Читать интересную книгу "Рабочие люди - Юрий Фомич Помозов"

class="p1">От Моторина долго не приходило писем.

Наступил 1941 год, близилась весна — и вот наконец, подобно доброй вестнице ее, ласточке, залетело в заснеженный, морозный Сталинград это последнее письмо Сергея, пересланное, как и прежние, через советское посольство.

«Милая моя Оленька!

Лишь здесь, на чужбине, с особой щемящей болью и сына, и гражданина ощущаешь тоску по родине, по всему, что памятно и дорого с детства, и рвешься не только душой, но и всем существом к родным людям, к тебе, любимая…

Скоро, уже скоро мы увидимся, а пока выслушай мой отчет о прожитых месяцах в Баден-Бадене и в Эссене.

Я тебе, помнится, писал о предложении профессора Гельвига — закончить курс моего лечения на всесветно прославленном курорте Баден-Бадене, а жить на его вилле.

В начале декабря прошлого года, с согласия нашего посольства, я покинул Берлин и вместе с профессором Гельвигом, решившим отдохнуть, и его дочерью, художницей, прибыл в солнечный, чистенький Баден-Баден.

На вокзале нас встретил сторож профессорской виллы, довольно-таки угрюмого вида швейцарец в бархатной жилетке и бархатной же шапочке с малиновой кисточкой, в белых гольфах и коротких штанах. Вместе с шагреневыми чемоданами он поместил нас в коляску, куда был впряжен ослик с грустными, меланхоличными глазами.

Кто бы мог подумать, что я, степняк, обожженный ветрами Азии, когда-нибудь побываю на знаменитом европейском курорте, увижу старинные дома с крутыми крышами и веселенькими мансардами, каменные ограды в виноградных лозах, готическую колокольню с золоченым петухом, многооконные пансионаты и лечебницы и, наконец, вдали отвесную гряду лесистых гор Шварцвальда, где, наверное, бродят туристы в тирольских шляпах с перьями!

Швейцарец, который всю дорогу попыхивал короткой трубкой, доставил нас в конец просторной Ооской долины, в сосновый бор, где прятались уединенные виллы. Вскоре одна из асфальтовых дорожек привела нас к распахнутым воротам на гранитных столбах с каменными изваяниями двух филинов, и я увидел вдали, на взгорке, белеющую виллу с зубчатыми, по углам, башнями, очень похожую на миниатюрную крепость средневековья.

Мне отвели в доме уютную комнатку в нижнем этаже. Обычно по утрам, при первом ветерке, я с помощью костыля и тросточки спускался к ближнему ручейку и умывался, приучая себя к самостоятельности. А затем, после завтрака, тот же угрюмый швейцарец на экзотичной коляске отвозил меня в лечебницу Фридрихсбад для приема паровых ванн. Целый час мое тело согревали соляно-щелочные воды древнейшего источника Муркавелле. Я ощущал приятную размягченность в костях и мускулах. Но стоило мне только выйти на улицу и глотнуть свежего зимнего воздуха, как тело упруго отвердевало, словно раскаленный металл на холоде, и в каждом суставе сгущалась какая-то небывалая живительная бодрость, ноги уже ступали так проворно и надежно, что хотелось отбросить и костыль и тросточку.

Прошел, однако, месяц, прежде чем я смог, по предписанию врача, расстаться со своими невольными спутниками. О, какая это была великая радость, когда я, точно воскресший, смог один, без помощи Гильды, взобраться по круче к живописным развалинам замка Гогенбаден и увидеть с высоты простор Рейнской долины в сплошных виноградниках, в пестрых сельских домиках!

Выздоровление мое шло быстро. Мы уже совершали с Гильдой, а иногда и с отцом ее, дальние пешеходные прогулки или отправлялись в коляске в горы к хуторянам — швабам и алеманам, умельцам по выделке из бука фигурок козуль и серн, тупоносых башмаков и прочих сувениров. А вечерами мы обычно прогуливались по Баден-Бадену, чаще всего по длинной и широкой Лихтентальской аллее, мимо памятника королеве Августе. Здесь то и дело встречались отдыхающие и лечащиеся военные. После французской кампании их было особенно много в Баден-Бадене. Они прогуливались по городу с величавой надменностью победителей, заслуживших после смертельных тягот войны все удовольствия мира. Каждый встреченный пиджак или макинтош вызывал в них, кажется, презрительное недоумение: а почему он, собственно, не мундир или не шинель?.. Как идолы, созданные для всеобщего поклоненья, военные шли сквозь толпу, вздернув подбородки, глядя поверх голов, и даже самые завзятые курортники-богачи поспешно уступали им дорогу. К тому же лечебные ванны они принимали вне всякой очереди, в кинотеатре садились только на литерные места, а когда на экране возникало изображение фюрера, вскакивали с щелканьем каблуков и, выбросив руку чуть ли не к потолку, выкрикивали: „Хайль Гитлер!“ А следом, с послушностью сцепленных в одном механизме шестеренок, вскакивали все зрители, чтобы потрясти своим крикливым восторгом своды огромного зала.

Кстати, здесь, на курорте, я впервые увидел… имперского канцлера. Столичные кинооператоры отсняли его выступление на заводе „Борзинг“. Гитлер начал говорить тихо и внятно, даже с улыбкой. Но вот улыбка незаметно перешла в саркастическую ухмылку, низкий лоб под косой свисающей челкой наморщился, голос стал резким, хрипловатым, правая рука принялась жестикулировать и тянуться вверх, причем пальцы попеременно загибались. Вскоре к правой руке присоединилась левая, куда более энергичная, то и дело сжимавшаяся в кулак. Теперь обе руки вскидывались, скрещивались в воздухе над головой, заносились со сжатыми кулаками в разные стороны, словно у каждой был невидимый меч и оратор, говоривший о „коварстве“ плутократов-англичан, хотел отсечь им головы. Это они, уверял Гитлер с гневом карающего пророка, нарушили тихую, мирную жизнь Германии. Не будь козней англичан, жизнь немцев сделалась бы еще лучше: каждая рабочая семья имела бы по „фольксвагену“ — маленькому автомобилю. Поэтому Англию надо стереть с лица земли! „Если, — прибавлял тут же Гитлер, — они не протянут руку дружбы“.

Между тем курс моего лечения заканчивался. Близилась пора отъезда в Эссен, где знакомились с опытом немецких металлургов мои товарищи. На прощанье профессор Гельвиг организовал в мою честь поездку на Боденское озеро на новеньком „оппеле“.

Выдалось солнечное утро. Ласковые ветры с близкой Атлантики как бы уже несли теплое дыхание весны. Зацветал миндаль. А горные леса Шварцвальда встретили нас терпким, ожившим запахом сосны. Гильда уверенно вела машину по крутым дорогам и сквозь тоннели. Наконец, спустя несколько часов, с перевала в суровых пихтах я увидел разлитую по земле нежную синеву…

Это и было Боденское озеро, щедро расплеснувшееся между Германией и Швейцарией. С юго-запада над ним нависали тенистые Альпы, зато на северо-востоке ярко зеленели пологие холмы, а еще ярче — речные долины, в которых гнездились небольшие курортные городки.

Примерно через час мы уже сидели в приозерном ресторанчике приветливого Меерсбурга. Было свежо: со стороны Альп, из Швейцарии, тянул сырой ветерок, надувал полосатый тент над нашими головами. А на столе жарко дымились в собственном жиру голубые лососи, принесенные кельнером с косой, как у фюрера, челкой. И для меня, как, впрочем, и для