— Ты понимаешь, о чём говоришь? — на всякий случай уточняю я.
Глаза у Возова блестят.
— Конечно.
— И почему, по-твоему мнению, я должна согласиться?
— Уже говорил: ты всегда была умной девочкой. К тому же я помню, как ты ко мне попала.
Закатываю глаза и невольно складываю руки на груди, принимая защитную позу.
— Пытаешься оскорбить? Всё было честно, сотрудники от Варгановых ушли сами по собственному желанию.
— Но не ушли бы, если бы ты не подтолкнула.
— Не факт. — На секунду замолкаю. — И я просто не могу сделать то, о чём ты просишь. Это не народ переманить, это всё гораздо серьёзнее.
— Варь, — он наклоняется и опускает свою ладонь на моё предплечье. — Варь, ты не знаешь, чем занимается Островский. Он выжмет всё из фирмы и закроет её. Ты хочешь себе такое будущее? Сделай, что я прошу, и уходи сейчас.
— Почему выжмет и закроет? — спрашиваю, хотя какой-то здравый смысл в словах Сергея есть. Герман уже скинул лишний балласт.
— Потому что именно этим он занимался в Европе. Проводил аудит. Покупал для своей организации и уничтожал, крупная рыба поглощала мелкую. Бум, и мокрого места от конторы не оставалось. Вашу фирму он тоже кому-нибудь продаст в итоге, наварив на этом кучу бабок. Сейчас только контрактов эффективных побольше намотает перед поглощением, чтобы привлекательнее выглядели.
Следующие пару минут Возов объясняет, что ему надо, а я слушаю и отрицательно мотаю головой.
— Нет, Сергей, нет. Я этого делать не буду.
— Но ты подумай.
Когда встаю, он ловит меня за руку.
— Надо ли упоминать, что разговор только между нами?
— Не стоит, — улыбаюсь ему на прощание — Я ведь умная девочка.
26
Герман возвращается во вторник. Входит в офис, как ни в чём не бывало, и запирается у себя, бросая мне на ходу: «отмени на утро все встречи».
— Да без проблем, — говорю я закрытой двери и отворачиваюсь к монитору.
Даже не спросил, как всё прошло, отдала ли я его бесценную белую папку с документами адресату. А ведь вполне возможно, что её содержимое могло уйти в совершенно другом направлении.
Чего я такая раздражённая? На это есть ряд причин. Например, головная боль, не отступающая со вчерашнего вечера, даже долгий сон и таблетка не помогли. Я могу обвинять кого угодно в своей мигрени: Германа и тот снимок на дверце холодильника, поднявший неприятные воспоминания, Возова со своими щедрыми предложениями, да хоть питерскую переменчивую погоду.
После разговора с Возовым напряжение меня не отпускает, оно даже усиливается. До той степени, что вечером в воскресенье я всё-таки лезу в Интернет и ищу информацию про Германа. Брожу по сайтам европейских финансовых издательств, которые по большей части на немецком языке, и через переводчик выискиваю упоминания о Германе.
Информации мало, она довольно скудная, но всё-таки кое-что мне удаётся уловить. Островский на хорошем счету в этой сфере, и ряд успешных сделок закрепил за ним определённую репутацию и флёр успеха. Помимо фотографий с официальных мероприятий, я выуживаю репортажную съёмку с так называемых «афтепати» и благотворительных вечеров. Что ж… в спутницах у него исключительные красавицы. Высокие, раскованные, породистые девицы модельной внешности, умеющие представать перед камерой с профессиональным отрепетированным оскалом.
Неприятное чувство больно колет меня, и я с некоторым удивлением и досадой осознаю, что ревную. Ощущение такое позабытое, что я даже сразу не понимаю, что это оно. Мне не нравится, ох, как это не нравится. Герман начинает пробуждать во мне страсти, способные порушить душевное равновесие по щелку пальцев.
А ты думала, он обет воздержания принял? — нашёптывает внутренний голос. — Ты ведь тоже под берёзкой в одиночестве слёзки не лила.
Отмахиваюсь от неприятных мыслей, как от назойливых насекомых, но они то и дело возвращаются обратно, чтобы ужалить побольнее.
К обеду моя головная боль становится ещё острее. Перед глазами уже всё плывёт, и строчки в контрактах налезают одна на другую, превращая текст в сплошную неразборчивую мешанину.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Закрываю глаза, наклоняю голову, сжимаю пальцами виски. «Бум-бум-бум» — неприятно пульсирует в них.
— Мельникова? — раздаётся над ухом.
— Ммм? — у меня даже нет сил разлепить веки.
— Что с тобой? — голос Германа кружит по комнате.
— Голова.
Сил хватает лишь на короткий ответ. Всё-таки это мигрень, такая мощная у меня была лишь однажды. Мне точно не хотелось бы повторять тот печальный опыт, когда ты весь день лежишь пластом, не способный пошевелить даже пальцем. А ещё может накатить тошнота. Тошнить перед Островским мне тоже не очень-то хочется.
Герман ничего не отвечает, а через несколько секунд, я чувствую, как он берётся за спинку моего кресла и откатывает его от стола.
— Идти-то можешь? — спрашивает Островский.
— Не знаю, — честно отвечаю я.
— Тебе такси вызвать?
Я представляю, как трясусь по дневным пробкам до дома, и мутить меня начинает ещё сильнее. Навряд ли сейчас это выдержу. Надо чтобы чёрные мушки перед глазами чуть развеялись.
— Не-е-е-т.
— Понятно, — слышу, как Герман вздыхает. — Иди сюда.
Очень бережно он поднимает меня с кресла и ведёт куда-то. Я иду вслепую, но по направлению понимаю, что в его кабинет.
— Садись, — с этим коротким приказом, я устраиваюсь на диване, откидываюсь на спинку и закрываю глаза.
В висках после короткой дороги стучит ещё быстрее.
— Я сейчас за тобой поухаживаю, — с лёгкой усмешкой сообщает Островский, когда его руки внезапно нежно и бережно обхватывают мои запястья, чтобы мягко потереть кожу, под которой бешено бьётся пульс. — Придётся выпить немного кофе.
— Ты с ума сошёл, — сбивчиво бормочу я, — какой кофе…
— Вопреки расхожему мнению, кофе не повышает, а нормализует давление, — его голос отдаляется, так я понимаю, что Герман идёт к двери.
Через минуту мне в руки попадает чашка свежезаваренного чёрного кофе.
— Не могу, — морщусь я.
— Маленькими глоточками, — настаивает Герман, придерживая чашку, чтобы ничего не расплескалось.
Мне немного не по себе, что я перед ним в таком виде. И как эта тупая головная боль так быстро переросла в зверский приступ мигрени?
— Слушай, да не стоило, — неуверенно добавляю я.
— Стоило-стоило.
От крепкого напитка во рту приятная горечь, а от веса руки Германа на моих плечах — тепло.
— Всё, больше не могу, — я возвращаю ему чашку с недопитым кофе.
— И этого достаточно, — в голосе Германа небольшая улыбка.
Его руки теперь в моим волосах, быстро вытаскивают невидимки и разматывают небрежную «булочку», которую я соорудила с утра.
— Разве можно так сильно стягивать волосы, — комментирует Герман.
— Нормально они, ничего не стянуты, — возражаю я, а сама невольно вздыхаю от удовольствия, когда волосы оказываются на свободе, а пальцы Германа начинают аккуратно массировать кожу головы.
В опустившейся тишине вдохи-выдохи Германа кажутся мне дальним эхом моего собственного дыхания. Он мягко потирает мою кожу и перебирает пряди, подушечками пальцев находит именно те точки, на которые следует нажать. Движения у него бережные, но чёткие и сильные.
Слегка приоткрываю глаза, и вижу лицо Германа совсем рядом со своим, он присел так, что мы оказались на одном уровне. Так близко я давно его не видела. Он такой сосредоточенный на своём деле, что я бы, наверное, даже усмехнулась, если б мне не было так дурно.
— Тебе надо прилечь, — заявляет Герман, пока я его разглядываю.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
С трудом мне удаётся не застонать от разочарования, когда упоительные движения прерываются, а сам он встаёт, чтобы сходить за пальто, висящим в шкафу.
— Не бог весть какая подушка, но сойдёт, — сматывая в рулон пальто и укладывая меня на него, заявляет он.
Прямо в туфлях я закидываю ноги на диван и делаю глубокий вдох, чувствуя, как аромат Германа, затерявшийся в складках мягкого кашемира, окутывает меня.