Читать интересную книгу Последняя любовь лорда Нельсона - Генрих Шумахер

Министры, генералы окружили ее, принося поздравления. Она отдавала им всем приказы. Маку она дала месяц на подготовку, на план операций. Потом армия должна была напасть на римские войска. Без объявления войны. Как меч божий…

Никто не обращал внимания на короля. Схватившись за руку Караччоло, он встал, с трудом пошел к двери. Но прежде чем он покинул зал, его настиг Актон.

— А Руво, Априле, ваше величество? Как вы прикажете поступить с ними?

По грузной фигуре короля прошла дрожь.

— Изменники! Изменники! Они виновны в том, что я подписал кровавый приказ. И поэтому — ах, я подпишу и ваш… ваш, — и заметив в глазах Караччоло просьбу о помиловании, он напал на него: — Молчи, Франческо, если не хочешь, чтобы я поверил тому, что говорят о тебе твои враги! Нужно наказать примерно. Голову долой, Актон[25]!Голову долой! Голову долой!

Он без конца повторял эти два слова, как будто они доставляли ему жестокое удовольствие. Злобная гримаса искривила его толстые губы, обнажив крупные зубы. Зубы неукрощенного зверя.

* * *

— Почему вы делали мне знаки, когда король захотел узнать мое мнение? — спросил вдруг Нельсон, когда он с Эммой и сэром Уильямом возвращался в палаццо Сесса. — Чтобы предостеречь меня?

Эмма кивнула.

— Мне хотелось, чтобы вы не советовали так открыто начать войну. Если она кончится неудачно…

— Вы не верите в армию? — прервал он ее обиженно. — Она ведь отличилась в Верхней Италии! Даже ее противник Бонапарт похвалил ее!

— Кавалерию! Две тысячи человек. Но сама армия… Ах, как она создавалась! Из каждой общины второго сентября вдруг забрили по восемь человек на тысячу душ. Без закона, без подготовки, без медицинского обследования. Все по грубому произволу. Ни с чем не считаясь, людей оторвали от их семейств. И теперь они кричат об обмане и подкупах, насилии и несправедливости. Можно ли упрекнуть их, если они не желают сражаться?

Сэр Уильям насмешливо повел плечами.

— Дай им только помаршировать вслед за барабаном. Водка и палочные удары двинут их вперед! Впрочем, и у нас в Англии матросов насильно вербуют на службу!

Нельсон гневно откинул голову:

— Варварство, недостойное свободного народа!

— Конечно! Но разве они стали оттого трусливы? Ах, что там, Эмили, ты пессимистка! И только портишь настроение нашему другу!

Она печально покачала головой:

— Наши матросы — британцы. Хоть и по принуждению, но они сражаются за свою родину, за своего наследственного короля. Для неаполитанцев же Бурбоны — испанцы, чужие. Как осторожно старался Караччоло не смешивать родину и королевский двор, когда приносил клятву в верности Неаполю.

Нельсон презрительно кивнул:

— Двуличный человек! Как все эти итальянцы!

— Можно ли ожидать правдивости от народа, который уже тысячу лет находится в постоянно растущей зависимости от чужеземцев? И потом — что знают они о Марии-Антуанетте? Они должны рисковать своим добром и своей жизнью ради неведомой им усопшей? Ах, я боюсь, очень боюсь… Если бы я могла предвидеть, что король переложит на вас решение… Ваша слава… Ваша молодая слава… я видела, как она рождается… растет… как прекрасное дитя. Я люблю вашу славу так, будто это мое собственное дитя. Если оно преждевременно умрет…

Она печально взглянула на него. Глаза ее были полны слез. Сэр Уильям засмеялся.

— Ну, не трогательна ли она, наша Эмма? Типичная наша женщина. Мой друг Гете, знаменитый немецкий поэт, правильно изобразил их. Сентиментально, крайне чувствительно, преклоняясь перед божественной красотой их душ. К счастью, лорд Нельсон не незрелый Вертер, а британский моряк, знающий, в чем тут дело. Действительно, предположим, что король Носач будет разбит. Что тогда? Его зять-император не сможет оставить его в беде и должен будет выступить против Франции. Но в этом случае Россия обязана прийти ему на помощь. Значит, война примет общеевропейский характер. Между нами говоря, такая война нужна нам, англичанам для того, чтобы без вмешательства посторонних поместить овечек в наши загоны. Разве мы уже не начали? Вы отправляетесь теперь на Мальту, милорд. Вы думаете, что мы рискуем неким Нельсоном, чтобы завоевать для некоего Фердинанда остров, который будет означать для нас отличную стоянку для флота. А если допустить худший случай, это немыслимое королевство обеих Сицилий прикажет долго жить. Я не желаю этого отважной Марии-Каролине, но — мы были бы наследничками, прячущими за слезами радостный смех. Поэтому не позволяйте нашей дорогой мечтательнице морочить вам голову! Вы сегодня совершили нечто, на чем мы, дипломаты, — к нашему позору — давно уже зря ломаем зубы. Вы раскачали этот чурбан, этого короля, и это — воистину, милый друг, если Англия забудет вам это — тогда она не стоит Абу-Кира! Примите мои поздравления! Искренне поздравляю вас с вашей первой победой в высокой политике!

Он схватил руку Нельсона. В восторге тряс ее. Все лицо его так и сияло радостным восхищением, сквозь которое, как какой-то странный отблеск, прорывалась хитрая насмешка в глазах и лукавое хихиканье исподтишка.

Нельсон ничего не ответил. Слабая улыбка застыла на его губах, а на лоб легла тяжелая тень.

Глава двадцать первая

Лагерь в Сан-Джермано, 5 ноября 1798 г.

Дорогой друг!

Только что пришло сюда известие, что Вы завоевали Гоццо и осаждаете Ла-Валетту. Большое ликование. Ожидают, что теперь уже скоро Крест Иоаннитов снова будет развеваться надо всей Мальтой. Ах, какое заблуждение! И все же королева просит Вас вернуться поскорей. Мак объявил, что армия готова к войне, но не хочет начинать ее без Вас. В то время как он отправится прямо на Рим, он хочет, чтобы Вы одновременно взяли Ливорно с моря и высадили десант в шесть тысяч человек под командованием генерала Назелли, который с тыла нападет на Шампионне.

Мария-Каролина — в восторге, верит в быстрый успех. У нее есть в Париже тайный агент, который сообщает ей о тамошних настроениях. По его мнению, директория впала у народа в немилость; к тому же не хватает денег на ведение войны. Поэтому Шампионне вроде бы получил приказ отступить перед неаполитанцами без боя. Италию нужно на какое-то время сдать.

Правда ли это? Когда я выразила сомнение, Мария-Каролина показала мне сообщение. Я узнала почерк. Это — тот же агент, что состоит на службе и у сэра Уильяма. А сэр Уильям делает все, чтобы была война…

Мое положение ужасно. С одной стороны — королева, которая не сделала мне ничего дурного, с другой — моя родина, сэр Уильям, Вы. Если мои опасения подтвердятся, от чего оборони нас Господь, мы должны принять сторону Марии-Каролины. Она заслужила это уже Сиракузами. А теперь мы еще взвалили на себя эту ответственность! Разве мы могли бы торжествовать, оставив ее в горе? Но нет надобности говорить об этом такому рыцарственному герою, как Вы.

Я знаю, что через несколько дней Вы уже будете здесь. При одной мысли об этом сердце мое трепещет от радости. И все же страх не оставляет меня.

Все мне видится лишь применительно к Горацио. Всякий раз я спрашиваю себя, хорошо это для Горацио или плохо.

С тех пор как война объявлена, Мария-Каролина как будто совершенно изменилась. Она непрерывно говорит о будущих победах, завоеваниях. С ее точки зрения, дело не только в том, чтобы прогнать французов, скорее надо расширить владения Неаполя.

Она не покидает Сан-Джермано. Когда солдат обучают строевой и полевой службе, она всегда тут как тут, во все вмешивается. Она заказала себе что-то вроде военной формы — голубую амазонку с золотыми пуговицами и лилиями, вышитыми на воротнике. К этому — генеральскую шляпу, с длинным белым пером. И во всем этом она носится галопом вдоль линии построения и биваков, а я должна сопровождать ее.

Король тоже полон воинственного воодушевления, с тех пор как думает, что до сражений дело не дойдет. Он хочет стать во главе армии, вернуться завоевателем Рима и в звании главнокомандующего повысить уважение лаццарони к себе как королю.

Не это ли — фарс жизни, о котором так любит говорить сэр Уильям?

Сэр Уильям…

Странно, что он ни разу не напомнил мне предостерегающего Вас от Караччоло крика в зале военного совета, которого я не смогла сдержать. Я многого в нем не понимаю. Иногда мне кажется, что он все знает. Но потом, когда я спокойно обдумываю его слова, они опять кажутся мне совершенно невинными. Как будто тайные намеки были только случайностью. Недоверчивой делает меня, конечно, и мой страх.

Но я и думать об этом не желаю. Я хочу думать только об одном, о том, что я должна быть сильной и отважной, когда Горацио возвратится к своей