небом, размышляя обо всем, что только что услышал.
Страйк был психически устойчивым человеком, пережившим множество неудач в своей жизни, в том числе и потерю части правой ноги. Одним из инструментов самодисциплины, выработанным в юности и отточенным в армии, была привычка к замкнутости, которая редко подводила его, но сейчас она не срабатывала. Эмоции, которые он не хотел испытывать, и воспоминания, которые он обычно подавлял, нахлынули на него, и он, ненавидевший все, что отдавало потаканием своим желаниям, направился обратно на Денмарк-стрит в такой глубокой задумчивости, что едва замечал проплывающие мимо станции метро и чуть не опоздал с осознанием, что уже находится на Тоттенхэм-Корт-Роуд.
К моменту возвращения в свою чердачную квартиру он чувствовал себя таким мрачным и несчастным, каким не был уже давно. Поэтому он налил себе двойную порцию виски, заправил вейп, сел за кухонный стол и уставился в пространство, попеременно пригубляя виски и выдыхая пар в сторону продуваемого сквозняками окна.
Он редко испытывал такую злость на свою мать, как сегодня. Она умерла от случайной передозировки, когда Страйку было девятнадцать лет, и Страйк до сих пор верил, что наркотик ввел ее гораздо более молодой муж. В ответ на эту новость он бросил университет и поступил на службу в военную полицию — решение, которое, как он знал, его нетрадиционная мать сочла бы одновременно необъяснимым и в чем-то комичным. Но почему? — спрашивал он себя, обращаясь к Леде. Ты же знала, что мне нужен порядок, границы и жизнь без бесконечного хаоса. Если бы ты не была такой, может быть, я не был бы таким, какой я есть. Может быть, я пожинаю то, что ты посеяла, так что не смейся, блядь, ни над армией, ни надо мной, ты, со своими дружками-педофилами, и сквоттерами, и наркоманами…
Эти мысли о Леде неизбежно приводили к мыслям о Шарлотте Кэмпбелл, поскольку он знал, что многие диванные психологи, включая близких друзей и членов семьи, считают, что воспитание Леды нанесло ему такой непоправимый ущерб, что его неизбежно потянет к такой же хаотичной и неуравновешенной женщине. Это всегда раздражало Страйка, раздражало и сейчас, когда он сидел с виски, глядя в окно мансарды, потому что так получилось, что между его бывшей невестой и его покойной матерью были глубокие различия.
Леда обладала бездонным состраданием к обездоленным и неисправимым оптимизмом в отношении человеческой природы, который никогда ее не подводил. В этом, собственно, и заключалась проблема: в ее наивной, непобедимой уверенности, что подлинное зло можно найти только в угнетающей добропорядочности маленького городка. Она могла бесконечно рисковать, но не была саморазрушительной: напротив, она вполне рассчитывала дожить до ста лет.
Шарлотта, напротив, была глубоко несчастна, и Страйк подозревал, что он единственный человек, который по-настоящему знает глубину ее страданий. Внешне жизнь Шарлотты выглядела гламурной и легкой, поскольку она была необычайно красива и происходила из богатой семьи, о которой много писали, но настоящая ее ценность для колонок сплетен заключалась в ее нестабильности. В прошлом Шарлотты было несколько попыток самоубийства, и она долгое время проходила психиатрические обследования. Он видел в прессе ее фотографии с мертвыми глазами в красном платье-футляре, и единственной мыслью было, что она, вероятно, приняла что-то, чтобы пережить еще одну ночь веселья. И это предположение подтверждалось тем, что она позвонила ему в офис в полночь той же ночи, оставив на автоответчике бессвязное сообщение, которое он удалил прежде, чем его услышали другие.
Страйк прекрасно понимал, что Люси и некоторые его друзья считали его вечно запертым в тени, отбрасываемой двумя мрачными женскими фигурами, Ледой и Шарлоттой. Они хотели, чтобы он вышел на солнечный свет, наконец-то освободился, нашел менее сложную женщину и любовь, не омраченную болью. Но что делать мужчине, если он решил, что наконец-то готов к этому, а уже слишком поздно? Единственная из женщин, вторгавшихся в его мысли, Робин, вызывала теплые чувства, хотя и с оттенком горечи, которую не легче было переносить, поскольку она была направлена на самого себя. Он должен был высказаться, должен был заставить их поговорить о своих чувствах, пока Райан Мерфи не налетел и не унес приз, который Страйк самодовольно считал своим.
К черту.
Небо за окном стремительно темнело. Он встал из-за стола, прошел в спальню, вернулся на кухню с записной книжкой и ноутбуком и открыл их. Работа всегда была для него самым большим убежищем, и появление наверху списка входящих письма от Эрика Уордла с информацией о переписи населения было для него наградой за то, что он отказался от алкоголя и вернулся к расследованию.
Уордл заставил его гордиться собой. Были приложены данные трех последних переписей населения фермы Чепмен: 1991, 2001 и 2011 годов. Страйк напечатал краткое сообщение с благодарностью Уордлу, затем открыл первое вложение и изучил список имен.
После полуторачасового поиска в Интернете и обнаружения бонуса в виде интересной статьи о церкви, датированной 2005 годом, наступили сумерки. Страйк налил себе вторую порцию виски, сел за стол и задумался над непосредственными результатами своих поисков: списком имен, только одно из которых пока имело адрес.
Он уставился на свой мобильный, вспоминая те дни, когда время от времени звонил Робин домой, пока она еще была замужем. Он знал, что эти звонки иногда приводили к неприятностям, учитывая недовольство Мэтью растущей преданностью работе своей жены. Был субботний вечер: Робин и Мерфи могли быть в ресторане или снова в этом чертовом театре. Страйк сделал еще один глоток виски и нажал на номер Робин.
— Привет, — сказала она, ответив на второй звонок. — Что случилось?
— Есть минутка поговорить? Я выуживаю информацию из переписи.
— О, отлично — Уордл прислал?
Страйк услышал грохот, как ему показалось, кастрюли.
— Ты точно не занята?
— Нет, все в порядке, я готовлю. Райан придет на ужин, но его еще нет.
— У меня есть пара зацепок. Есть женщина по имени Шейла Кеннетт, которая жила на ферме Чепмен со своим покойным мужем до девяностых годов. Она уже немного не в себе, но у меня есть ее адрес в Ковентри. Хотел спросить, не могла бы ты съездить туда и взять у нее интервью. Старушка — лучше уж ты, чем я.
— Нет проблем, — сказала Робин, — но это должно быть на следующей неделе, потому что Мидж уезжает со среды, и я ее подменяю.
— Я нашел статью, написанную журналистом Фергусом Робертсоном, который заставил бывшего члена ВГЦ анонимно поговорить с ним