А я уверена, мой малыш меня любит уже сейчас. И, конечно же, он бы ни за что не захотел убить свою маму. Просто природа – жестокая сучка. Беспощадная. И против неё все мы бессильны. Как она задумала, так всё и будет. И раз вышло так, что мы с Марком нарушили её планы, мы за это расплатимся.
Но дети за ошибки своих родителей расплачиваться не должны.
Мне казалось, это знают все, но каждый раз, когда Марк пытался со мной говорить в эти дни, я понимала, что эта истина обошла его стороной. И Лизу, кажется, тоже. Она не говорила со мной об “операции”, как называл это Марк, но я видела, что она меня не понимает.
Надеюсь, никогда не поймёт.
На тринадцатый день своего внутреннего затворничества я начала отчаиваться. В голову так и не пришло ни одной дельной мысли по поводу того, как мне устроить жизнь своего ребёнка.
Всё упиралось в Марка. И мне оставалось только надеяться, что года или полутора хватит ему на то, чтобы смириться с моей смертью и полюбить нашего ребёнка. Тогда малыш даже не вспомнит, что когда-то его не любили.
А ещё я думала о том, что хочу назвать его Егором. Мне всегда нравилось это имя, и теперь, когда я точно знала, что родится мальчик, я решила, что хочу, чтобы моего сына звали именно так.
На подобных мыслях я и сосредотачивалась. На мыслях о будущем моего ребёнка. О будущем, которое обязательно случится.
И вот, когда Марк пришёл и сказал, что он готов перестать уговаривать меня на “операцию”, я поняла, что спокойна. Он уже сейчас готов смириться, значит, и потом тоже смирится. И позаботится об Егоре.
Информация о том, что послезавтра будет уже поздно, меня успокоила ещё больше, потому что теперь малышу точно уже ничего не угрожает. Никто не будет пытаться ему навредить, если меня это в их глазах не спасёт.
Молчать мне надоело. Одновременно с осознанием того, что вскоре я умру, во мне билось желание прожить оставшееся время нормально. Так, как я раньше жила. Счастливо. Да, последнее время для точно было счастливым, и я не намерена что-то менять.
Правда будет ужасно эгоистично пытаться привязать к себе Марка сейчас. Для него-то изменится многое. Так что, думаю, придётся смириться с тем, что отношений у нас не получилось. Ха-ха.
Я разлепила губы, прочистила горло и сказала хрипло:
– Ты назовёшь его Егором?
Марк блекло улыбнулся, садясь на кровать рядом со мной и кивнул:
– Конечно, раз ты так хочешь. Красивое имя. Сильное. Ему подойдёт.
Я улыбнулась тоже:
– Конечно имя должно быть сильное, он же весь в папу будет, – я не удержалась и рассмеялась. Тут же кольнула мысль о том, что я даже увидеть малыша не смогу, но я попыталась отогнать вообще все мысли прочь.
Марк делал вид, что ему меня не жалко. Он делал вид, что всё, как раньше. И, пусть получалось у него хреново, я ему была благодарна. Сейчас мы просто сделаем вид, что всё хорошо, а потом… Потом будет Егор. И Марк сможет любить нашего сына так сильно, как мог бы полюбить нас двоих. Малышу достанется всё.
– Нет, думаю, сильным он будет в тебя, – усмешка Марка оставалась грустной. Ну, ничего, ему просто нужно время, чтобы смириться.
– Брось, – посмотрела ему в глаза. – Я очень слабая. Не могу даже устоять перед той пироженкой, тарелку с которой ты принёс с собой и поставил на стол.
Я перевела тему, Марк это понял и принял. Принёс мне ещё две пироженки, а к ним ещё сок, персиковый.
В общем, от жизни я решила взять всё, что она мне задолжала.
Через неделю мы все, включая Лизу, успешно делали вид, что никто в клинике не был, никому ничего врач не сообщал.
Вот только врач очень не вовремя появился на пороге нашего дома.
Момент подобрался очень неудачный: мы с Марком как раз собирались поехать к Ире. Я уже натягивала куртку, тем временем, как охрана пропустила Николая и предупредила об этом Марка. Тот как раз открыл дверь прямо перед доктором.
– Добрый день, – я не была настолько сволочью, чтобы сказать, что до его появления, как живого напоминания о том, что всё совсем не так, как раньше, но и заставить себя улбынуться не смогла, поэтому просто кивнула в знак приветствия.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Марк сделал то же самое.
Но Николаю наша вежливость была не очень-то и нужна. Он сам без всяких церемоний подошёл ко мне и сказал:
– Мира, мне нужно взять у вас кровь.
Я вскинула брови:
– Зачем это? – я усмехнулась. – Что, будете проверять, как по протоколу положено? Или какие у вас там уставы.
Шутку доктор оценил, дёрнув уголком губ.
– Просто позвольте мне взять у вас кровь из вены, и я уеду.
Марк готов был заставить его уйти, но я пожала плечами, скинула куртку и сказала:
– Ладно.
При себе у Николая имелся небольшой чемоданчик, откуда он извлёк упакованные перчатки, пробирку, штуку с иголкой, в общем, всё необходимое. Даже небольшая баночка с проспиртованными ватками имелась.
Процедура прошла быстро, я едва почувствовала укол, пробирку Николай сразу же в чемодан убрал, всё остальное скидал в другое отделение, встал, кивнул и покинул дом.
А мы так и остались в холле, совершенно не понимая, что произошло. Вот только мне не хотелось это ни обсуждать, ни даже думать об этом. Как там, гонцов, приносивших дурные вести, казнили? Вот и тут в некотором роде так же: хотелось забыть скорее о том, кто огласил мне мой смертельный приговор.
Марк будто бы чувствовал моё желание и разводить тему не стал. Мы просто, как планировали, поехали к Ире, где я познакомила Марка с ней, Денисом, Кириллом и Еленой Анатольевной. Ирина свекровь на Марка смотрела с подозрением, щурилась, задавала каверзные вопросы и всячески пыталась его проверить, чем вызывала улыбну Марка. Делала она это, конечно же, не из вредности, а из-за заботы. Вроде как, пыталась удостовериться, что я оказалась в хороших руках.
С Марка я при нашем разговоре неделю назад взяла слово, что с моими родственниками Егор тоже будет общаться. Он ничего против не имел, несмотря на то, что планы на будущее, которое будет у них без меня, ему явно не нравились.
– А не женитесь вы чего? – встала в позу Елена Сергеевна. – Ребёнок, что ли, безотцовщиной будет по документикам-то? А потом что? Фьють, и всё? А дитё со Славкой? – называла меня мама Дениса только так, это сокращение ей казалось более подходящим.
Вопрос о регистрации наших отношений оказался больным. Для меня. Марк же, кажется, загорелся идеей. Я заливала родственникам о том, что не хочу выходить замуж с животом и так далее, а он улыбался и смотрел на меня задумчиво. По одним только этим взглядам я всё поняла.
И я не знала, что мне делать. Сказать ему “нет” я не смогу, потому что… Не смогу, в общем, и всё. А ответить согласием будет больно: меня не станет, а он будет вдовцом. Свадьба, создание семьи – это будущее, меня в его будущем не будет.
Но пока Марк молчал, а у меня оставалась надежда, что он откажется от этой идеи. Или, что мне вообще всё это почудилось. Мало ли что я там себе навыдумывать могу: благо, фантазия богатая.
К концу вечера даже Елена Сергеевна перестала хмуриться, все они были за меня рады. Кирилл особо ничего ещё не понимал, но незамысловатые фокусы, которые ему показывал Марк и его покорили.
Я начала привыкать к тому, что наравне с любыми эмоциями ощущаю безысходность. Я радуюсь и каждую секунду помню, что через несколько месяцев моя жизнь оборвётся. Я испытываю счастье и понимаю, что скоро всего этого у меня не будет. И меня не будет.
Не думала, что к дыре в груди можно привыкнуть. Но на деле нужно было не так уж и много времени для этого.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Обратно домой мы поехали только в десять вечера. Марк сам предложил помочь Елене Сергеевне добраться до дома, нам нужно было сделать совсем небольшой крюк. Она немного поотнекивалась и всё-таки поехала с нами.
Стоило ей только выйти из машины, Марк выехал со двора. Мы какое-то время молчали, а потом он произнёс те самые слова, которых я боялась: