену и тихо дышал.
В голове Телля горело. Все мысли, которые были только о сыне, мелькали в этом пламени. А как же море? Как же те самые острова, о которых Ханнес читал, куда хотел отправиться в путешествие?
Открылась входная дверь. В прихожую тихо вошла Фина. Телль слышал ее, но не тронулся с места.
Заглянув в комнату к Ханнесу, Фина догадалась, что произошло.
— Родной мой, — сев с края дивана, она провела рукой по волосам сына.
Ханнес повернулся к матери. Его лицо никогда не было таким серьезным.
— Выйди, — строго сказала Фина мужу.
***
Сидя на неудобной кровати, Телль ждал жену в родительской комнате. Фины не было уже вечность. Уже закончились новости по Нацвещанию, на улице погасли фонари.
Телль вспоминал, как маленький Ханнес подбегал к нему и со словами "на" протягивал ручки. "На меня, возьми меня", — хотел сказать он. Маленький такой, доверчивый, ласковый. Стоило ли приводить его в мир, чтобы так все закончилось?
В голову Теллю лезла мысль, что ему Фина не простит сказанного Ханнесу. Теллю эта мысль казалась ненужной, неуместной. Он стряхивал ее, но потом, поняв, как сейчас тяжело и горько жене, принял.
— Что сын? — Телль вскочил с кровати навстречу открывшейся двери.
— Уснул, — машинально ответила Фина. Бросив в мужа полный отчаяния и злости взгляд, она спросила: — Ты зачем рассказал Ханнесу?
— Мы должны быть честными перед ним, — искренне ответил Телль.
— "Мы должны"… Ты не о Ханнесе беспокоился, а о себе. Думал бы ты о сыне — никогда бы так не сказал. "Сын не должен страдать", — вот как думал бы ты тогда.
У Фины от гнева стало другое лицо — с глазами, похожими на иголки.
— Выключи эту гадость, — кивнула она в сторону телеприемника, не отпуская мужа взглядом.
От этого взгляда у Телля резало глаза. Стараясь не смотреть на жену, он шагнул к телеприемнику, нащупал рукой выключатель и повернул его.
— Что нам даст эта честность? — отчаяние Фины сменилось укором. — Что сын теперь будет ждать смерти? Бояться? Мучиться? Ты спроси себя: Ханнесу это нужно?
Тяжесть от разговора с Ханнесом камнем тянула Телля вниз, а от слов Фины еще было и трудно дышать.
— Ты не смог сказать сыну, что сдал учителя, который приходил к нему, но сказал вот об этом. Как?
— История с учителем не касалась Ханнеса… — собрав все силы, начал Телль, но Фина оборвала его.
— Она тебя касалась.
Телль безнадежно кивнул. Фина вздохнула и с сожалением покачала головой.
— Я не думала, что ты так сделаешь.
В наступившей после этих слов тишине стало еще хуже.
Фина села с другой стороны кровати. Сложив руки на коленях, она смотрела перед собой.
— Как нам теперь оставлять Ханнеса одного? А если он с собой что-то сделает? — спрашивала Фина.
Телль готов был разорвать себя на части. Как же он об этом не подумал! Что он за отец, если не в состоянии защитить сына от своей собственной глупости? Какой теперь толк от его честности?
— Тебе, наверное, станет тогда легче? — продолжала Фина. — Может, ты хочешь, чтобы все закончилось именно так?
Страшная, стыдная мысль, которая исподтишка приходила сама собой, которую Телль зарывал глубоко-глубоко и затаптывал, забрасывал сверху всем, что только было в голове, вдруг оказалась как на ладони.
— Нет, — отрекся от нее Телль.
Прежде всего, он сказал это для самого себя.
Фина ничего не ответила. Встав к окну, она плотнее закрыла штору. Потом, обхватив плечи, повернулась к мужу.
— Я поговорила с Ханнесом, — руки Фины опустились вниз и сомкнулись пальцами. — Рассказала, как мы все эти годы бились за него. Чтобы он знал — нам не все равно… И про то, как уехала с Марком, рассказала.
Она на секунду замолчала, посмотрев вниз, и уверенно подняла голову.
— Еще я сказала Ханнесу, что смерть, это просто как переехать в другое место, только — ничего с собой не взяв. Тяжела она для тех, кто остается, а для того, кто уходит, — нет.
— А Ханнес что сказал?
Фина взглянула в сторону мужа.
— Зачем тебе это? — небрежно спросила она. — Ты свое дело сделал.
Травма
После того разговора Фина по пути с работы перестала заходить в магазины. Она возвращалась домой немногим раньше, чем прежде, а покупать продукты приходилось Теллю. И еще — теперь Фина перед сном сидела с Ханнесом, пока тот не засыпал. Она рисовала ему картинки к книжкам, придумывала разные истории. Однажды Ханнес попросил нарисовать дом, где мама, когда была маленькой, жила с родителями. Фина хорошо помнила ту огромную кирпичную коробку в девять этажей, с железной дорогой под боком, мост через которую начинался чуть ли не от самого дома.
Фина с родителями жила на последнем этаже. И лучше всего она помнила небо за окном. Когда Фина смотрела на него, ей хотелось научиться летать — как птицы, как самолеты, которые она там видела. В небе им ничего не мешало. Там не было домов, деревьев, машин, а только облака — большие, мягкие, белее снега зимой. Перед закатом девочка двигала к окну табурет, забиралась на него и, сложив ручки подоконнике, ждала, когда ляжет спать большое красное солнце.
В один вечер Фина нарисовала сыну дом, в другой — квартиру со своей кроваткой в комнате, шкафчиком для игрушек, откуда торчали лапы серого мишки, большим зеркалом в прихожей. Потом несколько вечеров она рисовала то, что видела из окна той своей комнаты. На первом листе у Фины получился закат, на втором — пышные облака, на третьем — ясное, чистое небо. Еще она нарисовала тучи с дождем, на которые смотрит маленькая девочка на табурете. У нее были два хвостика на голове и длинное платье в клеточку с рукавами-фонариками.
— Мама, это ты? — догадался Ханнес, показав на девочку.
Фина кивнула. Сын попросил ее нарисовать еще что-нибудь из детства. Фина согласилась и задумалась. Она представила маму с папой, возвращающихся к ней на том самом вокзале. Тогда бы в ее жизни не было детского дома, длившихся часами унижений, наказаний, злых воспитателей. С родителями жизнь Фины сложилась бы по-другому, но встретила бы она Телля? Не став дальше думать, Фина взяла самый большой лист.
Мама у нее получилась сразу — с большими темными глазами и толстой длинной косой. Отца Фина рисовала долго, несколько раз стирая его фигуру ластиком. Потом она решила отдельно сделать потрет папы. И снова что-то не получалось. Несколько раз, покачав головой, Фина откладывала лист с наброском и брала новый.