Читать интересную книгу Поиски в темноте - Чарлз Тодд

— Вы очень ловко умеете менять тему! Почти как дядя моей матери — он замечательно умел скрывать свою забывчивость! — беззаботно произнесла она, словно смирившись с его отказом. — По-моему, Аврора вскружила вам голову с такой же легкостью, как и Саймону, и моему отцу! Знаете, она ему нравится. Он говорит, если бы французская армия состояла из солдат, хотя бы наполовину таких же храбрых, как Аврора, мы бы выиграли войну три года назад.

— Своих лучших людей они потеряли в самом начале, — ответил Ратлидж. — А остальные потеряли присутствие духа.

— И за их устаревшее оружие и глупых генералов пришлось расплачиваться нам! Хотя и у нас хватало некомпетентных полководцев! Не стану скрывать, я не готова была полюбить Аврору. И тем не менее она мне неожиданно понравилась. Я восхищаюсь ее невозмутимостью. Сама я не умею вовремя остановиться и вечно болтаю лишнее… Вполне понимаю, почему в нее влюбился Саймон. И почему он разлюбил меня!

— Война творит с людьми странные вещи, — сказал Ратлидж, намеренно прибегая к банальности и гадая, удастся ли ему снова навести разговор на Маргарет.

— Саймона война определенно изменила, — задумчиво ответила Элизабет. — Сегодня я просто испугалась. Он стал… беззащитным, хрупким. Раньше он не был таким! Он не знал, что такое поражение, ни в чем не сомневался, смотрел только вперед… Именно за эти качества я любила его. Он был очень уверен в себе. Не из-за высокомерия. Он просто точно знал, чего хочет, и шел по избранному пути. Рядом с ним я чувствовала себя в безопасности. — Она повертела в руке чайную ложку. — Я спросила Аврору, заметила ли она… в конце концов, она ведь не знала Саймона до войны, могла и не заметить, как сильно он изменился. Но она ответила: «Он ужасно напуган». — Помолчав, Элизабет задумчиво продолжала: — Вот с чем я никак не могу смириться. Сколько я себя помню, Саймон никогда ничего не боялся… Ничего и никого!

Ратлидж понимал, что имеет в виду Аврора. Речь не шла о том, что ему недоставало мужества. Саймон никак не мог свыкнуться с тем, что остался жив. Он не ожидал, что выживет. Он не мог понять, почему он заслужил жизнь. А в глубине души крепла уверенность, что когда-нибудь Бог ему все припомнит и исправит оплошность…

— Саймон никого и ничего не боится. Его жена пыталась сказать вам совсем другое. Он жив, а многие хорошие люди погибли. За всем стоит чувство вины. Оно приносит страх другого рода.

— Вы тоже воевали? — Элизабет посмотрела на него в упор. — Вы чувствуете то же самое?

Господи, подумал он. Хэмиш, словно эхо, повторил за ней вопрос в глубинах его души. Чувство вины… мучение духа, из-за которого каждый день становится гнетущим. Страх, что ты, может быть, недостоин такого щедрого подарка — жизни. Что ты не оправдаешь прихоти судьбы, которая заставила смерть промахнуться, скосив стольких хороших парней вокруг тебя. Движущая сила — и одновременно тормоз — всего, что ты делал, думал и ощущал, когда настал мир, до которого тебе довелось дожить… Одиннадцатый час одиннадцатого дня одиннадцатого месяца. В этих цифрах слышалось нечто библейское, как будто они сошли со страниц Ветхого Завета. Такого рода ошеломляющие фразы, которые гремят с церковной кафедры и устрашают мальчишек, хотя они еще не понимают, что именно было сказано от имени Господа.

Заметив его непроизвольную реакцию, она быстро сказала:

— Нет, не отвечайте, я не имею права спрашивать!

— Лучше расскажите о Маргарет Тарлтон.

Она вздохнула:

— Маргарет выросла в Индии. Из-за этого… хотя я не совсем понимаю почему… она казалась гораздо старше меня. Как будто все, что она видела и делала, все, чему научилась, придало ей зрелость иного рода. А ведь и я повзрослела достаточно быстро. В нашем доме с молоком матери усваивали любовь к политическим интригам!

— Ее родственники занимали видное положение? Они были богаты?

— Нет, хотя, судя по тому, что мне известно о ее отце, он был человеком небесталанным. Когда Маргарет была маленькая, отец внушал ей, что ее надежда — Англия. Если бы их семья могла вернуться в Англию, они бы процветали. Надо только скопить достаточно денег на переезд, и они заживут! Не знаю, какие золотые горы он ей сулил и почему, но он заставил ее мечтать о такой жизни, какой она вряд ли сумела бы достичь, разве что с помощью выгодного замужества. В конце концов ее родители умерли от малярии, и она вернулась в Англию без них, с младшей сестрой. Но сестра так и не добралась до Англии. Возле Суэца она умерла от лихорадки, которую принесли на корабль матросы, сходившие на берег. Маргарет вернулась в Англию одна; у нее никого не было, кроме двоюродного брата, которого она никогда не видела. Она закончила свое образование в той же школе, куда послали и меня; за ее обучение платила глостерширская родня. По-моему, ее родственники миссионеры; они привыкли помогать людям в надежде, что те, в свою очередь, будут помогать другим… Но с Маргарет они просчитались! Она решила, что язычники вполне довольны тем, как им живется, и они весьма мало преуспеют, если попробуют жить по нашим законам. Она рассказывала мне, что в буддизме жизнь представляет собой целый ряд попыток, во время которых можно стать лучше и познать себя. Индуизм не так нравился ей — она говорила, что индуизм так же опирается на классовое сознание, как англиканская церковь. По-моему, эти верования — индуизм и буддизм — придают гораздо больше значения личной судьбе отдельного человека, чем благу человечества в целом. Они поддерживают… не знаю, как лучше сказать… наверное, в некотором смысле любовь к себе. Нечто подобное я иногда замечала в самой Маргарет, как будто она заразилась этими верованиями.

— Похоже, она стала бы идеальной помощницей для Саймона. С ее глубокими познаниями Востока…

Но Элизабет Нейпир очень ловко уклонилась от ответа на его завуалированный вопрос.

— Не мне судить. Обычно она не очень охотно говорила о своем детстве. Почти никто не догадывался, что она жила где-то, кроме Англии.

— Она говорила об Индии с капитаном Шоу.

Лицо Элизабет превратилось в застывшую маску.

— Впервые капитан Шоу узнал о ее прошлом от меня, — сказала она. — Он никак не мог понять, почему Маргарет не хочет выйти за него замуж и уехать в Канаду… И почему она не влюблена в него. Она ему ничего не объясняла, а мне казалось, что он заслуживает ответа. Я попросила его не говорить с ней на эту тему, но, наверное, он все же заговорил. Не знаю, обладала ли Маргарет способностью любить. Если да, эта способность у нее была зарыта под столькими слоями, что почти погасла. Маргарет была слишком тщеславна; того, что не отвечало ее цели, она просто не замечала. Надеюсь, она умерла быстро; ей бы не хотелось умереть до того, как она получила что хотела. Понимаете, для нее такая смерть стала бы окончательной катастрофой.

* * *

На следующее утро, до того как Ратлидж успел заказать завтрак и обдумать планы на день, он лицом к лицу столкнулся с Хильдебрандом.

— Идите к Моубрею, — сказал Хильдебранд. — У него что-то на душе, и будь я проклят, если могу понять, что его мучает. Я послал за Джонстоном, на тот случай, если он захочет признаться. Он, возможно, поговорит с вами или со своим адвокатом.

Ратлидж вышел из гостиницы вместе с Хильдебрандом и, переходя улицу, заметил, как в участок входит Джонстон.

Внутри было сыро и пахло плесенью после дождя; утром, хотя облака унесло на северо-восток, солнце еще не согрело землю.

Они прошли к камере, где содержали Моубрея, и Ратлидж почувствовал, как все больше беспокоится Хэмиш.

Тяжелый ключ с лязгом повернулся в замке, открылась дверь. Атмосфера страданий была почти осязаемой. Воздух в камере был таким спертым, что Джонстон замер на месте.

— Боже мой, неужели вы не даете ему даже мыла и воды?

— Мы принесли ему и мыло, и воду, — сухо ответил Хильдебранд. — Но не можем мыть его насильно. Мои констебли уже пожаловались на невыносимый запах… Поэтому мы вас и позвали. Чтобы вы докопались до сути!

Моубрей сидел там же, где Ратлидж видел его в прошлый раз, закрыв голову руками, ссутулив плечи. Он казался воплощением уныния и отчаяния. Его подбородок зарос щетиной, в которой мелькала седина, и одежда его выглядела ношеной, ветхой и грязной.

Джонстон шагнул вперед:

— Мистер Моубрей, я Маркус Джонстон. Я представляю ваши интересы. Вы помните меня?

Ответа не последовало, хотя Джонстон говорил мягко, просил, льстил и уговаривал узника добрых десять минут, рассчитывая вывести его из апатии.

Наконец Джонстон сдался и вышел в коридор, дыша часто и неровно, как будто ему не хватало воздуха.

Хильдебранд повернулся к Ратлиджу:

— Попробуйте вы! Если понадобится помощь, я рядом.

Ратлидж чувствовал, как часто бьется его сердце; Хэмиш насторожился. Но он заставил себя перешагнуть порог камеры. В тот день Моубрея охранял крупный, рослый констебль. Казалось, он заполняет весь дальний угол камеры, врос в нее, как старинная колонна. Он не сводил с Моубрея озабоченного лица.