Он нырнул куда-то вбок и покатился шариком вдоль узкого коридора. По бокам был длинный ряд мелких то ли лавочек, то ли прилавков за стеклом, в каждой сидел еврей в ермолке, с вставленным в одну глазницу увеличительным стеклом. Все они работали над брильянтами. Лупшиц остановился напротив одного, довольно молодого, и заговорил с ним на смеси иврита и идиш. Я не понимал ни слова, но мне показалось, что оценщик отнёсся к нему абсолютно индифферентно.
— Дайте ему ваши часы.
Тот долго рассматривал через свой окуляр, потом они опять заговорили.
— Он говорит — тысяча долларов. Ему можно верить.
Я поразился и расстроился: за эту вещь я заплатил семь тысяч рублей и рассчитывал продать её ну не меньше, чем за две с половиной тысячи долларов. Нет, я хотел, чтобы её оценили хотя бы два человека, тогда бы я получил более правильное представление о цене.
— Пойдёмте спросим кого-нибудь другого.
— Как хотите. Но больше вам никто не даст.
Когда мы вышли, он доверительно сказал:
— Знаете, может быть, вы и правы. Сразу видно, вы деловой человек. Вот что — я дам вам тысячу двести долларов. Прямо сейчас.
— Спасибо, но давайте спросим цену у другого оценщика.
Другой магазин был такой же по структуре, только там сидело ещё больше евреев в ермолках и с лупами. Лупшиц нашёл кого-то и опять заговорил на непонятной мне смеси языков. Повторилась та же сцена, после чего Лупшиц мне:
— Вы были правы — этот молодец говорит: полторы тысячи.
— Вот видите. Давайте сходим ешё к одному.
— Зачем? Смотрите, я открываю свой бумажник и даю вам полторы тысячи.
— Нет, пойдёмте к третьему.
— Ах, какой вы недоверчивый.
Мы пошли к третьему, там он мне сообщил — тысяча семьсот.
Ого, стоимость возрастала от магазина к магазину — интересная ситуация: кому мне доверять? Я даже не понимал, что они ему говорили — всё это была его интерпретация. Известно, что из двух спорящих по любому вопросу один — всегда дурак (потому что не знает, о чём спорит), а другой — подлец (потому что знает, но продолжает спор). В этом случае я, конечно, и был дурак. Кто тогда был Лупшиц? Мог ли он обманывать свежего беженца, чтобы обобрать? Во всяком случае, как ни срочно нужны были деньги, я решил с продажей не спешить. А Лупшиц с сияющим видом сказал:
— Даю вам две тысячи, прямо сейчас. Идёт?
— Знаете, я подумаю.
— Подумаете? О чём тут думать! Больше этого вам никто не даст.
— Очень может быть. Но я хочу сначала поговорить с женой.
— Вы мне не доверяете? Напрасно.
— Я вам доверяю, но дайте мне поговорить с женой.
Неожиданное везение: по протекции пожилого американца русского происхождения, мистера Майкла Левина, меня пригласил на деловую встречу хирург-ортопед из большого госпиталя в Бронксе. Левин сказал, что доктор Селин занимает высокое положение в департаменте ортопедической хирургии, что он еврей, сын иммигрантов из России, и заверил, что я могу ожидать самое хорошее отношение с его стороны. Что могло бы быть «самым хорошим»? Если бы он предложил мне работу. Мы с Ириной заранее радовались. Чтобы произвести на него лучшее впечатление, я составил и отрепетировал с Ириной несколько коротких фраз-ответов на возможные вопросы. В качестве рекомендации я взял с собой образцы искусственных металлических суставов моей конструкции, которые сумел перевезти для меня Коля Савицкий.
В назначенное время, секунда в секунду, я предстал перед столом секретаря:
— С добрым утром, я доктор Владимир Голяховский, у меня деловая встреча с доктором Селиным.
— Присядьте, я сейчас доложу.
Про себя я подумал: «Уф, всё-таки секретарша меня поняла».
Я приготовился к тому, что доктор встретит меня, коллегу-беженца, широкой и приветливой улыбкой (моё представление о типичном американце). Но он едва кивнул в мою сторону. Был он немного моложе меня, выглядел усталым и так, как будто ему было не до меня. Для помощи в переводе он позвал молодого доктора-резидента, поляка, который говорил по-русски. Но беседовали мы больше на английском.
— Почему вы уехали из России?
Вопрос был странным: как мог еврей, сын иммигрантов, спрашивать об этом? Ответ был ясен: люди уезжали оттуда потому, что им не хотелось там жить. Собрав все слова в кулак, я объяснил:
— Я устал жить в той стране. Мне там всё тяжело доставалось.
— У вас было хорошее положение?
— Да, я был профессором в Москве.
— Были у вас какие-нибудь скандалы на работе из-за характера? Какой у вас характер?
Опять странный вопрос: это можно спрашивать у того, кого уже принимают на работу, но он мне ничего ещё не предлагал и даже не спрашивал. Рассказывать ему про мои столкновения с коммунистами было бы слишком трудно, да и ни к чему.
— Я думаю, что неплохой. Нет, скандалов у меня не было.
После этого он подвёл меня к неготоскопу на стене, на котором было несколько рентгеновских снимков сложного перелома и вывиха в плечевом суставе.
— Ну, доктор, что бы вы стали делать в таком случае?
Меня уже много лет не экзаменовали, и теперь я очень хотел не ударить лицом в грязь. Я присмотрелся к снимкам:
— В этом случае трудно рассчитывать на хороший исход, что ни делай.
— Согласен, — наклонил голову Селин. — Ну, а всё-таки, что бы вы стали делать?
— Я бы выбрал между операцией артродеза (запирание сустава сращением костей) или искусственным протезом сустава.
— Какой конструкции протез? — наступал он на меня.
В те годы это был пока ещё новый метод лечения.
— Для такой операции у меня есть протез своей конструкции.
— Да? Можете показать его мне?
— Могу, — я достал протез из портфеля.
— Гм, гм, — он крутил его в руках, — интересно.
Оба они с резидентом стали наперебой задавать мне вопросы о методике операции, о лечении после операции, сколько я сделал таких операций, какие были результаты.
— У вас есть патент на это изобретение?
— Четыре патента: из США, Японии, Италии и России.
— Гм, интересно. О’кей, пойдём со мной в обход по палатам, я хочу с вами посмотреть кое-каких пациентов после операций.
Теперь я почувствовал себя немного уверенней.
Я никогда не видел американского госпиталя, какие там палаты, какое оборудование. Профессионализм моей души ликовал, когда я шёл по коридорам за доктором. Поляк-резидент с почтением пропускал меня вперёд. Но доктор шёл впереди и даже как будто забыл обо мне. А я на ходу ко всему присматривался. Таких хороших палат на одного или двух больных нигде в Москве не было, кроме как в кремлёвской больнице для правительства. Но оборудование здесь было намного лучше. Доктор делал обход очень наспех, на ходу спрашивал: — Ну, как дела, о’кей?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});