Читать интересную книгу Будь мне ножом - Давид Гроссман

Я заглядываю внутрь и заранее тоскую о том, что когда-нибудь непременно будет разрушено, уничтожено и сломано, как всё всегда ломается (главным образом — из-за меня, мерзавца). Я где-то читал, что в древнем Китае слово «семья» писали так: рисовали «дом», а в нём — свинью…

Но сегодня всё приправлено добротой! Смотри, как ликует стол, в изобилии заваленный жизнеутверждающим мусором: вот хлебные корки, которые я срезаю с ломтиков хлеба для Идо; яичный желток на его губах и щеках (и на полу вокруг), дальше — круги какао на скатерти; косточки маслин; корзинка с большими красивыми фруктами, полными тропической страсти в нашем доме на окраине города; наши вилки и ложки; чашка с отломанной ручкой; чашка с трещинкой; чашки с надписью «Самая лучшая мама», «Лучшая подруга» и та уродливая жёлтая, которую мы получили на свадьбу с сервизом на двенадцать персон, и только эта осталась и отказывается разбиваться. У нас существует уговор, согласно которому разрешается разбить одну такую чашку во время ссоры, но эта чашка одна остаётся целой вот уже больше трёх лет. Даже тот последний период она пережила, ну, и о чём это говорит?..

А ещё — полка с разноцветными специями, хлебница, приоткрытая как рот дремлющего деда (хотел бы я поскорее в него превратиться!). Записки и газетные вырезки, которые я цепляю на холодильник для Майи, — инструкция по искусственному дыханию; заметки о детях, наглотавшихся моющих средств; последние статистические данные о трагедиях, произошедших в доме и вне дома, причиной которых стали превышение скорости, обжорство, злоупотребления и неумеренность… И вдруг — передо мной улыбающееся лицо Майи, простое и такое милое; её тело — такое любимое (я люблю его гораздо больше, чем своё) по-домашнему упаковано в синий спортивный костюм — точную копию моего. Мы когда-то получили их в подарок на годовщину свадьбы от её родителей, которые любят меня как сына. Даже, если мы, упаси бог, расстанемся, то будем делать вид, что мы вместе, только для того, чтобы их не огорчать. Майя подаёт мне кастрюлю-скороварку, затем проворно переливает позавчерашний суп в «толстушку» (предварительно освободив её от тушёной капусты, которая теперь в другом горшке, надтреснутом) и ставит на стол оранжевую эмалированную кастрюлю с остатками вчерашнего риса. А то, что было в надтреснутом, допустим — остатки гуляша, она перекладывает в «Сирино», купленный нами во время медового месяца в Италии, когда-то мы в нём варили суп на берегах Арно (не путать с «Сирано», купленным во Франции!). А пока кастрюли успокаиваются после всех этих перемещений, мы вместе наводим порядок в холодильнике так, чтобы более свежие молочные продукты стояли позади. Я склоняюсь над ней, она изгибается, чтобы пролезть под моей рукой, — это наш кухонный танец (не путать с пляской ослика!). За долгие прожитые вместе годы мы настолько соединились друг с другом, что мне временами мне кажется, что мы слились в некое одно бесполое существо, имеющее «точку страсти», но не имеющее способа её удовлетворения. Мы стали единой плотью, и это просто ужасно!

Ты не представляешь, как я обрадовался, когда мы учили Идо завязывать шнурки и оказалось, что каждый из нас делает это по-своему!

Кстати, спасибо за предложение относительно с Шаем, но с этим покончено. Это верно, что мы с ним повзрослели с тех пор, но, хоть это тебя и рассердит, мы с ним оба понимаем, что этот разрыв, насильственный и ненужный, — ещё и причитающееся нам наказание, и он — своего рода продолжение нашей дружбы. Никто не поймёт меня в этом лучше, чем Шай.

Вернёмся в кухню?

Теперь, когда мы вынули из холодильника треснутый горшок и поставили маленький «Сирино», там появилось свободное место. Майя извлекает из морозилки пластмассовую коробку с наклейкой «Бурекас с картошкой» и датой заморозки и ставит её на среднюю полку холодильника. Полка почти пуста — она шатается (это я её «отремонтировал»!), поэтому на неё нельзя ставить слишком тяжёлые предметы, — так Майя когда-нибудь будет объяснять это своему второму мужу, борцу, кузнецу, талантливому мастеру по ремонту холодильников. А пока мы оба стоим, отдыхая от этой утомительной суеты, и нас переполняет спокойное и жгучее удовольствие… Мне трудно описать словами, какое оно жгучее и глубокое, — до самых глубинных нервных окончаний — моих и Майиных. Они словно скручиваются от внутреннего тепла, струящегося в нас обоих, и напоминают жала скорпионов во время брачного танца или охоты, а мы оба раздуваемся от дурацкой гордости за это наше скромное «искусство», которое мы день за днём оттачиваем до полного совершенства и чистоты нашего единства. Вот такие дела, Мирьям!.. Сейчас мне вдруг стало ясно, что мои отношения с моей Майей настолько устойчивы и чётко определены, что в них почти невозможно привнести новый слишком большой элемент (такой, например, как я…).

Я прав? Два человека, в радости и в беде. Они любят друг друга и живут в плотно закупоренной семейной банке. Каждый мой глубокий вдох что-то отнимает у неё, — невольно возникают мелочные расчёты с самым любимым человеком. В конечном итоге всё превращается в счёта, в баланс. Поверь (хоть тебе и не хочется) — не только, кто сколько зарабатывает, и кто больше работает дома и на работе, и кто более активен в постели. Даже гены, внесённые тобой в семейную кассу, как-то подсчитываются. Даже то, на кого ребёнок больше похож, и кто из вас быстрее стареет, и кто за ним не торопится.

Более того — кто первым прерывает поцелуй!

Так обними меня сейчас (сейчас же!), положи мне голову на плечо. Есть одно место, кроме тайных родинок, которое я мечтаю поцеловать: впадинка на плече у шеи. Хочу губами ощутить твоё тепло, твою мягкую как бархат кожу и пульсирующую под ней артерию — это тихое непрерывное биение струящейся в тебе жизни. Приди в мои объятия, и не говори ничего, но согласись про себя, что так тоже можно рисовать семейную жизнь: двое, которые смотрят друг на друга, один против другого в очень продолжительной и ужасно медленной церемонии — церемонии смертной казни самого любимого человека…

Меня зовут ужинать. Яичница готова…

Кстати, меня потрясло то, что ты написала — что у тебя нет никого, кроме Амоса, с кем бы ты хотела поделиться сейчас своими чувствами, возникшими благодаря переписке со мной(!).

Извини: не верю! Звучит красиво. Но это невозможно.

Не просто «красиво» — в твоих устах это звучит чудесно, округло, щедро и возбуждает ревность: «…я не сомневаюсь в том, что Амос правильно поймёт то, что не перестаёт меня волновать — незнакомый человек увидел во мне нечто, настолько тронувшее его сердце, что безоглядно доверился мне…»

И дело не в том, что я не способен это вообразить. Как хорошо было бы жить в таком правильном мире, где я мог бы сказать Майе: «Подожди минутку, я только допишу письмо Мирьям», — а она бы спросила: «Мирьям?.. Что за Мирьям?» И я спокойно дописал бы письмо, вернулся бы в дом, сел за стол, положил себе кусок яичницы и сказал бы, что Мирьям — это женщина, с которой я переписываюсь уже почти полгода, и которая делает меня счастливым. И Майя улыбнулась бы, радуясь тому, что я наконец-то выгляжу счастливым (разрушая тем самым многолетнюю репутацию), и, перемешивая большой ложкой салат, попросила бы рассказать ей ещё об этом счастье, — какое оно, и чем отличается от того счастья, которое даёт мне она? Я подумал бы немного и сказал бы ей, что, когда я тебе пишу, я чувствую, как что-то во мне оживает. «Возвращается к жизни — понимаешь, Майя? Даже тогда, когда я пишу ей такое, что вызывает во мне отвращение к себе самому, — я через неё проживаю то, что только ей удалось во мне оживить, и, если бы не она, просто умерло бы. Ты же не хочешь, чтобы что-то во мне умерло, верно, Майя?», — так я сказал бы ей, нарезая тонкими ломтиками сыр и помидор и складывая из них «бутерброд», а Майя попросила бы рассказать ей ещё, и я бы рассказал, например, что ты собираешь чайники со всего мира, но все они хранятся упакованными в кладовке. И Майя подумала бы, нет ли у нас какого-нибудь особенного чайника, чтобы тебе подарить. А я продолжал бы рассказывать, и Майя, смотрела бы на меня, как раньше — наивными глазами, излучающими любовь, она положила бы щеку на ладонь, как девочка, слушающая сказку, а я рассказывал бы ей дальше…

Яир

(Но тогда и она рассказала бы мне что-нибудь новое о себе, чего я раньше не знал…)

20 сентября

Привет, Мирьям!

Твой подарок…

Даже не знаю, с чего начать… Так много чувств теснятся, борясь за право быть первым… Однажды, в детстве, я поклялся прочитать все книги в школьной библиотеке, которые никто не читает. И я, действительно, целый год читал только те книги, формуляры которых были пусты (так я обнаружил несколько «зарытых сокровищ»). А ещё я хотел научиться управлять своими снами, чтобы по заказу других людей встречаться с их умершими близкими. Я хотел выдрессировать собаку, приучив её каждый вечер сопровождать какого-нибудь одинокого человека, которому хочется погулять, а повода для этого нет, — ты не можешь себе представить, насколько подобная чепуха до сих пор занимает меня…