Читать интересную книгу На мохнатой спине - Вячеслав Рыбаков

– Ну и на том спасибо, – мягко одобрил Коба и пыхнул трубкой. И только тут словно бы вспомнил про Литвинова и как бы спохватился. – Да вы присядьте пока, Максим Максимович. Что ж вы всё стоите да стоите? В ногах правды нет.

Литвинов слабо улыбнулся, силясь выказать благодарность, добрёл нетвёрдо до ближайшего свободного стула и почти рухнул на него. Дрожащей рукой вытянул, путаясь в пиджаке, из кармана брюк носовой платок размером с детскую простынку и принялся, шумно отдуваясь, вытирать лицо и шею.

– Итак, что мы имеем? – поучительно спросил Коба, сделал очередной поворот на месте и пошёл к окну.

Странно, подумал я. Всех спросил, только Лаврентия не спросил. Это что-то новенькое. Лаврентий, судя по всему, тоже не понял этой внезапной тонкости и теперь, растерянно помаргивая – он-то, судя по всему, был готов что-то сказать, – покосился на Кобу, а потом уткнулся взглядом в партийное сукно.

– Мы имеем очевидное намерение нацистской Германии без войны превратить СССР в свой сырьевой придаток, добиться с опорой на наши ресурсы подавляющего военного превосходства и получить, таким образом, на континенте полную свободу рук. Вероятно, попутно ставится цель изобразить нас своим союзником и углубить наш раскол с демократиями. Мы имеем не менее очевидное стремление демократий, сделав Гитлера своим сторожевым псом в Европе, натравить его на СССР. Вероятно, ценой очередного сговора наподобие Мюнхенского, теперь за счёт Польши. Как докладывает разведка, нападение Германии на Польшу – дело почти решённое. После победы Гитлер выходит на границу СССР практически на всём её стратегическом протяжении. С учётом уже очевидной ориентации на Рейх малых прибалтийских стран возможный фронт грозит протянуться от Нарвы до Днепра. Активность Гитлера в Финляндии и готовность финнов к ещё более тесному сотрудничеству с ним показывают, что на стороне Рейха могут выступить и финны, значит, мы получим дополнительный фронт от Сестрорецка до Мурманска. Город на Неве, колыбель трёх революций и, что немаловажно, важнейший промышленный и научный центр страны, всеми нами любимый Ленинград, находится от эстонской границы на расстоянии менее полутора сотен километров, а от финской – менее тридцати. Если Гитлер начнёт давно им анонсированную войну за жизненное пространство на Востоке и при этом не будет находиться в конфликте с демократиями, он как минимум получит надёжный тыл на Западе, а как максимум – военное сотрудничество с ним. Тогда демократии, если Гитлер продвинется достаточно далеко, под любым предлогом вцепятся в нас тоже, чтобы и Гитлеру много не отдать, и свой кусок урвать. Например, со стороны Кавказа, опираясь на свои подмандатные территории на Ближнем Востоке. Значит, в компании ещё и с Турцией. Их ближайшей целью будет отрезать нас от бакинской нефти, а затем развить наступление в Поволжье, отсекая Центральную Россию от Урала и Сибири. То есть мы вполне можем столкнуться с объединённым вторжением всех великих европейских держав, при том имея на востоке, на маньчжурской границе, вторжение японское.

Он умолк. Сделал поворот на месте и пошёл от окна к столу. Мы сидели, боясь шевельнуться. Надо отдать Кобе должное: сжато формулировать в нескольких фразах самые сложные вещи он умел, как мало кто. Можно, конечно, тут было начать рассусоливать: вероятность более пятидесяти процентов, вероятность менее пятидесяти процентов… с одной стороны, с другой стороны… Но у нас и с одной стороны, и с другой были не элементы антиномий, а вражеские бомбовозы и танки.

Он шёл. Тишину нарушали лишь помаленьку успокаивающееся хриплое дыхание Литвинова в одном углу да тиканье больших напольных часов в другом. Да ещё время от времени тоненько, словно в живое тыкали скальпелем, ойкал паркет.

Подойдя к торцу стола вплотную, Коба остановился. Оглядел нас добрым взглядом и мягко спросил:

– Ну что? Просрали страну, товарищи?

Ясное дело, никто и не подумал отвечать.

Да он, ясное дело, и не ждал ответа.

– Максим Максимович, – сказал Коба.

Литвинов, заглотив побольше воздуха так, что его вдох прозвучал, будто всхлип, вскочил.

– Слушаю вас, товарищ Сталин.

– Да вы сидите, сидите. Отдыхайте. Вам беречь надо нервы, они вам ещё понадобятся.

Это прозвучало так, что человек с нервами послабее мог бы, пожалуй, и напустить в штаны. Мы обмерли. Но Коба сделал едва заметную паузу и уточнил с улыбкой:

– Для изнурительных бесед с нашими демократическими партнёрами. Товарищи понимают – подобные собеседники не сахар и не мёд.

Мы все перевели дух. Литвинов постоял мгновение, размышляя, насколько серьёзно это разрешение, а потом всё же уселся. Возможно, ноги не держали.

Коба, постояв возле стола, повернулся к нам спиной и снова закружил по своей золотой цепи.

– До Первомая ещё почти две недели, – сказал он. – Вот эти две недели, Максим Максимович, Политбюро даёт вам для последней попытки добиться от Чемберлена и Даладье хоть какой-то ясности. Возможно, Гитлер своей нарастающей наглостью и впрямь хоть немного вгонит им ума. Если эта попытка окажется, как и все предыдущие, безрезультатной, нам придётся очень серьёзно пересмотреть всю нашу внешнюю политику и проанализировать возникшие угрозы заново, с чистого листа. Политбюро не исключает, что мы вынуждены будем согласиться на кредит, который немцы так стараются нам предоставить, и послушать наконец, чего они хотят взамен. Ввиду угрозы войны одновременно чуть ли не со всеми промышленно развитыми странами нам надо мобилизовать ресурсы. Пригодятся и те несчастные миллионы марок, которые Шуленбург столь настойчиво предлагает нашему уважаемому Анастасу Ивановичу.

Поражало то, что, перечислив подробности надвигающегося кошмара, он, не проявляя ни малейших сомнений и колебаний, говорил о нашей борьбе с целым миром как о деле заранее решённом и вполне выполнимом. Как о единственно возможном варианте действий. Он готов был воевать за Союз и против всей Европы, и против всей Азии разом. Хотя, разумеется, совсем этого не хотел. Да и кто захочет?

Странно, но после его слов мы несколько успокоились и даже почувствовали себя увереннее. Казалось бы, выть надо от ужаса и бессилия – ну не получается ничего, ну никак, хоть башку расшиби. Но его твёрдость поразительным образом заражала всех, объясняй её как хочешь – тупостью, бессердечием, отсутствием воображения, маниакальным состоянием (умники готовы любой героизм объяснять психическими отклонениями, а нормальные – только они сами). Конечно, заражала в разной степени. Люди вообще разные. Но плечи расправлялись, факт.

На этом повестка дня оказалась практически исчерпана, решение – принято, и, хотя оно было, пожалуй, единственно верным, все понимали, что на самом деле это не решение, а лишь попытка его оттянуть. В то, что за пару недель Литвинову удастся сдвинуть дело с мёртвой точки, уже не верил никто. И теперь эта директива была ему дана только, что называется, для очистки совести.

Но ведь может же случиться чудо…

Скажем, Гитлер и впрямь отчебучит что-то такое, чем даже миротворца Чемберлена проймёт.

А может, теперешней аннексии Чехии и её превращения в немецкий протекторат демократам и хватит, чтобы очнуться. Просто до них доходит, как до жирафов.

Хоть молись за это. Честное слово, хоть молись.

Наверное, вот в таком же настроении Коба и не дал взорвать Успенский собор…

В части «Разное» у нас был вопрос, несопоставимо менее важный, но тем не менее болезненный, связанный с форменным скандалом. И, в общем, тоже тупиковый, из разряда тех, про что говорят: куда ни кинь – везде клин.

Всенародный наш любимец, родоначальник советской эстрады, во время гастрольного тура по Европе, разрешённого ему на уровне ни много ни мало, а Совнаркома в вечных наших потугах хотя бы культурные связи поддерживать с буржуями, отмочил. Отчебучил. Оставив всю свою джаз-банду «Машинка и пастух» во Франции – хоть на это ума и совести хватило! – на каких-то ещё не вполне понятных перекладных перебрался в Испанию и дал несколько концертов. И не где-нибудь, а в Тэруеле, где буквально ещё руины дымились и не все трупы были опознаны и похоронены после многомесячной Теруэльской бойни. Три года война шла – золотому горлышку Страны Советов и в голову не приходило поехать выступить перед республиканцами, хотя, возникни такая мысль, его бы, я думаю, под руки в Мадрид отнесли. А тут недели не прошло, как пала республика… Уж не знаю, и никто, пожалуй, не знает, что там испанцы поняли из его песен, но все главные западные газеты радостно расцвели фотографиями, на которых кумир советской молодёжи то ручкался с Франко, то, приложив ладонь к груди и разинув поющий рот, напрягался на фоне больничных коек, забитых увечными и забинтованными слушателями, а в щелях между койками щетиной торчали художественно расставленные костыли. «Я не интересовался политической принадлежностью раненых, – сказал певец в интервью. – Насколько я знаю, в госпиталях находятся в совершенно равных условиях приверженцы обеих враждовавших сторон. А генералу Франко я отдал дань как человеку, который положил конец бессмысленному и явно затянувшемся братоубийству».