Ведит опаздывала.
Меня всё глубже и глубже начинала засасывать уже знакомая пустота. Она не придёт. Зачем ей ЭТО нужно??? — она в безопасности, будет заниматься любимым делом; ей, между прочим, ещё и ребёнка рожать. Рисковать ей сейчас никакого смысла не имеет.
Если бы я имел дело со студентом-мальчишкой, то тогда, да, я бы мог его и шантажировать рассказать «кому надо» и про огненную химию, и про то, что он шпионить на меня согласился. Если бы… Но запугивать Ведит я не стану ни за что и никогда, даже за большие деньги. Поэтому мой шпионский план летит ко всем чертям.
Значит, мне остаётся только топать в обратную дорогу?
Прохожие спешили по своим делам: кто с корзинкой, кто — налегке. Кто-то весело болтал, кто-то шёл хмурым и молчаливым. Лишь я бесцельно слонялся туда-сюда.
Рубашку вот новую купил, с расшитым пояском. Я выгляжу как работяга: даже нож хранится за голенищем и не виден. Ну, наверное, на простого мужика я всё-таки чем-то не похож: некоторые прохожие косятся. То ли работяги тут в сапогах не ходят, то ли рожа у меня слишком наглая. Да наплевать — не их это забота, как я одет.
— Привет, солдат! А чего это ты так вырядился?
Я вздрогнул. Вот чёрт, никак к её выходкам не привыкну…
— Как — «так»? — буркнул я вместо «здрасти».
— Такие пояса обычно подвязывают, когда свататься идут.
— Вот сволочь!.. — это я вспомнил суетливого продавца, уверявшего меня, что с таким шикарным поясом я парень хоть куда. Прибить бы этого гада.
— Кто сволочь?
— Да так, есть тут один… Ладно, хрен с ним.
Разговор начался как-то не так, не так…
Я замялся; Ведит подхватила меня за правый локоть и развернула по ходу уличного движения. Меня словно молния шарахнула: а она ведь никогда вот так интимно за меня не держалась, — не считая, конечно, ночёвок в обнимку в холодном лесу под общим покрывалом, которые ничего не значили. Это меня и вовсе обескуражило.
Хм, надо же: вот я иду под ручку с девицей, и мы оба трезвые. Когда такое случалось со мной в последний раз?.. И ведь как-то необычно, волнующе — как будто впервые.
— Да что с тобой, Клёст?
— Я… Всё в порядке. Комнату себе подобрал, только тебе не нужно знать — где. А у тебя как? Устроилась?
— Всё просто прекрасно! Мне досталась такая шикарная комната! Светлица мне разом всё выболтала: что местные стражи забрали всех, кто к «огненной» химии имел хоть какое-то отношение: пару профессоров, всех кандидатов и даже аспирантов. Так что в жилом корпусе с десяток комнат враз освободилось. Всё так, как ты и говорил: только слушай и ахай — и дурочка сама тебе всё выложит, как на тарелочке! Она ж мне всех забранных химиков поимённо перечислила!
— Вот и хорошо, — я сделал глубокий вдох, как будто разом выбивая из себя пыль бесконечных дорог и жар ночных костров. — Давай, живи, работай, изобретай. И обязательно сделай когда-нибудь мгновенное огниво, а то я уже замудохался кремниевыми щёлкать… Обещаешь? Чтоб такое, чтобы загоралось и в снег, и в дождь, — с одного раза. Только пока свои «огненные» таланты не раскрывай, а то заберут тебя вместе со всеми, за компанию, во второй раз — и хрен ты сбежишь: тут горы кругом, а леса — мало.
Я, кажется, говорил что-то ещё весёлое и бодрое. Не помню сейчас уже всего: помню только, что шли мы вот так с ней под ручку по улочкам столицы, и никому до нас не было никакого дела, а нам до них — тем более. И такая мне, читатель, тогда жуткая грусть сердце сдавила — никак не рассказать. А я шёл, шутил, давал какие-то мудрые советы о том, как ей получше устроить здесь свою жизнь…
Ведит молчала. Я тоже замолчал, делая неспешные шаги — лишь бы продлить подольше очарование этого дня.
— Солдат, ты меня бросаешь? — и голос её дрогнул.
Тьфу ты. Довёл, устроил — а она ещё и недовольная. Я же не нянька ей, в конце-концов, и у меня своя личная жизнь ещё вся впереди. Или это она из-за беременности своей такая капризная?
Я остановился:
— Понимаешь, нам никак нельзя тут встречаться: это будет очень подозрительно. Я же простой наёмник: довёл, передал — до свидания. Нас же «стражи» сразу в оборот возьмут, почему мы встречаемся, — тем более, что ты — химик. Так что давай прощаться…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Она продолжала молчать. Я вдруг начал чувствовать, что в чём-то неправ. Не удержался, обхватил её милое, несчастное личико ладонями:
— Я не хочу с тобой расставаться! Я бы с тобой жил до самой смерти! Только с тобой, понимаешь? Но сейчас не могу. Мне нужно сначала устроить свою жизнь так, чтобы иметь заработок без хождений на всякие войны, а потом уже приводить хозяйку в дом. У меня и дома-то этого сейчас ещё нет.
Я опять наговорил ещё больше совершенно правильных и умных вещей. Она безучастно смотрела сквозь меня.
— Ты меня слышишь?
Ведит подняла глаза, заполненные глубокой болью:
— Ты меня бросаешь. Мы никогда больше не увидимся.
Нет, ну вы видали, а?! Бросаю я… Как будто она когда-то была моей! Как же можно бросить то, что не твоё??? Неужели у неё от её положения совсем ум зашёл за разум?
Я опустил руки. Кажется, я наговорил такого, чего никогда не сказал бы даже по пьянке. «Только с тобой», «до самой смерти» — эк меня прорвало-то… Что это со мной?
— Если не увидимся — значит, на то воля Пресветлого. Но я своё мужское слово сказал. Обещаю: как устроюсь — обязательно приеду и заберу тебя в свою страну. Ты мне веришь?
Она всё молчала. Я взял её за тёплые плечи, слегка встряхнул. Она резко крутанулась, вырвалась и зашагала прочь, не оглядываясь. Я тоже развернулся и зашагал домой.
Быстро сгущались сумерки; благодатное лето заканчивалось. Возле калитки я остановился, со злостью сорвал с себя дурацкий поясок, скомкал и швырнул на пыльную землю. Когда я закрывал за собой засов, то увидел, что безучастный босяк, до этого тупо сидевший на улице, откинувшись спиной на покосившийся соседский забор, суетливо вскочил, мелко засеменил в мою сторону, подхватил брошенный пояс и принялся торопливо запихивать его двумя руками за пазуху.
Светская беседа
Я зашёл в рабочий кабинет посла своей страны в Божегории.
За солидным столом, на котором возлежало мраморное пресс-папье рядом с бронзовой чернильницей, восседал мужчина приятной внешности: манжеты с пышными кружевами, шейный платок с вычурной вышивкой, да и сам камзол вышит позолотой и украшен орденами с драгоценными камнями. Холёная бородка и усы. Белые, ухоженные руки, тяжкого труда не знавшие. Даже взгляд — и тот какой-то приятный: хоть сейчас подавай его к чаю как десертное пирожное. Лицо моей державы, мда.
— Проходите ближе, прошу Вас, — и последовал мягкий приглашающий жест рукой. — Не каждый день видишь знаменитого Клеста…
Я приподнял правую бровь: на приём я записался под своим настоящим именем, а не под кличкой, само собой. Хозяин мягко засмеялся грудным голосом, и я почему-то сразу уверился, что сей фрукт предпочитает, скажем так, не совсем привычные любовные утехи.
— Ну, что Вы, право, — сказал посол, отсмеявшись. — Неужели Вы думаете, что человек, прослуживший командиром отряда «ночных сов» несколько лет, будет неизвестен в международной дипломатии? К тому же, Вы весьма и весьма себя зарекомендовали на этой должности; у Вас, сударь мой, прямо-таки врождённый талант делать такие забавные пакости, что потом целые армии на неделю становятся парализованными. А такие факты для дипломатов очень любопытны. Как жаль, что Вы отказываетесь служить в армии родной для Вас страны…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Я невольно покосился на бронзовую птицу, которая сидела, нахохлившись, в углу стола, недовольно кося на меня одним глазом. Хм, а ведь это, кажется, сова. Смотрит так, что становится невольно не по себе: как будто внимательно слушает. Фу ты, наваждение какое-то…
— Господин посол, у меня для Вас конфиденциальная информация, не предназначенная для посторонних ушей. Нас не могут подслушать?