Читать интересную книгу Жаворонки ночью не поют - Идиллия Дедусенко

— Шестнадцать!

— И…и…уже дети? Сколько?

— Сто двадцать четыре!

Амиров недовольно дёрнул плечом:

— Слушай, девочка, ты что мне голову морочишь?

— Товарищ Амиров, я веду детей из детдома. Эвакуируемся мы. Пожалуйста, выслушайте меня и помогите, иначе мои дети умрут этой же ночью от голода.

— Говори! — разрешил Амиров.

Зойка удивлялась, откуда у неё взялись силы. Она говорила, не останавливаясь, торопилась рассказать всё, чтобы те, кто сидит в этой комнате, а прежде всего сам Амиров, поняли её, поняли, как нужна помощь детям. В доказательство она отстегнула карман, вытащила комсомольский билет, оставшийся листок со штампом детдома, который больше так нигде и не пригодился, и положила перед Амировым.

— Правильно, ваш детдом должен был пройти через наш эвакопункт. Но ещё в начале августа. Как вы запоздали!

— Но мы же… пешком. Полтора месяца!

— Да, да, — задумчиво сказал Амиров. — Но это… непостижимо!

Он подошел к Зойке, легко поднял её, держа под локти, и повернул несколько раз, словно хотел, чтобы все хорошенько рассмотрели эту девочку.

— Смотрите, — сказал Амиров. — Дитя привело детей. Тысячу километров пешком! Ничего не испугалась. Сто двадцать четыре жизни сохранила! Вы понимаете это? Сто двадцать четыре жизни! Смотрите на эту девочку — перед вами настоящая героиня!

Амиров опустил Зойку на пол. В глазах у неё было темно от головокружения. А сердце бешено и гулко колотилось от радости: теперь они спасены! Амиров нажал на кнопку. Вошёл человек.

— Накормить детей и сегодня же посадить на пароход до Красноводска, — приказал Амиров.

— Сколько ребят?

— Сто двадцать четыре.

— Очень много. Невозможно сегодня, товарищ Амиров.

— Для них не может быть ничего невозможного! Найдите место хотя бы на барже.

— Слушаюсь.

Амиров достал из стола две картонки и подал Зойке:

— Вот по этой вам дадут здесь супа и хлеба. А по этой в Красноводске на морском вокзале получишь пятнадцать тысяч рублей. Это вам на дорогу до самого места. И не экономь, корми детей хорошенько, и так наголодались.

Вторую картонку Зойка спрятала в карман, а по первой они получили два ведра супа в столовой около порта. Когда стали разливать по оловянным мискам, оказалось… ровно сто двадцать четыре порции. Глядя на свою пустую чашку, Зойка теперь только поняла, что она нигде не назвала себя, сто двадцать пятую.

— Эх, что ж ты так, — сокрушённо сказал мужчина, который принёс вёдра с супом, — больше ничего не дадут, у нас строго.

Первыми встали Костя, Люда и Таня, за ними — остальные. Дети, привыкшие в пути делиться всем по-братски, и на этот раз не начинали есть, пока еду не разделят всем поровну. Они сидели и ждали, когда последнюю порцию супа перельют из ведра в чашку. Увидев, что миска Зои Дмитриевны пуста, каждый подходил и отливал из своей ложку супа. Скоро чашка была полна до краев, а те, кто ещё не успел перелить свою кроху в миску Зои Дмитриевны, толпились около, не начиная есть, и Зойке стоило немалого труда уговорить их приступить к еде.

Наконец все расселись и начали есть. Зойка закусила губы, боясь разреветься у всех на глазах. Если бы можно было поставить пробу на каждом сердечке, она поставила бы самую высокую. Потому что никакими словами невозможно выразить, какие это замечательные дети. В тот момент яснее, чем когда-либо, ей представлялась совершенно чудовищной мысль о том, что их можно бросить. Зойка, отвернувшись в уголок, принялась есть, а крупные солёные слёзы капали в миску с супом.

Жажда

После ужина их повели в порт, и здесь, у причала, Зойка увидела странное сооружение: баржа не баржа, паром не паром… Однако называли его пароходом. Толпы людей, как и перед эвакопунктом, напирали на широкие сходни, и Зойка со страхом подумала, что им невозможно будет пробиться. Но военные патрули ловко сдерживали напиравшую толпу и пропускали только очередных.

Всю ночь пароход простоял у пристани, а лишь рассвело, отправился в путь. Зойке казалось, что с того момента, как они погрузились на него, прошла целая вечность — так медленно и грузно одолевал он волну за волной. А плыли они всего двое суток. Вернее, плыли днём, а ночью судно становилось на якорь.

Место детдомовцам выделили на носу, где они едва размещались, тесно прижимаясь друг к другу. Днём нещадно пекло, но спрятаться было негде: вся палуба забита людьми до отказа. Зойка чувствовала временами, как вместе с пароходом колышется что-то у неё в груди и поднимается грузной тошнотой к горлу. Голова раскалывалась от жары, казалось, вот-вот взорвётся. Но надо было держаться и подбадривать детей. Тяжело роняя слова, она рассказывала им сказки.

Воду выдавали один раз в день. Дети брали бутыль из-под варенья, которую чудом сохранили, несколько баночек, бутылочек и приносили положенные им десять литров. Дрожащими ослабевшими руками ставили драгоценную ношу в центр круга, и начиналось самое приятное в этом морском путешествии: каждый получал свои несколько глотков воды. Она была мутноватая и тёплая, но это была вода!

На третий день произошла катастрофа: ребята вернулись в слезах, они разбили бутыль, не хватило сил удержать её. Воды в баночках и бутылочках так мало, что едва хватало по глотку или два на всех. Глоток воды в сутки на таком пекле равносилен капле в пустыне, которую мгновенно поглощает песок. После полудня, когда солнце становилось особенно беспощадным, все буквально валились друг на друга, охваченные тягостным дурманом. А тут ещё качка. Зойка, сдерживая тошноту, пыталась рассказать сказку про Дюймовочку. И вдруг раздался испуганный крик: «Роза умирает!»

Зойка пробралась к девочке. Роза сначала лежала без движения. Потом глубокий обморок перешёл в бред. Роза широко открывала глаза, безжизненные, пустые, и слабо вскрикивала:

— Это немцы! Немцы! Вы не отдадите меня? Нет? Не отдавайте меня немцам! Пожалуйста… не отдавайте… немцам.

Наконец она умолкла, и Зойка пришла в ужас от того, как быстро и неумолимо уходит жизнь из маленького тельца.

— Воды! — крикнула Зойка, позабыв, что её негде взять.

Неожиданно отозвался Костя.

— Сейчас, сейчас, — говорил он, торопливо разрывая свою рубашку на полоски.

Соединив их, Костя обвязал самодельной веревкой жестяную баночку и закинул в море. Скоро он вытащил почти полную баночку воды.

Зойка смочила Розе виски, губы, но девочка не шевелилась. Тогда она силой разомкнула ей рот и стала вдувать струйку воздуха. Зойка почувствовала, что у неё самой скоро лопнут лёгкие, в голове стоял красный туман, но она дула и дула, пока Роза не открыла глаза.

— Ну? Вот и хорошо… Вот и умница, — приговаривала Зойка, поглаживая чёрные косички. — Держись, маленькая. Держись, моя хорошая. Нельзя нам сейчас умирать. Столько выдержали, а теперь вдруг умереть, когда уже почти приехали. Нельзя, моя хорошая… Девочки, ну-ка сядьте вот так, прикройте ей голову.

Девочки сомкнулись полукругом, образовав крошечную площадку, на которую не падали прямые лучи солнца. Уложив Розу, Зойка глянула на Таню — та безучастно смотрела перед собой, и было непонятно, видит она что-нибудь или нет. «Сейчас упадёт», — испугалась Зойка.

— Танюша, ну-ка ложись вот сюда, — сказала она и, взяв малышку на руки, перенесла к Розе.

Всего-то несколько шагов, да и ноша невелика, а у Зойки глаза застелило темнотой. Она сделала несколько глубоких вдохов, дождалась, когда взгляд прояснится, и огляделась. Так, кто там ещё? Вовик и Толик? Нет, эти вроде молодцы, держатся. Оба чёрные, как обугленные головешки, но сидят рядом и о чём-то шепчутся. Были бы у них силы, они бы тут всё вверх дном поставили. Но сил нет, и мальчишки притихли.

Зойка села на своё место, чувствуя, как красноватый туман охватывает мозг. Только бы не упасть! Только бы не упасть! Надо продержаться до вечера. Солнце опустится в море, и остывающий воздух охладит голову, тело. Станет легче, и можно будет накопить за ночь силы, чтобы выдержать следующий день. Ей надо держаться — ведь у неё на руках дети — сто двадцать четыре жизни, за которые она в ответе и которые стали ей так дороги. А Роза и Таня не выдержат, если она не отдаст им свою порцию воды.

Уже два дня Зойка отказывалась от воды, отдавая её Розе и Тане. Когда становилось невмоготу, она протягивала руку Косте, и он, сразу понимая её, опускал в волну ржавую баночку. Зойка делала два-три глотка, но от морской воды только в первое мгновение становилось легче, а потом усиливалась тошнота, и чёрные рваные пятна расползались перед глазами.

Шли пятые сутки по морю. Пароход плыл так медленно, что Зойке казалось порой, будто он стоит на месте не только ночью, но и днём, судорожно подрагивая на волнах. Она уже совсем не могла встать. Силилась поднять голову, но её будто приковали к палубе тяжёлыми раскалёнными цепями. Зойка закрыла глаза, и ей казалось, что она стремительно летит в бездну.