– Думаете ли вы по-прежнему служить у меня?
– Конечно, мадам, – вмешалась Дениза. – Мы бы хотели еще лет пять или шесть прослужить у вас, чтобы поднакопить денег. А потом Арсен мог бы открыть мастерскую – он такой хороший чеканщик…
– Маргарита покажет вам вашу новую комнату.
Я была довольна, что они остаются. Никто лучше Денизы не умеет крахмалить белье. А до тех пор пока в доме такой великан, как Арсен, можно не бояться никаких грабителей.
Новобрачные удалились. Дениза действительно была счастлива, не то что я в день своей свадьбы. Конечно, она могла сама выбирать себе мужа. Я подумала об этом и тут же мысленно одернула себя. Сколько можно досадовать на Эмманюэля? Он мертв, и уж в любом случае я перед ним больше виновата, чем он передо мной. Именно поэтому я уже шесть месяцев ношу траур, и буду носить его, как и полагается, целый год, хотя, видит Бог, иногда этот мрачный черный цвет просто невыносим. Я провела рукой по черному бархату платья и усмехнулась. Еще минута, и я усмотрю в своем трауре героизм.
Жанно возился на полу со своими игрушками – куклами, мячиками, погремушками и картонными фигурками. Я наклонилась, порывисто прижала голову сына к груди:
– Жанно, ангел мой, я люблю тебя… Господи, как же я тебя люблю!
Малыш выскользнул из моих рук, явно возмущенный тем, что я мешаю его игре. Он принимал ласки только в том случае, если ему больше нечем было заняться. Ребенок рос непоседой, живым, подвижным сорванцом, может быть, даже слишком живым. За ним невозможно было уследить. Совсем недавно случилось такое, отчего я едва не умерла от страха. Ускользнув от Полины, Жанно выбежал за ворота на улицу. Совершенно случайно я заметила его, когда возвращалась из Тюильри: он играл в песке прямо на дороге, не замечая, как на него мчится огромная телега, запряженная лошадью-тяжеловозом. Она промчалась в двух дюймах от мальчика, я выхватила его буквально из-под колес. Теперь Жанно играл дома под моим бдительным надзором, а Полину я уволила.
– Если ты меня любись, – заявил Жанно, – ты меня отпустись в садик Тиволи!
– Ты же уже взрослый, Жанно, перестань шепелявить.
– Но я зе буду с Зорзем, и с Авлолой тозе. Мозно? «Это просто кошмар, – подумала я. – Он даже шепелявит для того, чтобы меня растрогать. Ну и хитрость для двух с половиной лет!»
– Можно, моя прелесть. Ты знаешь, как меня уговорить. Ступай найди Жака, он отвезет вас. И только попробуйте не слушаться Жоржа – я вас три дня на улицу не выпущу!
Я не знала, возымеет эта угроза действие или нет. Да и Жорж не внушал большого доверия. С горем пополам он учился в военной академии и раздражал меня и своими революционными воззрениями, и своими проделками. Я уже дважды ездила в участок освобождать его из-под ареста за то, что он, порядочно навеселе, ломился в дверь какой-то девицы. И это в его-то возрасте! Трудно было поверить, что в этом мальчишке течет хотя капля крови, сходной с кровью Эмманюэля.
– Мне поехать с детьми, мадам? – осведомилась Маргарита, заглядывая в комнату.
– Да, пожалуйста! – обрадованно воскликнула я. – Тогда я буду абсолютно спокойна.
– А вы… вы сегодня снова ждете господина адмирала?
– Да. И не могу дождаться…
– Смотрите, ему надо быть осторожнее, – предупредила Маргарита. – Пусть не забывается, ведь вам пока не нужен еще один ребенок.
Я едва скрыла смущение. Маргарита почему-то полагала, что Франсуа осторожничает, чтобы я не забеременела. А он никогда не осторожничал. Да я и не просила об этом.
Маргарита внимательно следила за выражением моего лица, а потом сердито изрекла:
– Ежели этот ваш адмирал поступает иначе, стало быть, он вас ни во что не ставит, вот так, мадам! Знайте это. Пока он вам не муж, вам да и ему следует заботиться о вашей репутации.
Она права, конечно. И как только ей удается все угадывать?
– Пожалуйста, Маргарита, оставим этот разговор, – произнесла я умоляюще.
Я знала, что она, мягко говоря, не любит Франсуа. Дай ей волю, она бы мне уши прожужжала, рассказывая о его недостатках. Главными из них были угрюмый вид Франсуа, его отступничество от аристократии и полное отсутствие манер. Кроме того, он не умел быть любезным, ловко ухаживать за мной и делать подарки, следовательно, он был вообще недостоин приближаться к дому, где живет единственная наследница рода де ла Тремуйлей.
– Не желаете разговаривать! – мрачно сказала Маргарита. – Ну, разумеется! Возразить-то вам все равно нечего…
– Оставь меня в покое! – не выдержала я. – Ступай к детям, они давно хотят ехать в Тиволи!
Оскорбленно поджав губы, Маргарита вышла. Разозленная, я опустилась в кресло. Меня никто не понимает… Все вокруг против того, что я люблю Франсуа. Изабелла де Шатенуа все время твердит, что у нас ничего не получится. Маргарита твердит, что он – не тот человек, который мне нужен. А я наоборот, назло всем хотела доказать, что нуждаюсь именно в нем, что я люблю его, что мы будем самой счастливой парой на свете!
За те четыре месяца, что я провела во Франции после возвращения из Турина, многое изменилось в наших отношениях. Казалось, разлука была для Франсуа жестоким уроком. Он никогда уже не осмеливался забегать ко мне между делом, и каждая наша встреча становилась почти праздником. Он приходил ко мне тогда, когда имел достаточно свободного времени.
И времени этого теперь было больше… Мы гуляли в осеннем Булонском лесу, ездили в Лоншан, по воскресеньям и праздникам у Королевского моста садились на маленькое прогулочное судно и вместе с пестрой толпой других влюбленных плыли до Сен-Клу… Франсуа все так же говорил со мной о политике, но уже не оскорблял моих чувств, и я смирилась с его взглядами. Да и чего они стоили, эти взгляды, по сравнению с нежностью, с которой он со мной обращался.
Да, Франсуа стал почти нежен… Я не знала, почему он изменился, что заставило его сделать это. Ведь я никогда ни о чем его не просила, я любила его таким, каков он был. А сейчас любила вдвое больше. И мне хотелось доказать это всем, кто мне не верил.
Кроме того, в эти месяцы я инстинктивно, осторожно искала ту манеру поведения, которая сделала бы меня счастливой и от физической близости с Франсуа. Он был старомоден в своих взглядах на это и, как я поняла, полагал, что порядочные дамы обычно не стремятся к наслаждению и по своей природе достаточно холодны. В этих взглядах сказывалось то, что Франсуа никогда подолгу не жил в Версале. Иначе бы он знал, как знали это и все версальские кавалеры, что дело обстоит совсем по-другому. Я выяснила, что он думает, будто все, что ему следует знать, это то, как поудобнее занять положение над женщиной, опираясь на свои локти.