вызвала небывалый хохот. У Валентина Васильевича с плеча даже упал магнитофон. Милиционер схватился за живот и стал задыхаться от смеха. Гриша, осознав нелепость сказанного, тоже хихикнул.
– Просто я подумал… Как это я приду к ней, обниму? Я ведь не знаю ее совсем. Она хоть красивая была при жизни?
– Нормальная. Девка молодая, – отбросив смех, ответил милиционер. – Она в колхозе работала, добрая была. Влюбилась в городского, письмо ему написала. А он приехал с дурачками своими да опозорил ее, зачитав это письмо прилюдно. Она не выдержала, пошла в хлев, там и удавилась.
– Вот и мается теперь, – добавил Жора. – Жалко ее, конечно.
– Ты расскажи про городского этого, – рассмеялся милиционер.
– Да, городской-то этот, – продолжил Жора, – совсем глупым оказался. Через полгода, как она удавилась, приехал с друзьями. Приходит ко мне, говорит: мол, сказали, что ты страхи показываешь. Ну-ка покажи. И ржет так противно, аж по зубам захотелось ему пробежать, чтоб сгинул в кровище своей. Да, думаю, свожу. Пришли на точку. Она как схватила его, так и всё. Друзья разбежались, а этот уже в беспамятстве дергается, кожа вся подсохла, глаза закатились. А она не отпускает его, муками мучает. Наутро нашли, лежал около точки. Хорошо хоть, что жив остался. Сейчас в больнице психической, в городе. Говорят, не понимает ничего, а по ночам орет, словно резаный. Она-то девка хорошая, не бойся. Я сначала сам не понимал, что там на точке такое страшное. А потом по душам разговорились: она рассказала о себе, я о себе. Она меня уважает, я ее, так и живем. Иногда просит даже так жалостливо: «Жора, спой что-нибудь, грустно ведь совсем». Спою, поплачем вместе, новости сельские обсудим. На Востоке-то ей хорошо будет, не то что здесь. Зря удавилась, конечно.
– А зачем ты про кусты рассказывал, про погоду? – спросил Гриша.
– А что, я должен был сразу сказать, что там мертвая баба всех пугает? В общем, думай, Гриша.
Потребовалось время, чтобы расставить все внутри ума, привести в порядок чувства и отдохнуть. В своей решимости Гриша не сомневался, смущали лишь детали предстоящей встречи. Сущность Востока не оставляла идей о разочаровании – все делалось правильно. Гриша подходил к новому, преобразованному миру, сокрытому от привычных взглядов и рассуждений.
Поступил он как нельзя разумнее: подчинил себя воле более опытных товарищей, целиком доверившись их пониманию. Милиционер рассудил о чувственном, объяснил, как общаться с женщиной, как не нагрубить, не обидеть. Валентин Васильевич растолковал метафизическую составляющую предстоящей встречи, открыл тонкие моменты, о которых Гриша и не догадывался. Он достал из кармана смятые записи с неясными значками и сказал, что алхимики предупреждали об опасностях таких путешествий. Сказал, что раньше не было надобности перелетать над горами, так как Восток был открыт с другой стороны и попасть в него мог любой желающий.
– Здесь пишется, что все надо сделать хорошо. Совершите ошибку – сгинете в небытии, ни люди, ни ангелы вас не отыщут. Так что смотри, чтоб прошло без шуток. А то… И тебя жалко, и бабу эту. Жизнь у нее здесь непутевая сложилась, а еще и в небытии сгинет. Так что думай, Гриша.
– А какие ошибки-то могут быть? – испуганно спросил Гриша.
– Да обычные, – отмахнулся Валентин Васильевич, – полетите над красивыми лесами, подумается, что это и есть Восток, остановитесь – и в небытие. Испугаетесь чего-нибудь… В общем, как всегда. Что я тебе рассказывать буду, у самого сердце на то есть.
Жора открыл ту самую дверь, что была в недавнем сне, и достал из кладовки аккуратный, несколько запылившийся костюм. Гриша его примерил.
– Красота-то какая! – воскликнул милиционер. – Жених! – У него даже появились слезы умиления.
– Да, Гриша, дорогой, – Жора развел руками, – красавец, ничего не скажешь.
Валентин Васильевич поддерживающе покачал головой, обозначив, что костюм ему тоже нравится. Песня с его плеча разлилась по воздуху, наполнила сердца готовящихся к свершению. Пелось необычайно сладко, волшебные звуки и голоса переходили в слезы, тайна приоткрывала себя во всей наготе.
Под вечер начался дождь. Жора сказал, что это хороший знак, что воздушные тропинки утончаются. Все четверо вышли из дома. Гриша в новом наряде шел немного позади. Милиционер и Жора грустили. Валентин Васильевич вытер пот, смешавшийся с каплями дождя, остановился и взглянул в свое невидимое.
– Там на Востоке брат мой где-то обитает, – сказал Валентин Васильевич, – увидишь его – расскажи, что меня встречал, что все у меня хорошо.
– А как же я его узнаю?
– Узнаешь. Это здесь все непонятно да запутанно, люди друг друга не узнаю́т. А там все легко, свободно. – Валентин Васильевич вздохнул. – Ты первый страх преодолей сейчас. Это просто. Не надо никуда бежать, думай о Востоке.
– Грустно, – сказал Жора, – отпускаю двух своих друзей сегодня. Хорошо с вами было.
– Не грусти, Жора. Может, увидимся еще.
Кладбищенские болота принимали дождь. Природа вместе с людьми готовилась к изменениям, работала над своей судьбой.
– Она тоже, наверное, волнуется. – Жора похлопал Гришу по плечу. – Увидит тебя в таком костюме, застесняется, убежит на другую точку. – Жора рассмеялся.
– Бери инициативу в свои руки, – заметил милиционер, – если увидишь, что она смутилась, – успокой, нежностью возьми.
– Подходим, тише.
Валентин Васильевич приглушил магнитофон. Они стали перед дорогой, отделяющей предболотные равнины от точки. Дождь усилился.
– Иди, – сказал Валентин Васильевич. – Не забывай, что я тебе говорил.
Гриша обнял всех по очереди и повернулся к точке.
Он стоял между двух миров: одного – родного, с лучшими друзьями и привычными заботами, и другого – таинственного, ведущего на Восток. Шумевшие кусты, леса, потоки замерли в один момент. Страхи еще не наступили, но и прежнее бытие осталось далеким, уже не возвращаемым. Время людей вместе с их страстями изживало себя. Хотя ум оставался чистым, без мыслей о происходящем, ноги затряслись, а через мгновение и все тело стало беспомощным, боящимся. Глаза Гриши расширились, вместили блистающую таинственность. Все страхи жизни собрались воедино и проникли в Гришу. Кричать он не мог, губы дергались, но звуков не было слышно. Сознание не сопротивлялось, уходило все глубже, сливаясь с тем, что предстало перед ним.
Тишина пропитывала собой все до конца, до сути, она была в воздухе и входила в Гришу с каждым вдохом. Гриша шел в аккуратном черном костюме, с приглаженными волосами, точный, уверенный. Он не замечал даже тишины, не замечал, что сменилось абсолютно все: не осталось ни страхов, ни воды на плечах.
– Ты где? – крикнул он.
Тишина пропела вместе с ним, пронеслась внутри, окутала еще сильнее. Казалось, что само дыхание ведет и поддерживает. Гриша коснулся невидимого, прошел дальше, остановился. Он провел рукой