вопросы он задавал толковые. А что толстый, лысый и портупеями не препоясан – тебе, Сашка, шашечки или ехать?
Даже если этот Рудольфыч – единственный работник собственного детективного агентства (сколько Александр таких фирм навидался, где у генерального президента Пупкина один бухгалтер в подчинении, и тот на полставки). Не хвастается, пустыми обещаниями не сыплет. На «Тосю из педагогического» поморщился: дескать, шансы практически нулевые. Имени по сути нет, год рождения приблизительный (детектив говорил, почти не глядя на Александра, как будто просто рассуждал вслух), поискать можно, архивы не так чтоб недоступны, однако перспективы дохленькие. Только тут он взглянул на потенциального клиента прямо и руками слегка развел: не боги мы тут. Вот Колокольцева, сгинувшего в начале семидесятых – этого поискать можно, квартира опять же, куда-то он оттуда девался? А вот Тося… попробуем, но шансы мизерные.
Так что совесть у господина Белова имелась. Равно как и мозги и, пожалуй, опыт. Ладно, даже если с Тосей не повезет, пусть хотя бы друга дедовского отыщет, а там поглядим.
В общем, не блестяще, но и не безнадежно.
В больнице дела обстояли примерно так же: не блестяще, но не безнадежно. Да, к деду пока было нельзя (и неизвестно, когда будет можно), так что расспросить его в ближайшее время не получится. Но это ж не причина, чтоб унывать? И сидеть в неподвижной машине, тупо пялясь в ветровое стекло – глупо. Может, домой поехать, к серой тетрадке?
Только тут Александр понял вдруг, почему после визита в детективную контору его накрыло таким душным разочарованием. Опять детская вера в Деда Мороза, чтоб ее! Договор с сыщиками – поступок, вот и казалось, что после этого колесики сразу закрутятся. Нет, неведомая Тося не появится из ближайшей подворотни (в этом районе и подворотен-то не было), но начнется какой-то движ, можно будет бежать дальше, что-то делать, что-то предпринимать. Как в кино. И, может, даже дед в себя придет. А что? Александр же не сидит на афедроне ровненько, он действует – значит, окружающая действительность тоже должна прийти в движение, разве нет?
Разве нет. И, пожалуй, вера в Деда Мороза – это про другое. А сейчас – про рыбалку. Вспомни, как дед тебя учил. Ты, выбрав самого-пресамого червяка, аккуратно его насаживал, забрасывал – и чуть не подпрыгивал на скользком берегу: ну давай, глупая рыба, давай, почему не клюешь? Я же постарался, а ты где? Дед усмехался: потерпи. Бывает и сразу, но редко. В рыбных прудках, к примеру, там да, там от заброса до поклевки секунда. Но это ж неинтересно, все равно что в зоопарке в оленей стрелять. И нечестно. Настоящая рыбалка – это терпение. И время подумать, посмотреть на облака. Сделай вид, что удочка тебя не интересует. И еще что-то странное про чайник: если на него смотреть, не закипит.
И зернышко посеянное, кстати, не через полчаса прорастает.
Оказывается, за размышлениями он успел не только с места стронуться, но и куда-то доехать. В поле зрения объявился тот самый дом, где жил когда-то Михаил Колокольцев. Старый, желтый, как будто осевший. Припарковаться в заставленном машинами узком дворе было решительно негде, и, кажется, именно поэтому Александр вдруг вспомнил: сумасшедшую скрипачку он сюда подвозил, вот кого! Она еще потом ночью звонила, чтобы поделиться внезапным счастьем. Поразительная девица. В смысле поражает воображение и прочие чувства.
Уныние, сердито шипя (не поддался, вот нехороший человек), уползло в дальний угол сознания. И заказ в телефоне, в ленте диспетчера вдруг обнаружился удобный, всего в двух кварталах от того места, где Александр унынию предавался. Мирозданию не наплевать на тебя, усмехнулся он, оно подсказывает, ты только уши не затыкай. Сейчас мироздание настойчиво намекало: займись своими делами, от того, что ты будешь бегать кругами, то, что от тебя не зависит, быстрее не пойдет, а вот собственные дела и обидеться могут. Поработай, не обижай их.
Уже ночью, подъезжая к дому, Александр вдруг вспомнил, как деда смешила песня «Бутылка кефира, полбатона». Это ж, говорил он, самая жизнь и есть. Мы на стройке именно так обычно и перекусывали. До столовой далеко, пока ходишь, обеденный перерыв кончится, а кефир и батон – самое оно. Правда, у нас вместо батона в фаворе «орловский» был, эх, какой был хлебушек, нынче такого не пекут.
Уныние опять заворчало недовольно, почему-то где-то в районе желудка. И Александр, повинуясь внезапному воспоминанию, завернул в соседний круглосуточный магазинчик.
– Спиртное не продаем, – не поднимая глаз, буркнула усталая продавщица с плохо читаемым бейджиком на кармашке унылого форменного халата.
– Да я…
– Знаю я, что вы. У вас трубы горят, а нас закроют, а сперва штрафами за… – тут она подняла глаза и увидела, что Александр улыбается.
– Мне бы кефирчику? Дома шаром покати.
Усталая тетка оживилась:
– Может, колбаски или сосисок? Вот эти хорошие. Или консервов каких?
– Ну… давайте сосисок, хотя в морозилке вроде еще котлеты были.
– Кефир вот этот самый свежий, сегодняшний, – тетка уже улыбалась.
– Давайте этот, – согласился он.
– А хлеба?
– Да, конечно, как без хлеба. Ржаного какого-нибудь. Раньше вот был такой «орловский»…
– Почему это был? – обиделась продавщица. – Вот нам Семеновская пекарня возит, они по старому ГОСТу делают, очень хороший.
– Удивительно, – искренне обрадовался Александр и взял буханку «по старому ГОСТу».
– Лимончик к чаю?
– Да я больше кофе…
– На ночь? – женщина почти ужаснулась.
– Ну давайте и лимончик.
От буханки он откусил, едва выйдя из магазина. Вкусно оказалось. И, паркуясь, поднимаясь по лестнице, раздеваясь, продолжал подгрызать хлебный край. Бурчание в желудке усилилось, но после пары глотков кефира (прямо из горлышка бутылки) моментально затихло. И чайник, вопреки правилу «не смотри», все-таки закипел, и даже довольно быстро. Может, потому что электрический? Правда, чай с отвычки получился слишком крепким, так что лимон оказался более чем к месту.
Сжевав под свежесваренные, пышущие паром сосиски и холодный кефир чуть не полбуханки, Александр, прихватив кружку с чаем (самую большую из имеющихся), отправился на свидание с дедовским прошлым.
Серая тетрадь
…Поезд, казалось мне, переносит меня не из одного места в другое, а из одной жизни в другую. В ту, где нет Тоси, нет мыслей о ней, нет надежды на встречу в будущем. В будущем, которое я выдумал. Стук колес был как стук молотка по крышке гроба. Сегодня сравнение кажется мне нарочитым, выспренним, искусственным. Но мне было больно, и я защищался от этой боли, как умел.
Хуже всего, что ни на мгновение я не попытался Тосю понять. Мои для нее