Читать интересную книгу АдрастеЯ. Или Новый поход эпигонов - Иван Плахов

Однажды на вечеринке в только что открывшемся новомодном клубе, на которую собрались все сливки столичного бомонда, приятель Мамуки, музыкант, представил его известному еще с советских времен поэту N, почти классику русской литературы, как «крупного издателя очень качественных книжек».

Фраза была двусмысленная – но только для знакомых со сленгом дискотек. Поэт же понял ее слишком буквально и как клещ вонзился в бедного грузина, предлагая эксклюзивные права на издание своего полного собрания сочинений.

У простодушного, большеротого, с азиатскими скулами поэта была врожденная, почти инстинктивная способность подлизываться к людям, от решений которых зависела его дальнейшая судьба. Только благодаря этому феноменальному таланту он оказался в обойме авторов времен застоя развитого социализма, которых печатали. Хотя содержание его поэм напоминало скорее винегрет из Библии и Маркса, нежели правильные стихи советских поэтов, основным содержанием которых была здоровая лирика и оголтелый парт-патриотизм.

Но если во времена застоя, при полном дефиците духовных и материальных благ любое предложение рождало спрос, поэт N был востребован и приправлял пряностью своих стихов пресную похлебку жизни, то в обществе рыночных отношений он стал никому не нужен. Успешный внешне, поэт вместе с тем чувствовал себя довольно неуютно, так как его уже несколько лет не печатали.

Он почти в полном одиночестве жил безвылазно на своей переделкинской даче, почти ничего в последнее время не писал, потому что не знал, о чем ему говорить в обществе, оглохшем от криков рыночных торговцев и шлюх от искусства, которые предлагали все радости мира любым желающим по демпинговым ценам постперестроечной эпохи.

Общество засуетилось. На него неожиданно обрушились обломки прежнего государственного здания, которые нещадно перестраивали новые владельцы. Но хлипкое здание от их работ не становилось прочнее, а скорее разрушалось. И все были заняты вопросом, как выжить, нежели его прежним вариантом – как жить.

Сначала поэт N посчитал, что это временно и неудачное госстроительство закончится так же скоро, как и началось, всё вернется на места, как бывало и раньше, поэтому для него самое разумное – переждать. Но бурная деятельность идиотов, дорвавшихся до власти, явно затягивалась, а пауза, которую решил выдержать поэт, грозила перерасти в полное молчание. Перед ним отчетливо замаячил призрак всеобщего забвения, поскольку в последнее время почти все редакторы литературных журналов сменились, и всё чаще поэту N приходилось объяснять, кто он такой, новым головорезам, прежде чем заговаривать о публикации.

Тогда-то и родилась у него идея выпустить собственное собрание сочинений, чтобы положить им некий конец своей творческой деятельности.

– Я буду первым поэтом в истории, который в зрелом возрасте добровольно отказывается дальше писать стихи. Первым, кто сам публично заявит о творческой смерти, – утешался N, изо дня в день обдумывая триумфальность своего ухода.

Но никто не хотел его публиковать, а тут вдруг такая удача: он знакомится с живым издателем, да еще и качественных книг! Наверно, никогда больше в жизни никому до этого не известный грузинский беженец из Абхазии Мамука Хуяшвили не слышал столько комплементов в свой адрес от человека, бывшего на порядок выше его и в культурном, и в социальном табеле о рангах.

Честолюбию грузина льстило, что «птица говорун» – так он про себя сразу окрестил поэта – пел ему на ухо, что он самый умный и талантливый из всех, с кем он до этого встречался. Горячий грузин оказался падок на лесть и искренне пообещал, что поэта опубликует. Дело оставалось за малым – организовать реальное издательство, а для этого требовался знающий человек.

И такой человек нашелся: Лев Давидович Лурье, уроженец города Тбилиси, который в конце семидесятых перебрался в город-герой Столицу и обрел местную прописку и членство в редколлегии одного из толстых литературных журналов. Дядя Лурик, как за глаза звал его Мамука, был троюродным дядей грузина по материнской линии. Многочисленные родственники Хуяшвили, включая и его самого, раньше всегда останавливались на квартире у Лурье, когда бывали проездом из Тбилиси в Тбилиси в Столице.

Когда Мамука обратился к дяде со столь неожиданной просьбой – организовать для него персональное, как выразился племянник, издательство, – то дядя вначале просто не поверил, решив, что дальний грузинский родственник его разыгрывает. Когда же настойчивость Мамуки была подкреплена личной встречей и очень крупной суммой денег в иностранной валюте, сомнения Льва Давидовича отпали сами собой, и он развернул поистине титаническую административную деятельность.

Для начала арендовал у своего же журнала, в редколлегии которого до сих пор работал, несколько комнат на первом этаже здания, в которых разместил несколько обшарпанных письменных столов и стульев, а также симпатичную секретаршу.

Обязанности девушки в основном состояли в том, чтобы отвечать на случайные телефонные звонки и варить кофе для Лурье и его гостей. Иногда ей, правда, приходилось оказывать Льву Давидовичу и кое-какие услуги интимного характера, так как темпераментный грузин, несмотря на свой не очень молодой возраст, жену и взрослых детей, не мог позволить, чтобы симпатичная девушка, работающая под его началом, не принадлежала ему хотя бы иногда. Взамен секретарша получала дорогие подарки и неплохие премиальные к своей более чем скромной зарплате, поэтому вторую, негласную часть обязанностей воспринимала как обыкновенную сверхурочную работу, к тому же куда более приятную и выгодную.

Издатель – это скорее диагноз, нежели профессия. Всякий, кто начинает всерьез заниматься издательским делом даже скуки ради, мало-помалу втягивается настолько, что не мыслит себя более вне профессии. Литературный критик, который к тому же всю сознательную жизнь работал в литературном журнале, получив рычаги воздействия на реальный литературный процесс, просто безумеет. У него развивается комплекс Бога. Критик убежден, что только он – действительный творец имен и судеб, литературных направлений, единолично диктует публике ее вкус, ее пристрастия, железной рукой пастыря направляя своих бестолковых овец на те пажити Адрастеи, что ему самому приглянулись.

Лев Давидович не был исключением, поэтому немедленно сформированный им издательский портфель состоял исключительно из его друзей или же авторов, творчество которых ему самому было близко. Как это ни парадоксально, но в число намеченных публикаций не попал поэт N, ради которого Мамука Хуяшвили и организовал издательство.

Когда племянник через полгода приехал к дяде в офис посмотреть, как тот распорядился его деньгами, то сначала просто не поверил, что деньги были потрачены столь бездарно. Вместо полного собрания сочинений поэта N ему предъявили полтора десятка сигнальных образов книг никому, кроме его дяди, не известных авторов, в гениальности которых тот был уверен.

Взбешенный Мамука начал немедленно орать на Лурье. Когда его рев наконец превратился в более или менее связный набор слов, дядя наконец уяснил, что отныне не он, а его племянник будет сам руководить издательством.

Первый же конфликт вышел из-за названия, под которым Лев Давидович зарегистрировал издательство. Он, человек высоко просвещенный и не лишенный чувства юмора, планировал в будущем публиковать только книжки «о любви», потому выбрал имя «Эротосфен». Тем самым Лурье изящно намекнул, с одной стороны, на греческого философа Эратосфена, который создал знаменитое «решето» и просеял через него все натуральные числа, с другой стороны – на древнегреческую музу Эрато, покровительницу лирической поэзии, а с третьей – аж на самого бога Эрота, символа любви, одной из древнейших первобытных сил в природе.

Мамука поинтересовался, почему издательство называется столь странно. Получил от дяди подробные объяснения, изложенные выше. Лаконично сформулировал свое мнение по данному вопросу, назвав Лурье старым мудаком и пиздострадальцем, а «Эротосфен» посчитал более подходящим для ночного гей-клуба, нежели для вывески своего издательского дома.

– Ара7! Да мэня же всэ засмэют, мужики уважат пэрэстанут!.. – еле сдерживая ярость и слезы, почти стонал племянник, приправляя скудную речь обильными порциями матерных слов.

– И как же ты хочешь назвать свое издательство, дзамико8? – вынужден был поинтересоваться дядя, чувствуя, что с племянником ему лучше не спорить, если он сам хочет остаться в издательском бизнесе.

– А шорт его знает как, я же нэ пысатэл. Но названые должно быт шэртовски броским и в то же врэмя простым. Штоб сразу было выдно, што у мына нэ люди, а шэрти кныжки пэчатают, што у мына сыла просто адская в руках!