Читать интересную книгу 12 лет рабства. Реальная история предательства, похищения и силы духа - Соломон Нортап

Если плантатор опасается заморозков, сахарный тростник валкуют. Валковать – значит срезать стебли пораньше и укладывать их вдоль в борозду таким образом, чтоб верхушки покрывали нижние части стеблей. Они могут оставаться в этом состоянии от трех недель до месяца, не портясь, и заморозки им не страшны. Когда приходит время, их вынимают, обрезают и отвозят на тележках на сахарную мануфактуру.

В январе месяце рабы снова выходят в поле, чтобы подготовить его для следующего урожая. Сначала по земле рассыпают верхушки и листья – отходы прошлогоднего тростника, и в сухой день их поджигают. Огонь пробегает по полю, быстро испепеляя сухие былинки, оставляя его голым и чистым – готовым для мотыжения. Землю рыхлят вокруг корней старой стерни тростника, и с течением времени он возобновляется от корней. То же самое происходит и на следующий год; на второй год тростник становится слаще и приносит больший урожай, чем в первый, а самый богатый урожай – на третий год. А потом растение истощает свою силу, и поле необходимо перепахать и заново засеять.

За те три сезона, что я проработал на плантации Хокинса, значительную долю времени я был занят на сахарной мануфактуре. Хокинс славился как производитель самой лучшей разновидности белого сахара. Далее следует общее описание его сахарной мануфактуры и процесса производства.

Мануфактура – это огромное кирпичное здание, стоящее на берегу байю. Вбок от здания уходит открытый навес, имеющий по меньшей мере 100 футов в длину и 40 или 50 футов в ширину[77]. Паровой котел, в котором вырабатывается пар, расположен снаружи главного здания; механизмы и двигатель покоятся на кирпичной платформе, в 15 футах[78] над полом, внутри главной части здания. Механизмы вращают два огромных железных вала, диаметр которых составляет от 2 до 3 футов[79], а длина – от 6 до 8 футов[80]. Они приподняты над кирпичной платформой и вращаются по направлению друг к другу. Бесконечный транспортер, сработанный из цепи и дерева, похожий на кожаные ремни, используемые на мануфактурах меньшего размера, выходит от железных валов за пределы главного здания и тянется на всю длину открытого навеса. Тележки, на которых привозят с поля свеженарубленный тростник, сгружают по обеим сторонам навеса. Вдоль всего бесконечного транспортера выстраиваются дети рабов, чье дело – укладывать на него тростник. Затем на транспортере он следует вдоль навеса и подается в главное здание, где ссыпается между валами, размалывается и падает на другой транспортер, выносящий его из главного здания в противоположном направлении. Здесь транспортер вываливает отходы в верхнюю часть трубы, под которой разведено пламя, поглощающее их. (В противном случае они вскоре заполнили бы все здание, кроме того размолотый тростник быстро преет и может привести к развитию болезней.)

Сок сахарного тростника, пропущенного через валы, сливается в приемник под железными валами и стекает в резервуар. По трубам он поступает в систему из пяти фильтров, каждый из которых вмещает по нескольку хогсхедов[81] жидкости. Эти фильтры заполнены костным углем – веществом, напоминающим вспененный каменный уголь. Его делают из костей, которые пережигают в закрытых сосудах. Уголь используют для обесцвечивания сока сахарного тростника путем фильтрации перед кипячением. Через эти пять фильтров сок проходит последовательно, а затем устремляется в большой резервуар под первым этажом, откуда с помощью парового насоса выкачивается наверх, в рафинатор, изготовленный из листового железа, где его нагревают паром, доводя до кипения. Из первого рафинатора сок поступает по трубам во второй, затем в третий, а оттуда в закрытые железные сосуды, через которые проходят трубы, наполненные паром. Таким образом, в кипящем состоянии сок проходит последовательно через три сосуда, а затем поступает по другим трубам в охладители на первом этаже. Охладители – это деревянные ящики с дном-ситом, изготовленным из самой тонкой проволоки. Когда сироп поступает в охладители и встречается с воздухом, он превращается в крупицы, а патока сразу же вытекает через сито в стоящую внизу цистерну. Так получается белый сахар, или рафинад, самого лучшего сорта – чистый, прозрачный и белый как снег. Когда он остывает, его вынимают, пакуют в бочки, и теперь он полностью готов к отправке на рынок. После этого патоку из цистерны вновь закачивают на верхний этаж и с помощью другого процесса превращают в бурый сахар.

Наверное, существуют и более крупные мануфактуры, устроенные иначе, чем эта, которой я дал такое несовершенное описание; но, вероятно, на всем Байю-Бёф не сыщешь другой столь прославленной, как мануфактура Хокинса. Не зря Ламберт из Нового Орлеана – партнер Хокинса. Это человек весьма богатый, он имеет долевые паи, как мне рассказывали, еще в сорока различных сахарных плантациях Луизианы.

Единственное за весь год отдохновение от непрестанных трудов, выпадающее на долю раба, – это рождественские праздники. Эппс давал нам три выходных дня, другие хозяева позволяют своим рабам четыре, пять или шесть дней, в зависимости от меры их великодушия. Этих особых дней года невольники ждут с нетерпением и удовольствием. Незадолго до Рождества они ждут прихода каждого вечера не только потому, что он сулит им несколько часов отдыха, но потому, что он на один день приближает их к Рождеству. Рождество одинаково радостно приветствуют стар и млад; даже дядюшка Абрам перестает прославлять Эндрю Джексона, а Пэтси забывает свои многочисленные невзгоды посреди общего святочного веселья. Это пора, когда можно пировать, резвиться и дурачиться, – карнавальный праздник детей неволи. Это единственные дни, когда им даруют немного ограниченной свободы, и они воистину всем сердцем открываются ей.

По обычаю, один из плантаторов устраивает «рождественский ужин», приглашая в часть праздника рабов с соседних плантаций присоединиться к его собственным рабам. Например, один год рождественский ужин давал Эппс, на другой – Маршалл, в третий – Хокинс, и так далее. На ужин собирается от трех до пяти сотен невольников, которые приходят пешком, приезжают в тележках, верхом на мулах, в упряжках, запряженных двумя и тремя лошадьми. Вместе порой едут парень и девушка или девушка и два парня, а бывает, что парень, девушка и женщина постарше. Скажем, дядюшка Абрам верхом на муле, а за спиной у него тетушка Феба и Пэтси, неторопливо едущие на рождественский ужин, – не такое уж непривычное зрелище на Байю-Бёф.

Тогда, «и притом не когда-нибудь, а в самый сочельник»[82], они облачаются в свои самые лучшие наряды. Хлопчатобумажную одежду отстирывают дочиста, башмаки начищают огарком сальной свечи, а если рабу так повезло, что в его хозяйстве имеется шляпа без полей или донышка, она горделиво водружается на голову. Однако их приветствуют с не меньшей сердечностью, если они приходят на пиршество босые и с непокрытой головой. Как правило, женщины носят на головах белые платки, но если так случилось, что на их пути попалась огненно-красная лента или выброшенный за ненадобностью чепчик хозяйкиной прабабушки, их непременно наденут в таких случаях. Красный – насыщенный кроваво-красный – это решительно любимый цвет у знакомых мне невольниц. Если даже красная лента не украшает шею, вы непременно обнаружите, что вся копна их густо вьющихся волос перевязана красными нитями и шнурками того или иного сорта.

На открытом воздухе устанавливают стол, нагруженный всевозможными видами мяса и горами овощей. Бекон и кукурузные лепешки в таких случаях отправляются в отставку. Порой готовка происходит в кухне плантации, порой – под сенью широких ветвей деревьев. В последнем случае в земле роют траншею, в нее складывают дрова и жгут их, пока вся она не наполнится горячими угольями, на которых жарятся цыплята, утки, индейки, поросята, а нередко и целая туша дикого быка. Кроме того, невольников снабжают мукой (из которой они пекут печенье), а еще персиковым и другим вареньем, а также всевозможными пирогами, за исключением пирожков со сладкой начинкой, поскольку такой род выпечки до сих пор им незнаком. Только раб, который прожил весь год на скудном пайке из кукурузных лепешек и бекона, в состоянии оценить такой ужин. Белые большими группами собираются поглазеть на эти гастрономические удовольствия.

Рабы усаживаются за грубо сколоченный стол: мужчины с одной стороны, женщины – с другой. Двое, между которыми успели возникнуть нежные чувства, неизменно ухитряются сесть друг напротив друга; ибо вездесущий Купидон не гнушается посылать свои стрелы и в простодушные сердца рабов. Чистое и восторженное счастье освещает все темные лица. Они сверкают улыбками: их белые зубы, контрастируя с темной кожей, превращаются в две длинные белые полосы вдоль всего стола. Вокруг этой скатерти-самобранки множество глаз закатываются к небу в экстазе. Следуют хихиканье, смех, сопровождаемые звяканьем столовых приборов и посуды. Локоть Каффи врезается в бок соседа, движимый невольным выражением восторга; Нелли грозит пальчиком Самбо и хохочет, сама не зная почему; и так текут рекою радость и веселье. Когда разносолы исчезают со столов и голодные желудки детей тяжкого труда насыщаются, следующим номером развлечений идут рождественские танцы. Моим делом в эти праздничные дни всегда была игра на скрипке.