Читать интересную книгу Идеальная жизнь - Джоди Пиколт

Я прищурилась: вот он, мой шанс!

— Скажу, что еще никогда в жизни не видела, чтобы столько времени тратили впустую, — просто ответила я. — Скажу, что низко красть эмоции других людей, чтобы сыграть свою роль.

У Алекса рот приоткрылся от удивления, но он быстро взял себя в руки. И приподнял фарфоровое блюдо.

— Морковки? — негромко предложил он.

Я недоуменно уставилась на него.

— Вам нечего ответить?

— Нечего, — задумчиво произнес он. — Почему у нас так не заладилось? Вы терпеть не можете только меня? Или это касается всех актеров?

— При чем здесь ненависть? — удивилась я. Взглянула на крахмальные салфетки и тончайший хрусталь, размышляя над затраченными усилиями. Было очевидно, что таким образом он пытается извиниться. — Я просто почувствовала, что меня использовали.

Алекс поднял голову.

— Я не хотел вас обидеть, — заверил он. — Я пытался… черт… это совершенно неважно, что я пытался.

— Для меня важно, — выпалила я.

Алекс молчал. Смотрел куда-то поверх моего плеча, потом покачал головой. Когда он заговорил, его голос звучал так глухо, что мне пришлось податься вперед, чтобы расслышать слова.

— Дело в том, что когда ты один из лучших, тебе просто необходимо быть еще лучше. Но ты состязаешься с самим собой. — Он взглянул на меня. — Знали бы вы, каково это — играть сцену, когда все похлопывают тебя по спине и говорят, как ты великолепен, и понимать, что в следующий раз ты должен сыграть не менее блистательно, и в дальнейшем тоже… — Его глаза сверкнули в свете свечи. — А если я не смогу? А если в следующий раз это не сработает?

Я сцепила руки на коленях, не зная, что ответить. По всей видимости, я задела за больное. Алекс Риверс не лукавил, он на самом деле чертовски боялся, что не будет соответствовать тому образу, который создал.

— Вы совершенно правы, я краду людские эмоции. Так мне не приходится копаться в себе самом. Возможно, я боюсь, что если стану руководствоваться собственным опытом, то однажды, черпая чувства в себе, вдруг обнаружу, что выдохся. — Он слабо улыбнулся. — Правда заключается в том, что этого я допустить не могу. Лицедейство — единственное, что у меня хорошо получается. Я не знаю, что еще умею делать. — Он пристально взглянул на меня. — Как бы там ни было, — продолжал он, — мне очень жаль, что это оказались вы.

Я подняла руку, как будто хотела к нему прикоснуться, но передумала. Щеки Алекса едва заметно порозовели, когда он осознал, в чем только что признался. Я отвернулась, недоумевая: почему, когда он открывает душу, я чувствую себя такой уязвимой?

Благодаря Микаэле Сноу, по легенде, получившей распространение в Голливуде, Алекс Риверс закончил театральный факультет в Луизианском университете Тулейна, переехал в Лос-Анджелес и работал барменом в одном из «горячих» ночных клубов, где один выдающийся продюсер однажды напился в хлам. Алекс отвез его домой, а через день этот продюсер позвал его на пробы. Фильм назывался «Отчаянный». Алекс получил роль и затмил всех. Люди, близкие к искусству, считали, что ему все дается легко. И если бы он не оказался в нужном месте в нужное время в этот раз, фортуна дала бы ему второй шанс, а потом третий.

Трудно отделить вымысел от реальности, но в большинстве случаев Алекс и не пытался. Он оставил свое детство в луже на натурной съемочной площадке студии «Парамаунт» и создал себя заново, чтобы соответствовать придуманному средствами массовой информации образу. Правда заключалась в том, что он стал трудоголиком не из-за славы и денег, а потому что любил себя меньше, чем воплощенных на экране героев. Он не позволял себе даже мысли о том, что в нем осталось что-то от того ранимого мальчика, каким он был в детстве. Еще одна правда состояла в том, что в Тулейне он приближался к сцене только для того, чтобы вымыть ее, когда работал сторожем. Он приехал в Лос-Анджелес на попутке, на грузовике, который вез говяжьи туши. И никогда бы не уехал из Луизианы, если бы не верил, что убил собственного отца.

Стояла одна из тех недель в Новом Орлеане, когда влажность хватает тебя за яйца и задувает свое зловонное дыхание тебе в легкие. Эндрю Риво вот уже трое суток играл в азартные игры в задней комнате на Бурбон-стрит, но его семья поначалу не замечала этого. Алекс слишком был занят, трудясь в университете и пытаясь наскрести денег, чтобы помочь матери и снять собственное жилье. Он вообще редко появлялся дома. Большинство ночей он проводил на узких кроватях в студенческом общежитии, куда его приглашали богатенькие папенькины дочки, считая его скрытным и необузданным, а секс с ним — своего рода приключением с парнем из неблагополучного района.

Лайла Риво тоже не заметила отсутствия мужа. Бóльшую часть времени она спала, находясь в заторможенном состоянии под действием валиума, настолько одурманенная, что не различала дней недели, и еще меньше обращала внимание, если Эндрю все-таки появлялся дома. Однажды, когда Алекс заглянул на стоянку передвижных домов проведать мать, она была такой бледной и неподвижной, что он с трудом заставил себя пощупать ее пульс.

Алекс был в крошечной кухоньке, где резал овощи, чтобы добавить их на ужин в консервированный суп, когда услышал на улице отцовский смех. Его отец смеялся по-разному: вызывающе — когда ему было на всех плевать, фальшиво — когда хотел подлизаться. Сейчас раздавался второй, и Алекс, ухитрившись во время короткой паузы между приступами этого смеха поранить палец, продолжал нарезать овощи.

Эндрю Риво привел кого-то в дом. Алекс слышал тяжелые шаги и гул голосов. Он слышал, как отец открыл складную, обитую панелями дверь в единственную в доме спальню и выкрикнул имя жены.

Алекс вышел из кухни и увидел, как его отец подталкивает жирного, раскрасневшегося мужчину к Лайле, лежащей в полуобморочном состоянии на кровати. Он заметил, что отцовская золотая цепочка с крестиком исчезла, что его кожа пожелтела от спиртного. Он видел, как незнакомец погладил руками свой округлый живот и повернулся к Эндрю.

— Она собирается просыпаться? — спросил он, и Алекс понял, до чего низко пал его отец.

Он стоял, словно перед ним неистовствовало пламя, — одновременно зачарованный и шокированный происходящим, отдавая себе отчет, что нужно что-то предпринять или закричать, чтобы его услышали, но в то же время понимая, что не в силах совершить эти простые действия. Он хрипло, отрывисто задышал, и внезапно нож, который он держал в руке, упал на пол.

Эндрю, закрывавший дверь спальни, замер. Взглянул на сына.

— Она ни о чем не узнает, — сказал он, словно это оправдывало его поступок.

От его первого удара отец согнулся пополам. Вторым он сломал ему нос. Дверь спальни приоткрылась, за ней стоял изумленный незнакомец в одних трусах. Он переводил взгляд с Алекса на его отца и обратно, потом ткнул пальцем в Эндрю.

— За тобой должок, говнюк! — заорал он, натягивая штаны, и выскочил из трейлера, хлопнув дверью.

От третьего удара Алекса Эндрю Риво налетел на антикварный буфет, гордость и радость Лайлы, и ударился затылком об угол, хлынула кровь. Он потерял сознание, но до этого улыбнулся — улыбнулся! — сыну. Он не сказал ни слова, но Алекс все равно услышал: «Черт возьми! А ты умеешь драться!»

Через открытую дверь спальни Алекс видел мать. Рубашка расстегнута, бюстгальтер задрался, соски непристойно торчат. Она все проспала.

Он взял деньги, которые оставил на кухонном столе для матери, и сунул их в карман. Неподвижно постоял над телом отца, пока сочащаяся из головы кровь не коснулась подошв его туфель. Он ждал, когда же что-нибудь почувствует: сожаление, испуг, облегчение. Но не чувствовал абсолютно ничего, как будто человек, избивший отца, не имел к Алексу никакого отношения.

И даже позже, узнав, что отец — сукин сын! — в тот день не умер, Алекс много лет не признавался себе в том, что все это время помнил не звук треснувшего черепа, не запах крови на мокром ковролине, а то, что, меньше всего этого желая, он моментально превратился именно в такого сына, о котором всегда мечтал Эндрю Риво.

Алекс мучился над пробкой бутылки шампанского. С каждым его движением я ощущала, как он закрывает ту часть себя, которую только что обнажил, вновь превращаясь в знаменитость.

— Знаете, я ведь уже семь лет снимаюсь, краду выражение лиц своих друзей, семьи, людей, с которыми встречаюсь на улице. Даже если кто-то и замечает, то скорее чувствует себя польщенным. Никому и никогда не хватало смелости сказать мне что-либо подобное. — Его голос потеплел, а я ждала, к чему все это приведет. — Вы удивляете меня, — негромко признался он. — Теперь люди редко стали меня удивлять.

Я пристально смотрела на него, пока весь лоск и напыщенность не слетели и он не остался самим собой.

— Что ж, — шепотом созналась я, — вы меня тоже удивили.