Читать интересную книгу Музыка - Альберт Лиханов

Под берёзкой в свете угасающего, размётанного костра глельтешили тени парней, девчата визжали, словно их режут, и над всем этим, над разбегающейся толпой, возвышалась мрачная Васькина фигура.

Иногда он замахивался и делал такое движение, словно рубил кого — то саблей. Издалека, из кустов, нельзя было разглядеть, что у него в руке, но я догадался — это был кнут. Он торчал из голенища его сапога, когда я взбирался на лошадь.

Сражение было недолгим. Парни, обгоняя девчат, разбежались, костёр утих, один только мальчишка — гармонист остался на месте, обхватив руками гармошку и вжавшись в берёзу.

Его Васька не тронул. Сделав последний, прощальный круг по полю боя, он остановил коня и, привстав в стременах, свистнул — долго, пронзительно и победно.

Потом хлопнул коня по шее и двинулся к моему кусту. Я вышел навстречу, взобрался на круп взмокшего коня, и мы, не спеша и не оборачиваясь, тронули домой.

Небо уже совсем поголубело, темнота развеялась.

Руки у меня дрожали, словно это я, а не Васька рубил сейчас противников. Я сидел, обхватив Ваську за жизот, и слышал, как гулко, молотом, стучит его сердце.

Поставив коня в конюшню, Васька закрыл засов. Темнота всё расступалась, и я увидел, как он засунул в петлю здоровый ржавый гвоздь.

— Гляди! — показал он мне, когда мы уходили от конюшни.

На лавке сидел пустой тулуп. Палка подпирала воротник, и в темноте тулуп походил на сторожа.

— Вот хитрая старуха! — покачал головой Васька. — Ночью спит, а под утро выходит.

Домой мы пробирались задами. Васька шмыгнул в ограду первым, за ним шагнул я.

— Кхм, кхм! — откашлялся кто — то в полумраке.

Мы вздрогнули. На крылечке сидели тётя Нюра и Семён Андреевич.

Васька затоптался, растерявшись, и вдруг сказал:

— Здрасте!

— Здрасте, здрасте! — ответила тётя Нюра, поднимаясь. — Вот я тебя вожжами — то! — Но, заметив наши синяки и разбитые губы, села снова. — Господи! — проговорила она испуганно. — Господи! Никак, на вечорку ходили?

— Ну мы им там дали! — весело отозвался Васька, приходя в себя.

Семён Андреевич засмеялся.

— Вот видишь, Нюра, — сказал он, — а ты горюешь! Раз парни на вечорках дерутся, значит, ничего! Значит, жить можно!..

* * *

Утром мы с тётей Нюрой уходили на жатву. Не успел я уснуть, как пришлось просыпаться. Я жевал хлеб, запивал его молоком и думал, что сейчас бы не на жатву идти, а выспаться как следует.

Тётя Нюра уже собралась, сложила в куль три круглых каравая, ещё горячих, как мой кусок.

— Нравится хлебушко — то? — спросила тётя Нюра, улыбаясь.

— Вкусный, — ответил я. — Горячий ещё.

— Твоя работа.

Я не понял.

— Ну, ты клевер — то вчера собирал? — спросила тётя Нюра. — Так хлебушек этот из муки с клевером, травяной.

Я взглянул на кусок. Хлеб как хлеб, только черней, чем в городе. Откусил ещё, разжевал. Жёсткий какой — то и горьковатый. Но тёте Нюре не сознался.

— Хороший, — подтвердил я.

Тётя Нюра засмеялась.

Под окном зафырчала машина.

— Ну, спасибо за хлеб — соль, — сказал Семён Андреевич, улыбаясь тёте Нюре. — Поехали странничать далее, На обратном пути заглянем ещё, обутки раздать заеду, которые приготовить не успел.

Тётя Нюра поклонилась ему. Он быстро подкатил к Ваське, подал снизу вверх руку. Васька, покраснев, пожал её.

— Бывайте все здоровые, — кивнул Семён Андреевич и покатился к порожку.

Машина гуднула, дёрнулась и, скрипя всеми частями, запылила по дороге.

Тётя Нюра постояла задумчиво у окошка, потом спохватилась, стала наказывать Ваське:

— Бабушка — то на памятник пойдёт, — говорила она, — так ты хозяйствуй, С Макарычем не ругайся. Мы, может, неделю не будем…

До полевого стана — нескольких шалашей, укрытых сеном, — возле которого чадил костерок, мы добирались больше часа, и, когда пришли, жатва была в разгаре.

Встав в ряд, женщины с серпами медленно передвигались по полю, наклонялись, обхватывали рукой пучок жёлтых колосьев, срезали их, снова обхватывали и снова срезали, потом вязали эти пучки в снопы и опять жали, и так без конца. Снопы с пушистыми головами стояли в поле, как пузатые люди, как неподвижные сторожа.

Тётя Нюра, повязав низко на лоб платок, сразу, не передохнув, встала в ряд.

Я присел у костра. Клонило в сон. Ночное приключение не выходило из головы, но теперь я думал о нём, улыбаясь.

Сзади зашуршала трава, Я обернулся. На меня испуганно глядела Маруська, та самая Маруська, которую я осрамил возле речки.

— Ты что тут делаешь? — спросил я удивлённо.

— Кашеварить помогаю, — ответила Маруська.

Из — за шалаша вышла дряхлая старуха. Она волокла по земле чёрный чан, до блеска начищенный изнутри.

— Давайте помогу! — сказал я, шагая бабке навстречу.

Но та отмахнулась.

— Вы лучше соберите ещё хворосту, а то не хватит, — сказала скороговоркой Маруська и проглотила слюну.

Маруська повела меня за собой, в полчаса мы натаскали огромный ворох сучьев. Я отряхнулся и пошёл в поле проведать тётю Нюру.

Я шагал, бодро насвистывая, и вдруг увидел, что какая — то старуха с серпом упала на колени. Я подбежал к ней, схватил за руку, но старуха повернула ко мне усохшее, плоское, как доска, лицо и сказала бойко:

— Да ты чо, касатик?

И вдруг я увидел, что бабкины ноги обмотаны мешковиной — грубой, толстой мешковиной — и обвязаны бечёвкой. "Неужто она так жнёт?" — подумал я.

— Ты чо, милок? — повторила бабка, и карие глаза её блеснули. — Да не-ет, — протянула она, понимая меня, — это я так работаю! Спина — то меня не держит, стара стала, вот и приладилась! — Она двинулась вперёд на обмотанных мешковиной коленках, ловко подсекла серпом колосья, словно ковшиком воду зачерпнула, и сложила пучок рядом.

— Так вам не надо помочь? — растерянно спросил я.

— Нет, паренёк, я настырная, я и так пожну, ещё бойчее выйдет, чище.

Я пошёл дальше. Бабкина голова скрылась в колосьях, а я всё оборачивался. Никак не мог поверить, что человек может так работать.

* * *

— Николка! — обрадовалась тётя Нюра, с трудом разгибая спину. — Поглядеть пришёл?

В одной руке она держала серп, блестевший на солнце.

— Нет, — сказал я, — не поглядеть. Подсобить. Дайте пожну.

Тётя Нюра рассмеялась, но протянула мне серп.

Я наклонился, взялся рукой за пук стеблей, подрезал их со звоном — серп оказался острым. Но мне было неудобно. Я встал на колено, хватанул ещё один пук.

— Пониже, пониже режь, — сказала тётя Ню — ра, — солома нынче пригодится — снова зимовать впроголодь будем.

Я срезал колосья, пыхтел, обливался потом. Сзади стояла тётя Нюра, и мне хотелось показать, что я умею работать не хуже других и, уж конечно, не хуже той высохшей старухи на коленках. Изредка я поднимался, глядел в ту сторону, где ничего не было видно — только шевелились колосья. Тётя Нюра выжала, конечно, дальше той старухи, но теперь бабка сокращала разрыв. Я снова наклонялся, резал колосья, складывал их в кучу, тётя Нюра вязала сноп, но всякий раз, как я поднимал голову, бабка на коленях выравнивалась с нашим прокосом всё ясней и чётче. Тётя Нюра не спешила, не отнимала у меня серп, словно чего — то ждала.

— Николка, — спросила она, и я едва расслы — шал её голос: в висках у меня гудела кровь. — Ни — колка, отец — то твой не вернулся?

— Нет! — ответил я, переводя дыхание. — Не отпускают пока.

— Отпустят! — сказала тётя Нюра и надолго замолчала.

Поднатужившись, я, кажется, всё — таки немного обогнал старуху.

— Ты аккуратней жни, — сказала мне мягко тётя Нюра, словно боясь обидеть. Я обернулся. Сзади меня, на выкошенном месте, торчали пучки несжатых колосьев. — Ладно, ладно, — сказала она. — Я подберу. — И вдруг спросила: — Слышь, Никол — ка, а если бы батя твой не вернулся, а мама снова замуж вышла?

Я распрямился и уставился на неё.

— Чего это вы, тётя Нюра, сговорились, что ли, с Васькой? Он меня тоже про это спрашивал.

— Спрашивал? — испугалась тётя Нюра и проговорила тихо: — Ну и что?

— "Что, что"! — ответил я, сгибаясь над колосьями. — Я бы лично сбежал. В ремеслуху, например, или в суворовское училище.

— Сбежал? — отозвалась тётя Нюра, словно эхо.

— Сбежал! — ответил я, любуясь, как вжикает мой остро отточенный серп: вж-ж, вж-ж!

— Ну, хватит, Кольча, хватит! — окликнула меня тётя Нюра, трогая за плечо. (Я вытер пот, но серп не отдавал.) — Ты поднять сноп сможешь? — спросила она невесело. (Что за странный вопрос задавала тётя Нюра? Конечно, смогу. Я кивнул.) — Тогда таскай их на гумно. — Она показала на ровную площадку в конце поля. — Туда молотилку подгонят. Таскай пока потихоньку.