не издевайся. Мне тут книжка одна попалась, то есть не книжка, но это неважно. Короче, был один психолог…
– Карин, может, не надо про психологов? Не пойду я ни к кому, обсуждали уже.
– Да я и не настаиваю, просто послушай сперва. Можешь его физиологом обозвать, тем более он как раз по следам павловских экспериментов шел.
– Это когда наш первый нобелиат собачек по звонку кормил?
– Точно. Только этот Селигман – зацени, я фамилию выучила! – он собачек по звонку не кормил, а совсем наоборот, током бил. А чтоб не убегали, как-то жестко фиксировал.
– Садист.
– Не, просто экспериментатор. И вообще, он же их потом в вольер выпустил.
– И в чем суть? – Олесе очень хотелось сбросить вызов, но где-то внутри затеплился слабый интерес: зачем Карина все это рассказывает?
– В том, что при звуке звонка эти собачки даже из вольера не пытались убежать! – Голос подруги звенел настоящим торжеством. – Хотя оградка вокруг низенькая совсем была, не то что перепрыгнуть, перешагнуть запросто. А собачки – ни-ни. Как звонок, тут же пластались на пол и скулили. Понимаешь?
– Ну… хочешь сказать, я как те собачки?
– Точно! Не, ты не обижайся, он потом как раз на людей свои эксперименты перенес.
– Тоже током бил?
– Не, с людьми хитрее. Например, задачки какие-то, которые решить невозможно, а в самом конце дают решаемую, а подопытные уже даже не пытаются. Ну там много еще всякого, там и с жертвами домашнего насилия работали, и про тиранов-начальников и всякое такое. И по статистике получается, что…
– Если человека долго бить, он потом даже не пытается ответить?
– Тому, кто бил, оно бы еще ладно, – досадливо фыркнула Карина. – Вообще ничего не пытается. Таких, которые не ложатся и не скулят – единицы. В основном человечество состоит как раз из собачек Селигмана. И называется вся эта фигня «выученная беспомощность». Дело вообще не в битье, те же тираны-начальники своих подчиненных не бьют ведь, дело в контроле. Человек привыкает, что от него ничего не зависит, ну и не пытается уже.
– Очень обнадеживает, – поднявшись с дивана, Олеся подошла к окну, где одинокий мертвенно-белый фонарь боролся с почти зимней уже темнотой. Может, все-таки прекратить этот глупый разговор?
– Погоди, это, так сказать, вводная была, – затараторила Карина вдвое быстрее.
– А теперь будет основной курс? Карин, у меня времени не очень много.
– Ничего, я живенько. Был еще один дядька, его Бруно звали, я запомнила, потому что как Джорджано Бруно, только у этого имя, а у того фамилия. Смешно.
– Еще был Бруно Ясенский.
– А, точно. Короче, этот Бруно, фамилию которого я не помню, длинная какая-то, во время войны попал в концлагерь. А там, сама понимаешь, человек в тисках: шаг влево, шаг вправо считаются побегом, прыжок на месте – попыткой улететь. Ну и издеваются всяко. На самом деле не смешно, потому что от человека ничего не зависит, и он очень быстро превращается в ту самую беспомощную куклу.
– И?
– И этому Бруно в куклу совсем не хотелось, и он выдумал себе собственные правила. Вкратце: если что-то можешь сделать по своему желанию, то есть не запрещено, делай. Можешь лечь, пока другие в бараке еще разговаривают, – ложись и спи. Во время умывания почисти зубы, не гигиены ради, хотя и это тоже, а потому что ты сам это выбрал. Это ключевое: искать возможности для свободного выбора. Не подставляясь, конечно.
– И как это поможет?
– Еще как! Селигмановские собачки ведь отказывались от выбора даже тогда, когда он появлялся. Потому что привыкли: от них ничего не зависит. Все контролирует тот дядька в белом халате. И даже когда контроль ослабевал, они этого не видели. Потому что есть контроль объективный, а есть субъективный. Если человека долго, условно говоря, бить, ну или на цепи держать, он так и будет думать, что цепь еще существует.
– И чистка зубов поможет эту цепь снять?
– Именно! – заявила Карина с еще большей торжественностью. – Потому что возвращается чувство субъективного контроля: это я решаю, делать или нет, даже если это касается сущих пустяков, ну там съесть конфету или на ужин оставить. Кстати, этот Бруно после войны про это написал, а его в психологи зачислили. И последователи у него есть. В смысле экспериментально это все исследуют. Например, представь дом престарелых. Вроде и кормят, и ухаживают, а старички как-то не очень. Грустят и чахнут. Потому что все по расписанию, даже забота. Но если этим старичкам разрешали, например, завести в своей комнате растение, ну или самим выбирать время для прогулки или еще что-то в этом роде…
– Старички становились счастливыми? И как это измеряли?
– Насчет «счастливыми» не знаю, но показатели здоровья у них заметно улучшались: ну там давление ближе к норме приходило и прочее в этом духе.
– Ты мне предлагаешь цветок на подоконнике завести?
– Фу! Я тебе пытаюсь донести метод. Сразу подняться с пола и перепрыгнуть барьер – не получится. Но можно сперва попытаться сесть. И обнаружить, что током за это никто не бьет. Потом встать. Потом сделать шаг. И еще один…
– Ладно, я поняла. Кажется. Только не рассчитывай, что я прямо завтра радостно побегу…
– И в мыслях не держала! – перебила Карина. – Завтра ты точно никуда не побежишь. Я пока просто рассказала тебе, что твое «не могу» совершенно естественно. Но при этом оно субъективно, и от него можно избавиться. А насчет конкретных шагов мы что-нибудь придумаем.
– Чтобы ты, да не придумала? Карин, спасибо тебе за заботу, но мне со всем этим надо как-то…
– Да ясен пень, пусть в голове уложится, что двери не заперты. Никто с пистолетом тебя наружу из логова не гонит, но внутри себя ты знаешь – должна знать – что, когда захочешь, можешь, например, в окошко выглянуть. Или за дверь. Можешь, понимаешь? Не запрещено. Ты сама выбираешь, выглядывать ли в окошко и подходить ли к двери. А там, глядишь, и наружу… Все, отключаюсь, занимайся своими делами. Или не занимайся – как захочешь. Понимаешь?
Пять минут назад во время разговора Олеся поднималась с дивана и подходила к окну – просто так. Просто потому, что… сама захотела?
Засыпала она с трудом. И, может, лучше бы не засыпала. Опять снилось, как она мечется по пустому незнакомому дому, не в силах остановиться и хоть немного подумать, где может скрываться вожделенный выход. Выбраться очень нужно, ее ищут, и если настигнут – беда. И некогда останавливаться и думать, надо пытаться, надо рваться в каждую встреченную дверь,