какие-то бледные. И пишут все про смерть и монстров.
– А давайте! – крикнула Катя.
Поэты возразить не успели. Хотя возражения были, и еще какие! Боязливая муза и таскание тяжестей не очень соединялись. Где вы видели Пушкина с рюкзаком? Или Есенина с авоськой?
– Вот! – Ладонь директора вторично легла на стол. – Побольше народу – это всегда хорошо. Одни будут исследовать, другие – записывать. Эдакая летняя практика. Дорогу оплатим. Ну и поднаберитесь там впечатлений. Чтобы на весь год хватило.
– Нет! – взвыли экологи.
– На поле брани были слышны стоны мертвецов, – мрачно изрек Миша.
– Мы вас там утопим! – грозились девчонки.
– Поэты девятнадцатого века были легкоранимыми людьми. Их постоянно убивали на дуэлях, – парировал Никитос.
Комната вздрогнула от хохота.
– Чтобы вас комары там в этой Карелии покусали!
– Бедная Лиза рвала цветы и этим кормила свою мать. Тоже, наверное, была экологом. – Володя сдерживал улыбку, мальчишки за его спиной корчились от хохота.
Литобъединение у себя в комнатке еще долго гудело, категорически отказываясь ехать с девчонками. Экологички были задаваками, много о себе мнили и таскали у них из кабинета стулья, утверждая, что Пушкин писал стихи стоя. Катя возражений своих поэтов не слушала. У нее всегда так было: если что-то решила – например, что стихотворение плохое, – ее ничто не могло переубедить. С поездкой выходило еще проще. Все собираются, и точка.
– Давайте хотя бы Астраханцева не возьмем! – выдвигал свежее предложение Володя. – Нам девчонок хватит.
Миша тянул губы в ухмылке. Среди поэтов он был единственный прозаик. Писал о скифах и сарматах, о пазырыках[2]. Это были мрачные рассказы, пронизанные свистом стрел и гортанными криками всадников. Катя его не любила. За шуточки. За дурацкие славянизмы. За внезапные цитаты.
Следом его не полюбили и остальные. Слишком крупный для своих тринадцати лет. Высокий и крупный. Круглое лицо с пухлыми губами, нос картошкой, мясистые щеки, на голове вечная лохматость. Носил коричневую толстовку, руки прятал в карманы, отчего казалось, что он в два раза пузатее, чем на самом деле. Добродушен и улыбчив. Спокойно принимал шутки и шпильки, ни с того ни с сего переходил на церковный говорок, растягивая слова, словно псалмы пел. А еще у него был талант всем предрекать плохое.
– Затетеха[3] ты, Катька, – добродушно басил он, когда руководительница литкружка разбирала очередное творение юного гения.
Катя от таких слов краснела и начинала дергать туго заплетенную короткую рыжую косичку. Она была полновата, сильно полновата, и страшно стеснялась этого. От стеснения носила обтягивающие одежды – спортивные штаны и кофты на размер меньше.
– Пойдем мы туда и все сгинем, – сообщил Миша, когда стало понятно, что смычки с экологами не избежать.
– Прекрати! – тряхнула косицами Катя. – Обыкновенный лагерь. Доедем до Петрозаводска. Оттуда на автобусе. Я смотрела: от Каршева есть хорошая дорога вдоль реки до озера. Там разобьем палатки. Девочки будут исследования проводить, а вы будете им помогать, если что-то тяжелое понадобится носить. Там красиво. Петроглифы. Дикая природа. Захотим – проведем ролевую игру.
– Бес, – категорично заявил Миша. – Он нас всех к себе утащит.
– Ну что ты несешь?! Что? Ты еще как местные церковники на все углы начни креститься! Поначитаются всякой ерунды!
– Бес вылезет, а мы его по рогам! – радостно скакнул Санек.
– Лободырник, – буркнул Миша. – Если бес вылезет, ты уже ничего не сможешь сделать.
– Кто, я? – кинулся на него Санек. Миша закрылся рукой. Санек колотился в эту руку изо всех сил.
– Нехорошее место, – упрямо тянул Миша. – Люди пропадают, компасы дурят, часы останавливаются. На озере волна на ровном месте поднимается. А деревня? Там деревня стояла. Теперь нет. И маяк. Раньше работал, смотритель при маяке жил, в сторожке. От сторожки сейчас ничего не осталось. Все вместе в бозе почием, – пропел он.
Мальчишки присмирели, заоглядывались. Миша сидел довольный. Это его и подвело. Никитос повел плечами, выпрямился и заявил:
– А я видел фотки – маяк остался.
– Куда он денется… – легко согласился Миша. – Стоит!
Поэты загудели. Катя хлопнула в ладоши:
– Хватит! Несите доверенности от своих родителей. Через неделю едем.
Миша шевельнул рукой, отстраняясь от Санька. Тот повалился на составленные стулья, взвился, больно ударившись спиной.
– Ты первый там помрешь, – прошипел Санек сквозь слезы.
– Чтобы каждый написал о походе отчет! – приказала Катя. И тяжело добавила: – Писатели.
Так они все оказались в поезде Москва – Петрозаводск.
Когда первый шок прошел – экологи были одеты в оранжевые спортивные костюмы, – начали общаться. Девчонки оказались ничего себе, хозяйственные. По вагону сразу потек душистый запах жареной курицы и огурцов, захрустела скорлупа вареных яиц, зашуршала фольга, выпуская на свет бутерброды. Звучали призывы к ножу и открывалке – новомодное боржоми имело коварную крышку. Дима поедал бутерброды, все так же супя бровь и поправляя хвостик на голове. Миша неуклюже пробивался среди коленей. Ему досталась верхняя боковая полка около туалета, чему он был несказанно рад. Ты всех видишь, все мимо проходят, но тебя вроде как и нет. Прошли и забыли.
Катя, эта неумолимая и неиссякаемая задором Катя, стала организовывать совместные игры.
– Сейчас мы перезнакомимся, – голосом массовика-затейника начала она. – Игра называется «Стукалочка».
– «Они сошлись – огонь и пламень», – вступил Никитос, но его перебили.
– Скорее разошлись, – проворчал Санек и вскрикнул – Миша отдавил ему ногу.
– Ленский вышел на дуэль в панталонах. Они разошлись. Раздался выстрел.
Сказавший это Володя загоготал первым. Парни подхватили. Девчонки сдерживали ухмылки.
– Поручик! – зашипела Катя. – Здесь дамы.
– Дима! – позвала ушастая девчонка, жавшаяся к своему начальству.
– Смотрим на меня, – переключила внимание Катя. – Надо сесть по кругу и положить ладони на колени соседей.
Девчонки завизжали и захмыкали. Чересполосно одна краснела, другая бледнела. Парни нагло удерживали девочек около себя, напирали ладонями. Оранжевые пытались сбиться в одноцветную кучку, но их разбавили. Володя бил по тонким рукам, не давая экологам прирасти друг к другу. Наконец все сели.
– Каждый считает за свою руку. По часовой стрелке, – скомандовала Катя, севшая рядом с хмурым Димой. – Один! – громко произнесла она и хлопнула своей ладонью по Диминому колену.
– Два, – ухмыльнулся Дима, поглядев на ладонь на толстой Катиной коленке. Принадлежала она Саньке. Когда Катя села рядом с ним, его словно приморозило: он замер и уставился в пространство. Даже соседство с красавицей Леночкой его не оживило.
– Три, – шепотом подсказала Катя.
Санек отмерз и шарахнул сразу двумя руками, гаркнув:
– Три!
– Одной надо, – напомнила Катя. – На первый круг прощаем.
– Больной, что ли? – поморщилась Леночка. – По башке своей постучи!
– Три, – тихо повторил Санька, шевельнув пальцами на Катиной коленке, стоически перенес Катино «четыре» на