Теперь ей пришлось с одного-двух показов научиться снимать электрокардиограммы, подготавливать инструменты для врачебных манипуляций и многому другому.
Приходя домой без сил, она всё же хотела рассказывать нам с Володей впечатления дня. А они были удивительные и для нас совершенно новые.
Офис был на первом этаже большого и шикарного трёхэтажного особняка, принадлежавшего самому доктору. Они с женой занимали лишь часть второго этажа, а остальное было превращено в клинику для лечения толстых пациентов похуданием. Этим ведала жена доктора, имея свой штат сотрудников.
В офис и в клинику приходили только очень богатые пациенты, жившие вблизи, в основном женщины — жёны и родственницы миллионеров. В этом районе жили воротилы Уолл-стрита, хозяева многомиллионных корпораций, богатые издатели, знаменитые актёры. Большей частью у их жён — пациенток доктора — не было серьёзных медицинских проблем, они приходили к доктору, как в свой клуб, а заодно хотели проверить кровяное давление, или пожаловаться на плохой сон, или на головную боль. Некоторые заходили в офис во время прогулки, чтобы хоть чем-нибудь отвлечься днём, когда их мужья работали, а самим им делать было нечего. Появлялись они в дорогих мехах, увешанные драгоценностями, с искусным гримом на немолодых лицах. Многие держали на руках или вели на поводках собачек-болонок, всегда чистеньких и с бантиками. А одна из них приводила даже двух собак-мопсов. Ирининой обязанностью было встречать их у двери и проявлять внимание:
— Добро пожаловать, миссис Смит. Как поживаете?
— Ах, не спрашивайте! — закатывала глаза пациентка. — Я себя чувствую ужасно!
— Что случилось, миссис Смит?
— Я так плохо спала эту ночь, так плохо!..
— О, я очень сожалею, миссис Смит.
— Я решила попросить доктора проверить моё состояние.
— Конечно, миссис Смит, я сейчас же доложу доктору. Присядьте на минутку.
Другая говорила:
— Ах, не пойму, что со мной — я совершенно лишилась аппетита. Вчера мы с мужем были на банкете в честь президента итальянской автомобильной компании. Там было так много вкусных блюд, так много! И представьте — мне совсем не хотелось есть. Я пришла посоветоваться с доктором: что это со мной?
— Конечно, доктор вам всё объяснит и поможет. Вы присядьте, я ему скажу о вас.
Потом Ирина помогала своему шефу. Фактически они оба имели перед собой бездельниц, мучавшихся дурью. Но за первый визит доктор брал с них S150, а за все последующие $100 (при средних для терапевтов в то время цифрах $50 и $25 соответственно). Деньги никогда не передавались из рук в руки: секретарь доктора посылала счета пациенткам на дом, мужья выписывали чеки и присылали их в офис. Доктор был сам очень богат, владел какими-то плантациями и землями. Но в возрасте за восемьдесят лет он со страстью юношеской любви обожал деньги. На нью-йоркской бирже у него был свой агент, который часто ему звонил. Заслышав по телефону агента, доктор бросал своих пациентов на Ирину и подолгу обсуждал с ним, какие акции покупать, какие продавать. Пока он это решал, Ирина оставалась с пациенткой и чувствовала неловкость перед ней. Ей приходилось как-нибудь отвлекать визитёршу.
В таких случаях помогала собачка, на которую стоило лишь глянуть, как хозяйка забывала о своих хворобах и принималась страстно расхваливать пёсика. Ирина вежливо поддакивала, пока не возвращался доктор. Он извинялся, сообщал, что был занят разговором с тяжёлым больным. Он даже начинал развлекать собачку, делая вид, что помогает своей пациентке всем, чем только может. Потом он назначал ей ненужные анализы и прописывал ненужные лекарства, выдумавал какой-то особый режим дня и особую (очень дорогую!) диету. Ирина провожала пациентку до двери и желала ей поправляться. От чего?
Ирина, которая сама ещё недавно принадлежала к московской элите, теперь оказалась в положении Золушки. Она всю жизнь работала и терпеть не могла богатых бездельников. Чтобы уметь с достоинством делать то, за что ей платили, нужно было иметь хорошие манеры. И хорошую выдержку (чтобы не выказать наплыва презрения). Доктор, кажется, ценил это в Ирине. Некоторым из пациентов он даже специально представлял её, рассказывал, что она свежая иммигрантка из России и сама жена доктора.
— Ах, действительно? Как интересно! — закатывала глаза пациентка.
Чтобы скоротать время, некоторые из них начинали расспрашивать Ирину про её семью, про Россию, про наше теперешнее положение. Каждый ответ вызывал восторженную реакцию, всегда одну и ту же:
— Ах, действительно? Как интересно!
Бывали такие, что обещали пригласить Ирину со мной к ним на обед, кое-кто даже говорил, что обязательно расскажет о нас мужу или другому влиятельному лицу, чтобы те что-то сделали для нас. Что? Ирина ни о чём не просила, но благодарила, конечно, за добрые чувства. Уходя, они тут же забывали свои обещания.
Но Ирине было на это наплевать: как ни мизерно становилось наше существование, чек её недельного заработка компенсировал нас каждую пятницу.
На кембриджских языковых курсах занимались иммигранты из всех стран мира. Никогда раньше не видел я такого смешения людей разных наций. Доминировали смуглые и чёрные из стран бассейна Карибе кого моря и из Латинской и Южной Америк. Впервые я узнал, как выглядят люди из Венесуэлы, Доминиканской Республики, Боливии, Гаити, Перу, Панамы, Бразилии. Было много филиппинцев, южнокорейцев, израильтян. Занимались там франкоязычные канадцы, итальянцы, испанцы. И, конечно, было довольно много советских беженцев. Вот когда я смог по-настоящему увидеть: кого только не принимала к себе Америка!
Большинство студентов были молодые — от 17 до 30 лет. Они приехали в поисках работы, не оставив позади себя больших трагедий и не думая навсегда расставаться со своей семьёй и страной. Многие из них даже могли неплохо объясниться на английском, но не умели читать и писать. Они были на третьем-четвёртом и выше левелах (классах). Молодые — как молодые: держались свободно, были веселы и приветливы. Они были хорошо знакомы с деталями повседневного быга Америки, имея в своих странах много американских бытовых товаров и кинофильмов. В Нью-Йорке они чувствовали себя как дома.
Отличались от них только мы: большинство в возрасте около сорока лет, а некоторые даже и за пятьдесят, совсем не говорили на английском, все уехали навсегда, пережив трагедии расставания навеки. Почти все учились на первом или втором левеле. Ничто американское не проникало в наш прошлый быт, и мы чувствовали себя здесь в чужом, незнакомом мире. Поэтому и держались наши скованно, изолированными группками, избегая контактов со всеми другими, особенно с чёрными. На них поглядывали с подозрением и недружелюбием.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});