— Все равно, Тань. Не та у меня сейчас полоса.
Таня понимающе кивнула:
— Жалко, конечно. Но все равно, я тебя поздравляю.
После обеда я силилась поработать, но часто отвлекалась, поглядывала на часы. В три десять Любаша наконец-то покинула офис, и ровно через пятнадцать минут я последовала за ней. На дорогу оставалось всего полчаса — пришлось добираться до клиники на такси.
Устроившись на заднем сиденье старой, пропахшей бензином и потом «Волги», я обдумывала предстоящую встречу. Представляла маму в интерьере казенного уюта, сильно похудевшую и постаревшую, отчужденную, скупо отвечающую на вопросы. Сама мысль, что я вижу ее такой, действует на нее угнетающе. Мама привыкла находиться на недосягаемой высоте и свою болезнь оценивает как падение.
Я понимала — надо быть бдительной. Мама во что бы то ни стало не должна почувствовать, что производит на меня гнетущее впечатление. Нельзя отводить взгляд, нельзя изображать бурную радость, но в то же время нельзя впадать в безразличие. Спокойствие, ровный, приветливый тон — вот что требуется ей сейчас.
В холле клиники меня встретил улыбающийся музыкальный доктор.
— Идемте скорее. Она ждет!
Мама изменилась до неузнаваемости. Даже тот образ, что я создала в своем воображении, плохо соотносился с реальностью. Вместо прекрасных лучистых серых глаз на лице темнели провалы, нос увеличился и заострился, кожа стала прозрачно-голубоватой. Казалось, передо мной не женщина и даже не старуха, а призрак голодной смерти.
Но я не отвела взгляда и не улыбнулась беспомощной улыбкой. Я подошла к маме и просто поцеловала ее, ощутив при этом аромат мыла «Камей» и апельсиновой карамели.
— Как ты себя чувствуешь?
— Голова болит, — будто с трудом произнесла мама. — Теперь у меня часто болит голова.
— Это скоро пройдет. Вот начнешь ходить на прогулки…
— Я уже выходила… вчера. Со Светой, Светланой Викторовной… Она мне подарила заколку.
Я заметила, что причесана мама очень аккуратно. Отросшие волосы собраны в небольшой хвост при помощи заколки-автомата.
— Светлана Викторовна медсестра?
— Да, кажется, медсестра. Она сказала, что с понедельника начнется бассейн.
— Вот и хорошо. Ты же любишь плавать.
— Люблю… — начала мама, но тут же перебила себя: — А ты… ты ездила на дачу?
— Несколько раз, последний — с Еленой.
— Что вы делали?
— Цветы сажали, Лена малинник пропалывала. — Я затараторила, стремясь дать полный отчет. Ощущение, что я в стенах психиатрической больницы, потихоньку покидало меня. — Ольга Константиновна приезжала, выглядит хорошо. Издательство заказало ей перевод какой-то научной книги, а Аленка в очередной раз поругалась с мужем и вернулась в Москву.
— Да? Ольга, наверное, сильно переживает.
— Переживает. Еще бы! Она ее опять в Лондон отправила.
— Ната, а как Владик?
— Все хорошо. Он тоже был на даче в майские праздники. Спилил ту яблоню, помнишь?
— Тебе, Наташ, не нужно пренебрегать им. Очень трудно прожить на свете одной.
— Но я никем не пренебрегаю, мама! И потом, я не одна.
— Ты понимаешь… что я имею в виду.
Последние слова она произнесла тише и медленнее, почти шепотом под конец. Кажется, в музыке такое убывание звука называется диминуэндо.
— Мам, ты устала.
— Устала? — Мама как-то странно, потерянно взглянула на меня, на мгновение в ее глазах мелькнуло знакомое болезненное напряжение. — Устала, да. Ты иди.
— Если разрешат, я приеду завтра. Что тебе привезти?
— Ничего.
— Ягод каких-нибудь, фруктов?
— Не надо… Тут все есть. Вчера на полдник черешню давали. Но я не стала. Не хочется.
— Вы видите? — Едва я вышла в коридор, как музыкальный доктор мгновенно подхватил меня под руку и поволок к себе в кабинет. — Мы сделали все возможное и невозможное. При такой тяжелой, запущенной форме болезни…
Надо было задать какой-то серьезный вопрос по существу. Дела на самом деле обстояли не блестяще, и музыкальный доктор должен был понять: несмотря на его старания, я в курсе.
— Вы все еще даете ей сильные транквилизаторы?
— Видите ли, это не совсем транквилизаторы…
— А что это?
— Третий день Инна Владимировна не пьет никаких таблеток. Ей свойственна повышенная утомляемость, апатичность, плохой аппетит, но…
Казалось, доктор не рассказывает о состоянии маминого здоровья, а занимается гипнозом — усталость и безразличие вмиг овладели мной. Подавляя непрекращающуюся зевоту, я с трудом разбирала его слова:
— На втором этапе большую роль будут играть физические упражнения. — Я не удержалась и зевнула. — Не хотите чашечку кофе?
— Вы говорили, что лечение должно продлиться до августа?
— Немного дольше, моя дорогая. — Возможно, от чрезмерного волнения доктор ударился в фамильярность. — Психиатрия — тонкая вещь. Очевидная положительная динамика, имеющая место в данной фазе развития заболевания, сама по себе не может гарантировать ничего.
Положительная динамика… Из клиники я вышла с неприятным, каким-то смутным ощущением. Словно побывала в театре, точнее, в ДК на вечере художественной самодеятельности. Музыкальный доктор — доморощенный артист, пытающийся за пышной наукообразной фразеологией скрыть неясную суть…
Маму лечат не транквилизаторами. По прошлому разу я знала, что их действие выражается в замедленной речи и в частичной потере памяти. А сейчас она помнила абсолютно все и разговаривала в нормальном темпе. Но вместе с тем сегодня она мне показалась особенно болезненной, надломленной, изможденной… Почему доктор так тщательно скрывает от меня название лекарства? Из соображений коммерции? Надеется, что в следующий раз (если он только, не дай бог, случится) мы снова прибегнем к его услугам. А если доктор произнесет название лекарства вслух, мы просто купим его в аптеке.
В общем, в офис я приехала не на шутку обеспокоенная ситуацией в клинике. Вот бы посоветоваться с кем-нибудь компетентным, с Лизиными психиатрами например…
Но переговорить с Лизой в тот день мне так и не пришлось. Дело в том, что в мое отсутствие коллеги получили некую сногсшибательную новость, и теперь наш офис буквально трясло и колотило. Было бы сложно общаться с Лизой в условиях землетрясения.
Произошло же на самом деле вот что. Минут за двадцать до моего возвращения в офис позвонила Любаша и радостным, даже счастливым тоном сообщила, что Ларионов предложил ей перебраться в главный офис.
— И кем же ты там будешь? — спросила прямолинейная Валерия (это она подошла к телефону).