самоубийством, потому что чувствую боль. Ты понимаешь? Ты можешь себе представить, каково это — чувствовать все так ярко? Большую часть времени я жалкий затворник, потому что не хочу быть рядом с людьми. Больной. Больными. Людьми.
Я кладу свою руку на его.
— Я причиняю тебе боль.
Он качает головой.
— Нет… в этом все и дело. Я больше не чувствую ее. И как бы я ни хотел, чтобы это означало что-то положительное для тебя… есть эгоистичная, садистская часть меня, которая хочет узнать, что твой рак везде, потому что это означает, что я больше не чувствую боли.
Я смеюсь, а Нолан смотрит на меня так, будто я потеряла рассудок, но я не могу перестать смеяться.
— Что смешного? — он пытается скрыть свою ухмылку. — Я знаю, что я действительно испорчен.
Я качаю головой, пытаясь перевести дыхание.
— Нет… четыре недели. Я должна умереть через четыре недели. — Я смеюсь еще немного. — О, черт… Я должна быть мертва через четыре недели. — Это чистое возбуждение, когда истерика берет верх. — У меня почти закончились деньги. У меня нет работы. Я бросила своего жениха. Мой отец в тюрьме. И я стану бездомной через четыре недели. — Я поднимаю руку. — Давай, Ноли, — хихикаю я, не контролируя себя. — Дай пять за рак в последней стадии.
Его брови сходятся вместе. Я ненавижу это.
Сожаление.
У него нет причин для сожалений. Мы слишком сильно стыдим себя за наши самые грубые и истинные чувства. Я отпрыгиваю, когда он отказывается дать мне пять.
— Скарлет?
Я продолжаю идти и смеяться до самого входа. Что-то щелкнуло в моем мозгу, и я не могу перестать смеяться.
Смерть я могу принять. Жизнь я могу прожить. Это промежуток между ними, хлыст эмоций, который отнимает у меня последние остатки здравомыслия.
— Скарлет… — Нолан хватает меня за руку за секунду до того, как я открываю дверь.
В этот самый момент я знаю, что он чувствует все, что чувствую я. Возможно, я не чувствую этого так, как он, но я вижу это в его глазах. Моя улыбка исчезает, и, словно кто-то щелкнул выключателем, я разваливаюсь на куски в его объятиях.
Я не хочу этого. Умирать не должно быть так тяжело.
— Шшш…, — шепчет он мне на ухо.
— Мне так страшно.
— Я знаю.
До этого момента я сомневалась в необыкновенной способности Нолана чувствовать вещи, но сейчас верю, что он знает. Он знает, что я не боюсь умереть — я боюсь жить.
***
Нолан подвозит меня к дому. Я не говорю много, потому что мне действительно, нечего сказать. Двум онкологам тоже, нечего сказать. Грузовик Тео стоит на дороге. Я не готова встретиться с ним лицом к лицу, но жизнь, похоже, не заботится о готовности.
Я открываю дверь и останавливаюсь, как только поднимаю взгляд.
— Привет.
Тео прислонился к дверному проему кухни, татуированные руки скрещены на груди, волосы убраны назад. Он ничего не говорит, и это нормально, потому что все эти эмоции, которые были отвергнуты, придушены, даже отложены на другую жизнь, готовы взорваться.
— Я хочу кое-что сказать. — Мое сердце готово вырваться из груди. Я едва могу дышать, пока оно пытается выскочить наружу. Мой голос дрожит, даже руки не перестают дрожать, когда я сжимаю их в кулаки. — Я приехала сюда в поисках мира. Я приехала сюда, чтобы найти что-то истинное в моем существовании. Я приехала сюда, чтобы… — Я моргаю, и мои эмоции рассыпаются. — Я приехала сюда, чтобы умереть.
Тео даже не моргает.
— У меня была последняя стадия рака, они дали мне шесть месяцев жизни.
Он моргает. Это что-то. Его взгляд переходит с меня на пол между нами. О чем он думает?
Я не могу остановиться и ждать. Я должна сказать это.
— Сегодня я была у врача, и он сказал, что это первая стадия. Это безумие. Они думают, что это вероятно был неправильный диагноз, но у меня три разных онколога подтвердили диагноз «рак в последней стадии». Все должно было закончится. Я оставила свою жизнь — я покончила со своей жизнью в Лондоне. Я разорвала помолвку. Я попрощалась с отцом. Я продала все и оставила деньги Дэниелу. Через несколько недель я останусь без денег и бездомной.
— Тебе нужны деньги. — Его глаза встречаются с моими.
Я вздрагиваю.
— Что? Нет… то есть да, но я не об этом.
Он качает головой.
— Тогда это не имеет значения. Отправляйся домой.
Я подхожу ближе. Он напрягается. Я останавливаюсь.
— Не говори мне, что это не имеет значения. — Я стискиваю зубы, и слезы снова текут по моим щекам. — Мы…
— Нет никакого «мы». Отправляйся домой. Выходи замуж. Живи долго и счастливо.
— Стоп! — я тяжело сглотнула, когда месяцы гнева вырвались наружу. — Неужели ты не понимаешь, упрямая задница, я не хочу возвращаться…
— Скарлет? — мужской голос останавливает мои слова и мое сердце, как смертельный кинжал.
— Дэниел, — шепчу я, медленно поворачиваясь к своему бывшему жениху, выходящему из маленькой ванной комнаты со всеми видами боли, вытравленной на его лице, покрытом многодневной щетиной, с мешками под глазами, как будто он не спал несколько месяцев.
— Ты жива.
Я киваю. Прямо сейчас, каждой клеточкой своего тела, я хочу, чтобы это было не так. Я побеждаю самые невозможные шансы. Мне дали второй шанс, но я больше не хочу его. Он слышал все, что я сказала Тео. Я была в этой ванной достаточно, чтобы знать, что там нет ничего звуконепроницаемого.
— Я прилетел за тобой. Я прилетел сказать тебе, как я сожалею о том, что позволил тебе оттолкнуть меня. Я пришел сюда в надежде найти тебя живой, держать тебя, пока ты не испустишь последний вздох, шептать «Я люблю тебя» снова и снова, пока ты не почувствуешь только мою любовь, а не боль. Но… — Он прочищает горло и моргает от слез, наполняющих его красные глаза, сжимая челюсть.
Нет такого объяснения, которое я могла бы дать ему, чтобы он понял.
— Я люблю тебя, Дэниел.
Он качает головой.
— Закончи.
Мои глаза немного сужаются.
— Закончить, что?
— Закончи то, что ты собиралась сказать ему. — Он тычет пальцем в сторону Тео. — Ты не хочешь возвращаться… куда? В Лондон? Ко мне? К Оскару?
Мой взгляд снова переходит на Тео, но в его глазах столько же презрения, сколько и в глазах Дэниела. Очевидно, я самый худший человек на свете. Живой… Я внутренне смеюсь.
— Это…
— Не смей говорить, что это не то, что я думаю! — кричит Дэниел.
Я подпрыгиваю. Я не собиралась этого