- Да что же он не стреляет? - волновался я.- Сейчас ведь улетит.
Наконец раздался желанный выстрел. Галка как-то неловко подскочила, потом ткнулась носом в землю и затрепыхала крыльями.
Когда мы к ней подбежали, она была уже мёртвая.
- Отлично! - похвалил Михалыч.- Поздравляю с первой дичиной! - И он протянул Серёже руку.
- Да я, собственно, уже летом грача убил,- ответил тот, однако с явным удовольствием пожал Михалычу руку.
- Ну, Юра, теперь дело за тобой,- сказал мне Михалыч.
Мы с Серёжей опять начали выслеживать дичь, но ничего больше подстрелить не смогли.
- А всё-таки одна птица есть! - весело сказал Михалыч, когда мы, расстреляв все взятые с собой патрончики, возвращались домой.- Сейчас придём, пообедаем и прямо за работу: шкурку с галки снимать и набивать чучело.
МАСТЕРСКАЯ ПРИНИМАЕТСЯ ЗА РАБОТУ
- Ну, наша мастерская сейчас принимается за работу,- объявил Михалыч, отправляясь после обеда в кабинет.
Мы освободили место на письменном столе, постелили газетную бумагу, чтобы не испачкать стол кровью, а на газету положили галку вверх брюшком.
Михалыч надел очки, взял в руки скальпель, пинцет и приступил к делу.
Он сделал продольный разрез сверху вниз посреди грудки птицы, потом аккуратно подцепил пинцетом тоненькую кожицу и стал её осторожно отделять от туловища.
Я хорошо знал, что кожа есть у диких зверей и у домашних животных тоже есть. Снаружи она покрыта шерстью. Из неё делают меховые шубы, шапки, воротники.
Но какая же кожа у птиц? У них ведь перья. Они растут прямо на теле. Но на самом деле оказалось иначе. Оказывается, и у галки тоже имеется кожа, и её можно снять вместе с перьями с самого тел а птицы, так же как можно снять шкурку с убитого зайца, только у птицы это сделать куда труднее. Кожица у неё тоненькая и прозрачная, как папиросная бумага,- чуть потянул сильнее, сразу лопнет, и из дыры полезут перья, пух.
Как Михалыч ни старался осторожно снимать шкурку с галки, всё-таки в двух местах немножко кожу порвал. Впрочем, он этим не огорчился, сказал, что дело поправимо: возьмём иголку, нитку и мигом зашьём.
Особенно трудно было снимать шкурку с ног, крыльев и с головы. Собственно, в этих местах Михалыч только отскоблил пинцетом всё мясо, а кости оставил при шкурке, отрезая их в суставах. И череп оставил, аккуратно вынув из него весь мозг. Глаза тоже вынул.
- Вот первая операция - снятие шкурки - закончена,- сказал он.- Сейчас покурим и приступим к другой, самой интересной,- к набивке чучела.
Снятую с птицы кожицу Михалыч смазал кисточкой, опустив её в какой-то состав.
- Это для того, чтобы наше чучело потом не съела моль,- пояснил он.- А теперь можно вывернуть шкурку, так сказать, налицо.
Михалыч ловко просунул в разрез на груди сперва головку, потом крылья, ноги и хвост. Раз, два - и вот уже шкурка вывернута, как полагается, перьями наружу.
Радостным криком "ура" мы с Серёжей приветствовали этот ловкий трюк. Перед нами вместо окровавленной тушки и содранной с неё желтоватой кожицы снова была галка, настоящая галка в перьях, пуху, с настоящей головой, крыльями, лапками и хвостом. Только она была без мяса и без костей. Одна пустая шкурка. Теперь Михалыч вложит в неё тело из пакли, а вместо костей проволочки. Вот и получится уже совсем настоящая галка.
К этому удивительному делу Михалыч тут же и приступил. Из проволочки он сделал нечто вроде скелета, накрутил на проволочный скелет паклю, получилось туловище, такое же, как настоящее. Потом Михалыч хорошенько обмотал и связал его нитками и наконец стал очень осторожно натягивать на туловище шкурку с перьями.
Мы даже дышать боялись - ну-ка шкурка не натянется, лопнет, вот и конец всему. Но она не лопалась, а растягивалась всё больше и больше, будто резиновая, а перья на ней становились всё реже и реже, и между ними всюду просвечивала белая кожа. Особенно длинной и голой вышла почему-то шея.
Туловище тоже оказалось велико, так что шкурку на него еле-еле натянули. На огромном с редкими перьями теле как-то ненужно и сиротливо повисли два чёрных крыла.
- Ничего, ничего, засохнет, сожмётся кожа, и всё на своё место сядет,подбадривал себя и нас Михалыч.- Вот теперь только остаётся проволочку пропустить через ноги и закрепить на дощечке.
Наконец набивка чучела была закончена, и мы отошли в сторонку, чтобы взглянуть издали на плоды своих трудов.
Пришла посмотреть и мама.
- Батюшки мои! - не выдержала она, взглянув на страшное, почти голое существо с предлинной шеей, красовавшееся посреди стола на подставке.- Да это же не галка, а настоящий страус! Почему шея такая длинная и почему он весь такой странный, облезлый?
- Да, шейка малость того - длинновата получилась! - сокрушённо вздохнул Михалыч.- Оно и туловище, пожалуй, тоже велико. Вот на такую фигуру перьев и не хватило.
- А ты прилепи другие, где не хватает,- посоветовала мама.- У нас в кухне целый мешок куриных перьев. Там всякие есть - и серые и чёрные.
- Оставь, пожалуйста, свои советы,- возмутился Михалыч.- Ну, где ты видела, чтобы на галке куриные перья росли? Это только в сказке ворона в павлиньи перья рядится.
- А где ты галку с гусиной шеей видел?- не сдавалась мама.- Да ещё почти голую всю. Такое чудище и в сказке нигде не найдёшь.
Во время этого разговора в кабинет вошла тётка Дарья.
- Ужинать идите, а то всё осты...- Она не договорила и с испугом взглянула на стол.- Господи Иисусе,- прошептала она, крестясь,- ай, померещилось...
- Что тебе ещё померещилось? - сердито сказал Михалыч.- Что ты, галок, что ли, никогда не видала?
- Седьмой десяток на свете живу,- робко отвечала тётка Дарья,- а такого чудища ещё не видывала.
- Много ты понимаешь! - рассердился Михалыч.- Ну, ужинать так ужинать! - И он, встав с кресла, направился в столовую.
Диковинную помесь галки со страусом мы поставили на шкаф для просушки, поставили в тайной
надежде, что кожа, подсохнув, съёжится и наше чучело примет более галчиный вид.
Но, увы, сколько оно ни сохло, ничего не изменялось, и со шкафа на нас по-прежнему кокетливо поглядывало что-то очень странное, длинношеее, похожее на какое-то допотопное существо.
Больше Михалыч ни разу не пытался украсить свой кабинет коллекцией различных птиц, и первый опыт набивки чучела, увы, оказался также и последним,
ПРОЩАЙ, БЕСПЕЧНАЯ ЖИЗНЬ!
Этот день останется в моей памяти на всю жизнь. Рано утром мама собрала меня в школу: дала мне завтрак, книгу для чтения, арифметику, три тетрадки и совсем новенький пенал. Книжки и тетрадки вместе с пеналом я связал ремешками, завтрак положил в мешочек и, замирая от страха, поплёлся вслед за Серёжей в своё первое путешествие к истокам всякой премудрости-короче говоря, в школу бабки Лизихи.
Какое встретило нас чудесное утро! Светило солнце. На дорогу падали жёлтые листья берёз. Они желтели повсюду: в дорожной колее, на пешеходной тропинке, протоптанной сбоку улицы вдоль дощатых заборов. Они, как золотые монетки, были рассыпаны на лавочках возле калиток и на деревянных, давно подгнивших крылечках домов.
Жёлтые листья - на ветках деревьев, на земле и в воздухе. Казалось, весь городок был засыпан этими золотыми дарами осени.
А какие чудесные румяные яблоки выглядывали всюду из-за заборов! Как они пахли! Так может пахнуть только ранней осенью, только ранним утром, только в далёкой деревне, где нет ни фабрик, ни заводов, ни даже железной дороги, где воздух чист и прозрачен, как ключевая вода горного родника.
Как хорошо в такое осеннее утро побежать в сад,
или в лес, или сбегать на речку и как ужасно идти в большой неприветливый, незнакомый дом, где живёт сердитая бабка Лизиха, идти и знать, что твоей мальчишеской свободе с этого дня пришёл конец.
Может быть, именно оттого и казались как-то особенно дороги и милы эти жёлтые берёзовые листочки, и яблоки за забором, и неяркий жиденький свет осеннего солнца.
Путь от дома до школы был очень недолгим,
Вот мы уже в полутёмной передней.
- Раздевайся скорее, вешай куртку куда-нибудь. Ну, хоть сюда, на гвоздь...- почему-то шёпотом быстро сказал мне Серёжа.- Пошли!
Мы вошли в просторную, светлую комнату, очевидно столовую. Посредине большущий обеденный стол, покрыт поверх скатерти чёрной клеёнкой. У стен ещё несколько столиков под такой же клеёнкой. И всюду, и за большим и за маленькими столами, ребята. Тут и мальчики, и девочки, и маленькие, и совсем уже взрослые. Все сидят, уткнувшись в какие-то книжки, и во весь голос зубрят каждый своё.
От этого невообразимого гвалта у меня закружилась голова и сделалось так страшно, что я тут же хотел убежать. Хотел и не мог. Какой-то столбняк напал.
Серёжа, оставив меня, быстро прошёл к столу, сел на свободный стул, в один миг раскрыл какую-то из своих книжек и тоже во весь голос начал что-то читать.
А я всё стоял у дверей, онемевший, вконец растерянный, и с ужасом оглядывался по сторонам.