Но я же должна увидеть маркиза, увидеть его лицо, понять, авантюрист он или благородный человек, преданный принципам роялизма! Я уже начала отчаиваться, как вдруг свет факелов выхватил из темноты большую роскошную карету розового дерева, отделанного золотом.
Я узнала ее, это была карета Рене Клавьера. Стало быть, он приехал поглядеть на казнь? Конечно, он будет радоваться тому, что сегодня вешают дворянина! Раздраженная, я никак не могла заметить в карете профиль Клавьера. Где же он?
Я увидела банкира на пороге какого-то то ли кабачка, то ли лавки. Ожидая прибытия Фавра, он, очевидно, вышел из кареты. И, черт побери, он правильно сделал, ибо до экипажа мне все равно не удалось бы добраться сквозь толпу! А теперь я попрошу у него помощи…
Попрошу очень вежливо, так, как только смогу. Он не сможет мне отказать. Прислал же он в Версаль записку с предупреждением… И вообще, Клавьер, наверное, не такой уж плохой человек. Он остроумный, образованный. Не очень вежливый, конечно, но ведь и я была слишком высокомерна. Он никогда не причинял мне зла. Нет ничего постыдного в том, что я попрошу его об услуге.
Сквозь толпу, которая здесь была не такой уж плотной, я пробралась к порогу лавки. Банкир разговаривал с каким-то приказчиком, но я, не церемонясь, тронула его за рукав.
– Господин Клавьер, мне нужна ваша помощь.
Делая вид, что ужасно поражен моим появлением, он отпустил приказчика и чуть приподнял шляпу.
– О, приветствую вас!..
«Он мог бы поклониться и более почтительно, – мелькнула у меня мысль. – В конце концов, я его клиентка».
– Это ваша карета стоит там, сударь?
– А вы бы хотели снова ею воспользоваться?
«Черт побери, – подумала я, – как он быстро догадался». Я окинула его взглядом. Как всегда, одет он был роскошно – в темный плащ, подбитый горностаевым мехом, шляпу, украшенную изысканным плюмажем, в руках держал трость, но в его виде я, сколько ни старалась, не могла подметить той плебейской тяги к внешнему блеску, яркости, которую подмечала в облике многих богатых буржуа. Он имел вкус, этот банкир.
– Боже мой, мадам, вы опять в черном, – улыбаясь, сказал он. – Вы меня поражаете. Неужели вам и впрямь хватит мужества доносить траур до самого июля?
Он даже помнил, когда исполнится год со дня смерти Эмманюэля. Я нахмурилась, чувствуя, что он говорит не о том, за чем я к нему подошла.
– Сударь, – сказала я почти гневно, – смеяться над трауром, что вы делали уже не раз, – скверный поступок, и это, поверьте, ничуть вас не украшает.
– Я полагаю, вы подошли ко мне не за тем, чтобы сообщить это, принцесса?
Я закусила губу. Это его обычное поведение – оказывая услугу, напоминать, что тебе приходится при этом чем-то поступаться – либо гордостью, либо самолюбием. Я не отвечала, вернее, не могла заставить себя ответить.
Тогда, смеясь, он предложил мне руку:
– Пойдемте, гражданка. Я дам вам местечко в своей карете, и вы прекрасно увидите все, что касается вашего собрата по сословию. А ваш траур – он действительно вызывает у меня смех.
– Над чем же вы смеетесь, позвольте полюбопытствовать? – спросила я, скрывая и гнев, и раздражение.
– Над тем, что ради какого-то нелепого предрассудка, ради памяти мужа, которого она нисколько не любила, такая восхитительная женщина, как вы, заставляет себя носить столь мрачные черные одеяния. Ведь никто не поверит, что вы любили достопочтенного господина д'Энена. Кроме того, всем известно, что дома вы отнюдь не скорбите и не отказываете себе в возможности поразвлечься…
Похоже, он хотел добавить «…в объятиях адмирала», но, по тому, как сжалась в кулак моя рука, понял, что, сказав это, перейдет границу. Я сгорала от злости. Еще одно слово – и я бы дала ему пощечину, наплевав на поручение Марии Антуанетты.
– Вы бесчестный и невоспитанный человек, – проговорила я, задыхаясь от злости. – Я больше чем уверена, что вы подкупили одну из моих служанок, и, если бы не просьба королевы…
– Вы бы надавали мне пощечин, не так ли?.. Что ж, сударыня, коль скоро вы не можете не исполнить просьбу королевы, вам придется терпеть и мою бесчестность, и мою невоспитанность.
«С каждым разом он становится все наглее, – подумала я. – До каких пор это можно терпеть?»
– Вам нет никакого дела до моей личной жизни, – сказала я, сдерживаясь. – Я свободная женщина и могу располагать собой.
– Однако если бы о вашей личной жизни с вами заговорил аристократ, вы реагировали бы иначе, не так ли?
«Аристократ может! – хотелось крикнуть мне. – Аристократ имеет право, потому что мы с ним равны, потому что он человек моего круга!»
– Вы буржуа, сударь. Давайте не будем усложнять наш разговор предположениями.
– Да, я буржуа. Хотя с моими деньгами я еще при Старом порядке мог купить себе любой дворянский титул… Не верите? Я мог бы стать графом или бароном, дорогая, и это хорошо бы звучало! Барон Клавьер дю Валлон – каково?
Он откровенно издевался над всем, что было мне дорого. Я тяжело вздохнула. Спор у нас получался неравный: я была вынуждена сдерживаться, ибо нуждалась в его карете, откуда так удобно было бы созерцать казнь.
– Замолчите, ради Бога, – произнесла я умоляюще. – Вы такую чушь несете… Барон Клавьер дю Валлон! Никогда не слышала ничего более смешного. И вообще, если вы так ненавидите меня, вам, ей-Богу, было бы легче отказать мне в услуге и обойтись без этого спора. Честное слово, для нас обоих это было бы спокойнее.
– Ненавидеть вас! – повторил он улыбаясь. – Похоже, мадам, я уже чуть выше стою в ваших глазах, если вы позволяете себе обращать внимание на ненависть какого-то плебея.
Он взял меня за руку, но я резко высвободила свои пальцы. Он не стал их удерживать.
– Ненавидеть вас! – снова сказал Клавьер. – Моя дорогая принцесса, вы ошибаетесь. Ненавидеть такую прелестную женщину! Я в жизни не встречал такого надменного, капризного и очаровательного создания. Какая еще ненависть? Я восхищаюсь вами, мой ангел.
Я настороженно слушала его, очень подозревая, что это всего лишь насмешка. Только бы не попасть в эту ловушку… Доселе я ни словами, ни поведением не дала ему серьезного повода посмеяться. Так и следует себя вести – всегда оставаясь начеку. И подумать только, он смеет называть меня «мой ангел»!
– Не понимаю, к чему вы мне все это говорите, сударь, – сказала я.
– Да просто так. Мы с вами так редко видимся. Не молчать же мне при встрече.
– Вы бы лучше молчали! – сказала я в сердцах. – Своими насмешками вы добьетесь, что наши встречи станут еще более редкими.
– Уж не будете ли вы сожалеть об этом, моя дорогая? – сладко-издевательским тоном произнес он.