толчков. И они, как правило, касаются приговора, что этот мир как будто объявил собственному существованию, и этапов его запрограммированного саморазрушения.
VI
Первым намерением господства спектакля было вообще устранить историческое познание, и прежде всего почти все виды информации и разумные комментарии о самом недавнем прошлом. Столь явно бросающаяся в глаза очевидность не нуждается в объяснениях. Спектакль мастерски организует неведение относительно происходящего и затем – почти сразу же забвение того, что все-таки могло быть из этого понятым. Самое важное – это наиболее скрытое. Вот уже двадцать лет ничто не покрывалось столькими видами заказной лжи, как история мая 1968 года. Между тем из нескольких лишенных мистификации исследований об этих днях и их истоках все же были извлечены кое-какие полезные уроки, но это государственная тайна.
Уже десять лет назад во Франции президент республики, с тех пор забытый, но тогда всплывший на поверхность спектакля, выражал наивную радость, которую он почувствовал, «узнав, что отныне мы живем в мире без памяти и в нем, как на поверхности воды, один образ без конца вытесняется другим». В самом деле, это удобно для того, кто заправляет делами и умеет при них оставаться. Конец истории является «забавной» передышкой для любой современной власти. Он абсолютно гарантирует успех всех ее предприятий или, по крайней мере, шум вокруг него.
Абсолютная власть подавляет историю тем радикальнее, когда она имеет для этого экономические интересы или более настоятельные потребности, но главным образом в зависимости от того, насколько более или менее благоприятные практические возможности для осуществления этого она обнаруживает. Цинь Шихуанди приказал сжечь книги, но ему не удалось устранить их вообще. В нашу эпоху Сталин продвинулся дальше в осуществлении подобного плана, но, вопреки разного рода пособничеству, которое он смог найти за пределами своей империи, оставалась обширная зона мира, недоступная для его полицейского управления, и там смеялись над его подлогами. Включенная театрализация добилась большего – благодаря и совершенно новым приемам, и тому, что на этот раз она действует в мировом масштабе. Над нелепостью, заставляющей уважать себя повсюду, больше не дозволено потешаться, во всяком случае, стало невозможным показывать, что над нею смеются.
Областью истории было незабвенное, полнота событий, чьи последствия еще долго будут проявляться. Это было неотделимо от познания, которому следовало продолжаться и способствовать, по крайней мере, частичному пониманию новых событий. «Приобретенное навсегда», – говорил Фукидид. В этом история была мерой подлинной новизны, но торговец новизной имеет абсолютную заинтересованность в том, чтобы устранить средства ее измерения. Когда сиюминутное социально навязывается как значительное и когда оно будет оставаться таковым еще мгновение, как другое и то же самое и как то, что всегда будет замещаться другой сиюминутной значимостью, можно с таким же успехом говорить о том, что используемый способ обеспечивает определенного рода вечность этой громогласно заявляющей о себе не-значимости.
Исключительно полезная выгода, которую спектакль извлек из этой постановки истории вне закона, заключается в том, что всю недавнюю историю он уже обрек на подпольное существование, и ему почти удалось заставить общество вообще забыть о духе истории и, прежде всего, покрыть общество своей собственной историей – историей хода нового завоевания мира. Его власть предстает уже знакомой, как будто она уже всегда была тут как тут. Узурпаторы всех времен хотели бы заставить забыть то, что они у власти – без году неделя.
VII
С разрушением истории самое современное событие моментально отстраняется на мифологическую дистанцию и оказывается среди неподтверждаемых рассказов, неконтролируемых статистических данных, неправдоподобных объяснений и невразумительных размышлений. На все эти глупости, предлагаемые в процессе показа, всегда могут ответить только средства массовой информации, посредством каких-то преисполненных почтения исправлений или предостережений; но они явно скупятся на них, ибо, если отвлечься от их чрезвычайного невежества, их взаимосвязи по сердцу и по профессии с общим авторитетом спектакля и с обществом, которое он изображает, невозможность отстраниться от этого авторитета, чью величественность нельзя оскорблять, превращается для них в долг, а также в удовольствие. Нельзя забывать, что всякое средство массовой информации и в отношении зарплаты, и по другим формам вознаграждения или компенсации всегда имеет хозяина, а иногда и нескольких, и что всякое средство массовой информации вполне осознает свою заменимость.
Все эксперты являются информационно-государственными и только так признаются в качестве экспертов. Всякий эксперт служит своему хозяину, ибо любая из прежних возможностей независимости была полностью сведена на нет организационными условиями современного общества. Эксперт, который служит лучше всех, – это, конечно же, лгущий эксперт. По разным мотивам в эксперте нуждаются только фальсификатор или невежда. Там, где индивид больше ничего не узнает сам, его неведение официально укрепляет эксперт. В прежние времена считалось нормальным, что существуют эксперты по искусству этрусков, и они всегда оказывались компетентными, ибо искусство этрусков не было представлено на рынке. Но, например, в эпоху, когда считается рентабельным химически фальсифицировать изрядное количество знаменитых вин, продавать их будет возможно, лишь если были подготовлены эксперты по виноделию, которые уговорят олухов в погребках полюбить новые легче опознаваемые отдушки. Сервантес заметил, что «под плохим платьем часто скрывается большой знаток вин». Знаток вина часто ничего не смыслит в порядках атомной промышленности, но власть спектакля полагает, что если уж один эксперт занимается надувательством по поводу атомной промышленности, то другой эксперт вполне может делать то же самое и с винами. Ведь, например, в средствах массовой информации известно, насколько специалист по метеорологии, объявляющий температуру воздуха или предполагаемые дожди на будущие сутки, сохраняет осмотрительность из обязанности поддерживать экономическое, туристическое и региональное равновесие, когда столько людей столь часто циркулируют по стольким дорогам между местами, в равной степени опустошенными, так что ему с большим успехом подошла бы роль мистификатора.
Один из аспектов исчезновения всякого объективного исторического познания проявляется и в отношении любой личной репутации, которая стала податливой и исправляемой в соответствии с волей тех, кто контролирует всю информацию, и собираемую, и, абсолютно отличную от нее, распространяемую; таким образом, у них развязаны руки для фальсификации. Ибо историческая очевидность, о которой никто ничего не хочет знать в спектакле, больше таковой не является. Там, где личность обладает теперь лишь добрым именем, приписанным ей в качестве милости, оказанной по благорасположению зрелищного Двора, опала может последовать незамедлительно. Общеизвестность антизрелищная стала чрезвычайно редким явлением. Сам я, вероятно, один из последних обладающих ею живых людей и никогда не обладал иной известностью. Но это стало еще и чрезвычайно подозрительным. Общество официально провозгласило себя зрелищным. Быть известным вне отношений спектакля – это уже равнозначно известности в качестве