— Да ни один хозяин не сдаст вам такую квартиру за триста долларов! — вскричал он. — Послушайте, что я вам скажу. Я знаю хозяина, он миллионер. Ой, сколько у него миллионов! Это бруклинский еврей, такой религиозный, не дай бог, какой религиозный!.. У него пятьдесят таких домов по всему городу. А посмотрите на него в субботу в синагоге: вам покажется, что он нищий. Да! Поверьте мне, это такой жмот, что он никому не уступит и пяти долларов. Но я сам буду с ним говорить, мне он уступит. Главное, чтобы он поверил, что вам можно сдать квартиру. Пока что вы не работаете, а жена зарабатывает мало. Он не поверит, что вы будете регулярно платить. А выселить вас на улицу он не имеет права. Зачем ему думать о неприятностях? Каждый хозяин хочет жильцов, которые работают и имеют постоянный доход. Его придётся уговаривать. Но такого жмота уговорить невозможно. Никто не может. А я могу.
Ирина была насторожена и расстроена. Она шепнула мне:
— В такой большой квартире нам придётся жить с родителями — смешно было бы им платить за свою, если мы станем жить в пятикомнатной.
Такая перспектива ни её, ни меня не радовала — мы хотели жить отдельно.
— Какая же, по-вашему, месячная плата за эту квартиру?
— Какая? Он может запросить и пятьсот, и шестьсот долларов.
Мы сразу скисли — это не для нас. Зачем-то в это время поднялся на лифте дорман. Увидев нас у открытой квартиры, он буркнул Лупшицу:
— Это не та квартира, я же вам сказал, та — напротив.
— Не та? — Лупшиц смутился и забормотал что-то несвязное.
На наш звонок соседка напротив открыла дверь. Оказалось, это она со своей подругой переезжают в квартиру напротив и скоро освобождают свою. Мы попросили её разрешения осмотреть. Там была прихожая, довольно большая гостиная, столовая, спальня, кухня и одна ванная. Она была меньше, но мне понравилась больше: стоить она должна дешевле. Но Ирине квартира не понравилась с первого взгляда. Младший только спросил, какая комната будет предназначена ему, узнав, что самая отдалённая, удовлетворился — ему тоже хотелось самостоятельности, личного покоя.
Если нам повезёт и удастся снять эту квартиру, то надо скорее искать поблизости ешё квартиру для родителей. Тоже нелёгкая задача.
Но главное, предстояло уговорить и Ирину, и хозяина.
Прошло уже несколько недель, но доктор Селин не давал никакого ответа о работе.
Я стал просить Ирину звонить, боялся, что не сумею ответить по телефону. К тому же у меня была надежда, что голос жены, просящей о работе для мужа, может больше тронуть его сердце. Но каждый раз он давал разные объяснения и заканчивал:
— Позвоните через неделю.
В конце концов в Ирину закрались сомнения.
— По тому, как изменился тон его голоса за эти недели, мне кажется, что он ничего не собирается для тебя делать. По-моему, он обманщик и болтун. Как хочешь, я не стану больше ему звонить.
— Не может быть, чтобы серьёзный человек поступал так несерьёзно, — возражал я. — Пойми, я знаю по себе: когда я был директором клиники, много людей приходили просить у меня работу. Я никого не обманывал — или брал, или отказывал. Ведь это же работа. Нет, нет, американский доктор не станет так поступать. Вспомни наших новых друзей Графов, ты же видела на их примере, какие сердечные и демократичные люди американцы.
— Они могут быть исключением. По-моему, ты идеализируешь американцев.
— Предположим, я их идеализирую. Но если даже и так, то в моём случае Селин может просто сочувственно отнестись к коллеге-иммигранту из России, откуда эмигрировали его родители. Ведь он даже приглашал меня домой, и он знает несколько русских слов. Нет, давай позвоним ещё раз, хотя бы последний.
— Хорошо, но это будет в последний раз.
В моей душе не было сомнений, но нарастала тревога, овладевало предчувствие крушения: ни работы, ни квартиры не было. Из-за этого я не мог концентрироваться на занятиях английским. Готовя по утрам упражнения, я тупо сидел над бумагой, и мозг мой был, как в тумане. Я спускался вниз, в толпу постояльцев и беженцев. Там раньше шли громкие дискуссии, но теперь стало тише. Берл объяснил мне:
— Тот часовщик из Харькова съехал из отеля, он нашёл работу и квартиру. Он теперь всем доволен. Вы бы его не узнали. Я же ему говорил — найдёте работу и перестанете нервничать. Это Америка.
Неплохо бы и мне найти работу и перестать нервничать. Чтобы отвлечься от мрачного настроения, я начал по утрам бегать и подтягиваться на турнике в Центральном парке. Для этого я за $3 купил на прилавке на 42-й улице дешёвые шорты и майку. И стал похож на американца. В Москве, да и по всему Союзу, мы никогда не видели, чтобы толпы жителей бегали по паркам для своего спортивного удовольствия, каждый сам по себе. А здесь это было обычное явление: с раннего утра и до поздней ночи мужчины и женщины, молодые, пожилые и даже старые бегали по аллеям и дорожкам Центрального парка. И я побежал вместе с ними.
То ли от переживаний, то ли от упражнений я похудел на десять фунтов (четыре килограмма). Когда, проводив на работу Ирину и Младшего, я выходил вниз в своём спортивном наряде, Берл говорил мне:
— Ого, вы совсем как настоящий янки — бежать, бежать, бежать… И выглядываете хорошо, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.
— Спасибо, чем дела хуже, тем шире должна быть улыбка.
Стояла чудесная погода начала лета, утра были свежие, и пышная молодая зелень изумительно красива на фоне безоблачного ярко-голубого неба. Я бегал вокруг резервуара с сотнями других ньюйоркцев. У меня даже появились там знакомые, и мы на бегу приветливо здоровались, перебрасываясь одним-двумя словами:
— Хэлло, с добрым утром! Как дела? — и разбегались с улыбкой.
Мне нравилось бежать в их массе, я как будто чувствовал приобщение к той бодрой толпе, к новой жизни. Это была иллюзия самообмана, курс самостоятельного психологического лечения физическим отвлечением. Но иногда самообман так приятен: «тьмы низких истин нам дороже / нас возвышающий обман»…
Я прибегал в гостиницу и — всё начиналось снова.
Мистер Лупшиц уже несколько раз сообщал мне, что разговаривал с хозяином дома, но тот пока ещё не дал ему ответ. При этом он не забывал спросить:
— А вы не продали те брильянты кому-нибудь другому?
Один раз он даже повёл меня в контору хозяина. Для большого домовладельца контора была невзрачная и маленькая — всего одна полузапущенная квартира, никаких кабинетов, никакой помпы. Бизнес был семейный, работала целая ортодоксальная еврейская семья: бородатые мужчины в чёрном, с ермолками на голове, и женщины в париках на стриженых головах. Хозяин — невзрачный человек лет за сорок, его мать была то ли бухгалтером, то ли секретарём. Лупшиц представил меня как свежего иммигранта, доктора, которому нужна освобождающаяся квартира в том доме. Они мельком взглянули в мою сторону — никто не проявил никакого интереса ни ко мне, ни к нему. Хозяин только буркнул цену $375 — намного больше, чем я ожидал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});