пять окон, в любое из них может выбраться взрослый человек, и под одним поломаны цветы. Но Вакулин – рыхлый и неспортивный. Быстро ему не удрать. Внутри тихо, разговоров не слышно. Будем надеяться, он не ополоумел от страха и не сидит там, трясясь, с двустволкой в потных лапках. Сделаем так: я постучусь, а ты под окошком покараулишь. Как влюбленный.
– Под каким из?
– На задней стороне. Смотри, чтобы Вакулин тебя не зашиб, если перевалится через подоконник.
– Какая глупая смерть – быть раздавленным музейным сторожем… – пробормотал Макар, следуя за напарником.
Сергей оставил его под окном и растворился в сгущающейся темноте. До Илюшина донесся негромкий стук в дверь.
Тишина. Скрип петель. Он напрягся, готовый к любому развитию событий – от криков до выстрелов. Но вслед за скрипом послышались голоса, а затем Макар услышал тяжелые шаги, от которых дом содрогнулся, – словно в крошечную избушку залез великан. Бабкина отличало поразительное при его весе умение ходить совершенно бесшумно. Так что шаги были адресованы Илюшину: «Я внутри, все спокойно, осматриваюсь».
Прошло около пяти минут. Оконная створка распахнулась. Макар вжался в стену и приготовился.
– Зайди, пожалуйста, в дом, – не высовываясь наружу, пробасил Сергей.
При виде второго сыщика мужчина, поднявшийся ему навстречу, усмехнулся и покачал головой:
– Позвонили бы лучше. Я бы вам и так сказал, что Вакулина здесь больше нет.
Макар с любопытством уставился на человека, которого Мартынова назвала гениальным самоучкой. Вот, значит, кто рисует парящие уши и розово-золотых рыб… Акимов ответил ему невозмутимым взглядом.
Рыжий. Хмурый. Худой. Кожа не белая, как бывает у рыжих, а смуглая – много времени проводит на свежем воздухе. Плотно сжатые тонкие губы. Выглядит как человек, которого здорово потрепало, побило течением о камни, перевернуло пару раз, и в конце концов он в утлой своей лодчонке устроился как смог, сказав самому себе: что ж, к берегу не пристать, будем жить так, как выпало.
На первый взгляд он казался заурядным: из тех людей, которых не выделит глаз в толпе. Но уже на второй чувствовалась в нем ровная сила, какая встречается у тех, кому нечего терять. «Биография простая, а человек непростой. Не женат. Женщины нет. Интеллект высокий, выше среднего. Занимался самообразованием. Выдержанный. Противник силовых решений. Крайне плохо поддается внушению. В сообществе мимикрирует под безобидного молчуна. Отчасти таковым и является. Но только отчасти…»
Такой вывод сделал Илюшин десять секунд спустя после знакомства с Мироном Акимовым.
Сергей Бабкин подумал: «Мужик-то тихоня, себе на уме. С такими надо держать ухо востро».
– А где сейчас Вакулин? – доброжелательно спросил Макар, стоя у двери.
– Да вы проходите. – Акимов указал на стул. – Все равно пришли и никуда не денетесь, как я понимаю. Ваш товарищ уже и в комнатах успел посмотреть.
– С вашего разрешения, – прогудел Бабкин.
Акимов усмехнулся:
– Ну, глупо было бы мне его не давать. Быстрее отвяжетесь.
Илюшин поймал взгляд Сергея, глазами указал на коврик-дорожку. Молча спросил: «Под ней подвала быть не может?» Бабкин едва заметно дернул плечом: «За кого ты меня принимаешь? Уже проверил».
– Так где, по-вашему, Вакулин? – Илюшин, раз уж пригласили, занял ближний стул.
– Понятия не имею. Я ему вызвал такси, упаковал и отправил куда глаза глядят.
– Давно? – спросил Макар.
– Что за фирма, название такси? – одновременно с ним спросил Сергей.
Акимов тихо засмеялся:
– Господа, с чего вы взяли, что я вам буду это рассказывать? Я всего-навсего минимизирую свои риски, а вовсе не подписываюсь на сотрудничество.
– Какие риски?
Художник окинул взглядом стоявшего Бабкина:
– Ну, мало ли! Дом перевернете вверх дном. Картины попортите. От Бурмистрова всего можно ожидать… После того как он проехался катком по одной нашей художнице, иллюзий у меня не осталось.
– Мы не Бурмистров, – буркнул Сергей, которого оскорбило предположение, что он способен повредить картины.
– Вы про Фаину Клюшникову? – спросил Макар.
– А, вы уже знаете! Тогда вам будет проще меня понять.
– Если не мы, то полиция, – пожал плечами Илюшин. – Какая вам разница, Мирон Иванович, с кем беседовать? Все, что мы пытаемся сделать, – это отыскать картины и вернуть их.
– Ни одной причины я не вижу, чтобы вам помогать, – сказал Мирон. – Когда придет полиция, тогда и буду решать, о чем с ними говорить.
Он откинулся на стуле, скрестил руки на груди.
Илюшин пытался просчитать, чем можно пронять художника, но каждая новая секунда наблюдений только утверждала его в первоначальном выводе: «Крайне плохо поддается внушению».
Внушению, воздействию, угрозам, манипуляциям…
Нет, минуточку. Про угрозы речи не было.
Илюшин ухмыльнулся про себя. Если бы эта улыбка отразилась у него на лице, Мирон Акимов растерял бы значительную часть своей уверенности. А вот Бабкин это превращение из миловидного дельфина, который доброжелательно плавал вокруг Акимова, заманивая поиграть, в тигровую акулу уловил шестым чувством.
Акула играть не хотела.
– Тогда все просто, – заметил Илюшин. – Вы действительно в своем праве, Мирон Иванович. Наш разговор я передаю Бурмистрову, все остальные решения – за ним. Спасибо, что позволили осмотреть дом: я обязательно отмечу это в нашем рапорте.
«Катком проехался по Фаине Клюшниковой, значит? От тебя даже мокрого места не останется».
Этого Илюшин не произнес. Но угроза прозвучала так явственно, будто сам Игорь Матвеевич во плоти возник посреди комнаты и обратился к художнику.
«Вышвырнут тебя из Имперского союза. Новое место ты, конечно, отыщешь… Но на это нужно время. Нужны силы. Встречаться с людьми, договариваться, снова выслушивать замечания о своих работах… Союз – болото. Но это твое болото, ты к нему привык».
– Вы мне угрожаете местью Бурмистрова, я верно понял? – спросил Акимов.
– Что вы, Мирон Иванович! Я не обладаю способностью предсказывать действия нашего многоуважаемого клиента. Все, что мне нужно, – это информация, которая поможет продвинуться в расследовании. Но если вы не заинтересованы в ее предоставлении… – Макар поднялся. – Понимаю и всего хорошего.
Акимов молчал. «Мужик, он же тебя растерзает и скормит по кускам королю унитазов», – мысленно воззвал к нему Бабкин. Пожалуй, он испытывал некоторое сочувствие к художнику. Тот с самого начала вел себя достойно: не верещал, не паниковал, в ажитацию не впал. Картинами с голыми бабами не давил на психику.
– Сядьте, – попросил наконец Акимов.
Илюшин с готовностью опустился на место.
– Я ничего не знаю о делах Николая. Он появился у меня три дня назад, без предупреждения. Очень волновался, твердил что-то об отключенном телефоне, без которого его никто не вычислит… Я понял только, что он бросил работу в музее, удрал и хочет где-то пересидеть. У его родителей когда-то была здесь дача, я знаю Колю еще с тех лет. Я пустил его, не задавая вопросов, и до вчерашнего дня он жил у меня. Вернее, пил. Затем здесь появилась помощница Бурмистрова, и я предупредил Колю, что ему пора искать новое место. Он уехал. Вот и все.
– Чего он боялся? – спросил Бабкин.
– Ну вы даете! Бурмистрова, конечно! Его все боятся.