В общем, одна из самых “титулованных” женщин СССР.
“Наконец-то совсем недавно смогли, пройдя бесконечную цепочку барьеров, заключить договор со шведской фирмой на поставку позитронно-эмиссионного томографа, который для меня всегда будет связан с Вами – спасибо Вам за помощь. Сделаем все для реализации открывающихся возможностей и для скорейшего создания отечественных аналогов…” И далее: “…по тому, что я знаю о механизмах мозга, наше общество сейчас проходит фазу, только через которую и можно достигнуть нового желаемого уровня в социально-коммерческом и экономическом планах”.
В каждом ее письме есть хотя бы строчка о долгожданном томографе – как он себя “чувствует” и как трудится на благо отечественного здравоохранения. И в конце: “Думаю о Вас… но почему-то сейчас, когда Вы так хороши на экране… когда Вас так тепло принимают… болит у меня за Вас душа…” Язык ясный, русский, и почерк как будто типографский. Передавая мне на время эти письма, хозяйка сказала грустно: “У Натальи Петровны – трагедия. Почти одновременно из жизни ушли сын и муж”»[15].
Ну а я потом взялась ее защищать в Верховном Совете. Слышали эту историю?
Нет, поделитесь.
Ох! Это особенный момент моей биографии. Вот если человек может сказать: «Я чем-то горжусь», то, пожалуй, я горжусь этим поступком. Больше мне по гамбургскому счету гордиться нечем. Я не кокетничаю, сейчас поймете, о чем речь. Можно отчасти гордиться тем, что я, скажем, написала сильную статью в зарубежную энциклопедию, но фактически я свою жизнь в науке в эту статью вложила. И заслуга моя лишь в том, что я исследовала, думала, сидела и писала. Так для этого я предназначена, видимо. А парламент – совсем не моя территория.
Как вы, наверное, знаете, на последней сессии Верховного Совета СССР[16] творилось бог знает что. Регламент не соблюдался, выступавшие перебивали друг друга. Не хочется говорить это слово, но оно напрашивается.
Неужели бардак?
Сами вы сказали. Наша ленинградская делегация занимала места во втором, третьем, четвертом ряду прямо напротив президиума. И вот некий депутат как бы от имени народа, такой типаж с челочкой, по-моему, водитель троллейбуса[17], произносит разгромную речь в адрес Раисы Максимовны Горбачевой. В том смысле что за государственные деньги такую бестолковую женщину отправляют за границу. А я к тому времени уже «открыла» Америку. У нас была поездка по шестнадцати городам США буквально сразу после визита Михаила Сергеевича Горбачева, и газеты обсуждали его во всех подробностях. Я слышала и читала восхищенные отзывы американцев о Раисе Максимовне. Да и в Великобритании ее назвали Женщиной года, настоящей первой леди СССР. Я с этими оценками была абсолютно согласна. Кинулась к Дмитрию Сергеевичу Лихачеву. Предложила ему как главе Фонда культуры, который патронировала Раиса Максимовна, взять слово и ответить на эти нападки. Лихачев меня остужает: «Наталья Петровна, нас могут не так понять, не будем связываться».
Лихачева у нас сделали иконой. Бог с ним, каждому свое. Я растолкала очередь из желающих выступить, полезла на трибуну и рассказала то, что знаю о Раисе Максимовне. Естественно, не о ПЭТ, а об отношении к ней за рубежом, о том, как много она делает для престижа нашей страны, показывая, какие достойные у нас женщины.
Когда я вернулась в зал (сидела я рядом с Юрием Болдыревым), мое кресло было завалено записками, в которых меня проклинали, требовали моего ухода из Верховного Совета и называли позором ленинградской делегации. Мне потом и в Ленинград такие письма слали. Люди решили, что я какую-то карьерную цель преследую, знать бы какую. Полным академиком я уже была, прибор мы получили, больше ничего мне от начальства не требовалось, наша международная научная репутация от него не зависела. Но я месяца полтора переживала отчаянную травлю. Мне предлагали объяснить, как я могла пойти против народа. Якобы этот выступавший и был народом.
Осознание правды обычно запаздывает. И на похоронах Раисы Максимовны сколько было слез, сожалений, добрых слов об этой незаурядной женщине, ее вкладе в культуру, о помощи больным детям и других делах на благо страны.
Пушкин говорил, что чернь и молва – понятия, которые сходятся. Как вы думаете, почему все-таки к Раисе Максимовне так, скажем, неоднозначно относились?
По-моему, это судьба тех, кто знает больше окружающих, умеет больше окружающих. Она знала и умела гораздо больше… Жен генсеков мы раньше не видели. Они где-то были, а может, и не были. А Раиса Максимовна всегда была рядом с Горбачевым, в том числе в самые тяжкие дни для него. Иногда на полшага впереди, в чем ее тоже обвинили на том заседании. Она была элегантная, тоненькая, невысокого роста, но очень складная. К тому же правильно одевалась. Скажем, в Верховном Совете: никакой роскоши, пушистая кофточка и юбка; на конференции, где мы познакомились: серый костюм, серые сапожки. Но эта женщина имела твердый характер и умела высказать свое мнение по самым разным вопросам. Горбачев на нее просто молился. Однажды мы с ним стояли в коридоре, он спросил: «Вы уже видели Раису Максимовну?», и лицо у него засветилось. В зале она сидела неподалеку от нас, в гостевой ложе, он часто поглядывал в ее сторону.
Она довольно медленно говорила, и немного дидактично, поучающе, нет?
Понимаете, в жизни Раиса Максимовна была совершенно другая, чем на телеэкране. Не дано ей было выступать по телевизору. Я думаю, что, к сожалению, не нашлось человека, который внушил бы ей, что перед ней нет телекамеры. Потому что со мной и с другими людьми она говорила быстро и эмоционально. Поверьте, я это не придумала.
Конечно, поверю.
Наталья Бехтерева в юности
«Думаю, что я была ничего девочка».
В. М. Бехтерев, дед Натальи Петровны
«…он для меня всегда Владимир Михайлович…»
Владимир Михайлович с пациентом
Мать, Зинаида Васильевна Бехтерева
«…она ведь была очень красивая… Когда она появлялась (в театре), как правило, с опозданием, люди переставали слушать увертюру…»
Отец, Петр Владимирович Бехтерев
«Я очень долго папу ждала…»
Зинаида Васильевна в квартире на Греческом проспекте, на фоне скульптуры Фрины
«Папе казалось, что она, особенно в профиль, похожа на маму».
Наташа с младшим братом
«Мы с Андреем были разные по характеру, но совершенно одного ранжира».
Н. П. Бехтерева, конец 1940-х
«Я, аспирантка, слушала лекции