В Усть‑Нере я сажусь в фургон советского образца и впервые погружаюсь в культуру республики Саха, с ее языком, сильно отличающимся от русского, чем‑то похожим на турецкий. Нас девять в машине. Я сижу в проходе на офисном кресле, используемом в качестве сиденья, — и, конечно же, без ремня безопасности. Другим посчастливилось ехать на сиденьях, прикрепленных к кузову автомобиля. В Нидерландах водитель был бы за это уже арестован, в Италии — остановлен и оштрафован. Здесь же полиции просто не существует, ремни безопасности являются ненужной частью мебели или украшением, и используются только в редких случаях, когда есть вероятность встретить полицию.
Поездка напряженная. Дорога очень плохая, если сравнивать с той, по которой я ехал до сих пор из Магадана, однако очень хорошая по сравнению с той, что меня ждет впереди. Постоянное болтание из стороны в сторону вместе с сиденьем напоминает мне мои золотые годы, когда я ходил в луна‑парк, и тот аттракцион с крутящимся полом, где нужно удержаться на ногах.
На протяжении 240 км нет ничего, абсолютно ничего, только мы и дорога. Пересекаем лес карликовых елей, в свете солнца они словно пылают огнем. Долина расширилась, и горизонт заметно отдалился. Солнце — белый шар, воздух сухой, на термометре тридцать один градус, а внутри фургона — все тридцать девять. Окна есть только впереди, но поднимающаяся из‑под колес пыль находит способ проникнуть повсюду, образуя слой грязи на потной коже.
К такому испытанию нервов я не привык, но у меня нет другого выбора. За последние шесть часов я не видел на дороге больше ни одного автомобиля ни в ту, ни в другую сторону. У меня с собой только литр воды, и я осознаю, что если бы не этот фургон, я умер бы от жажды или был съеден каким‑нибудь медведем. Это немного меня утешает.
Надеюсь, одна из этих святых женщин рядом со мной захочет в туалет… Возможно ли, что в этих местах женщины не писают? Глядя на них, мне кажется, что так и есть. Похоже, усталость их не особо беспокоит. Их темные глаза, очертаниями напоминающие гондолы, отстранены и лишены всякого выражения, — возможно, женщины слегка отупели от невыносимой жары. Наконец, не выдержав, спрашиваю, можно ли остановиться, чтобы выкурить сигаретку? Мне отвечают, что я могу спокойно курить внутри. Никто не возражает. Черт! Забыл, что в России сложно запретить это делать… «Господи! Почему я не придумал чего‑нибудь другого?!» Покурить и сделать это адское место жары и грязи еще и газовой камерой?! Нет, такого желания я абсолютно не имею!!! Хуже не придумаешь — ни покурить, ни сходить в туалет…
В конце концов, после девяти часов жуткого кошмара, этот гад‑водитель (другое слово трудно подобрать) решает остановить машину. «Черт возьми! — говорю я, — наконец‑то, этому дьяволу захотелось отлить!» Но не успел я закончить предложение, вижу — он снова возвращается в машину: оказывается, он останавливался только затем, чтобы проверить колеса. Стремглав выскакиваю наружу, глубоко вдыхаю аромат чистой природы и снова возвращаюсь в газовую камеру, чтобы занять место на своей личной «американской горке».
Это не шутка. В течение всей изнурительной поездки, которая длилась 14 часов, я преодолел самую непроходимую дорогу из всех, что я когда‑либо видел. Мы пересекли длинные языки льда толщиной два метра, прокатились на русских горках из грязи и гравия, перешли вброд два ручья и три реки, так как мосты здесь — архитектурное дополнение к окружающему пейзажу, такая же бесполезная вещь, как и ремни безопасности в машине. Могу с уверенностью утверждать, что прибыл в Томтор в таком психофизиологическом состоянии, которое не сравнится даже с состоянием после посещения рейв‑дискотеки.
* * *
Приехав в Томтор в час ночи, неожиданно узнаю, что та, которая должна была меня приютить, просит за это 500 рублей (12 евро). Я, конечно же, отказываюсь. Это дело принципа. После этого начинается нелепая серия звонков между водителем «грузового вагона», на котором я приехал, и с которым мы едва ли понимаем друг друга, и моей подругой‑переводчиком Аугиль (преподавательницей английского, у которой я гостил в Усть‑Нере). Она переводила мне то, что говорит Сергей (водитель) и некоторые люди, чьи контакты были у меня в телефонной книжке. После 15 минут перекрестных разговоров: звонок одному, затем другому для того, чтобы перевести, что сказал первый и т. д. — ничего, все впустую. Не нахожу никого, у кого могу переночевать. Объясняю Сергею, что это не проблема — у меня есть палатка, и я могу расположиться, где хочу. Ночь, мы в поселке в 1000 жителей. Что тут может произойти? Его взгляд явственно выражает его мысль — «этот итальянец явно не понимает, где находится».
Между тем фургон, в котором я просидел уже более 15 часов, стоит припаркованный на стоянке перед каким‑то деревянным бараком. Больше часа ночи, но все еще светло. Из ниоткуда появляются двое, явно пьяные. Пошатываясь, приближаются к машине и, упершись своими растопыренными клешнями в водительское стекло, требуют, чтобы им открыли. Хотят, чтобы их подбросили куда‑то. Их речь больше похожа на хрюканье, в котором изредка мелькают звуки, напоминающие слова. Командир Сергей делает им вежливый знак удалиться, но им явно пофигу. Шоу начинается. Шоу по‑русски из матерных слов, которое мне представляется скорее пафосным, чем веселым — десять слов, семь из которых — ругательства. Начинают толкать фургон с обеих сторон, пытаясь раскачать как можно сильнее…
Тут я уже забеспокоился, — конечно, больше за себя, чем за фургон. Смотрю на Сергея — никакой реакции, похоже он к этому привык. Начинаю понимать, что, наверное, не стоит ставить палатку в поселке, прошу Сергея отвезти меня в лес. Он смотрит на меня, моргая глазами, думая, что, может быть, неправильно понял. Затем сухим голосом, даже с некоторой угрозой восклицает: «Что!?» — смотрит в сторону леса и продолжает: «Там медведи!» «Черт возьми! — думаю. — Придется выбирать между голодным медведем и двумя алкоголиками»…
Говорю Сергею, что предпочитаю медведя, но он не хочет даже этого слышать. Включает заднюю передачу и давит на газ. Двое «животных», как могут, цепляются за фургон, но после очередной порции матерных слов падают на землю…
Сергей устал, у него больше нет никакого желания возиться со мной, и я его понимаю. Привозит меня в гостевой дом, говорит, что заплатит за меня. Я вынужден согласиться, хотя такой вариант не очень‑то мне по душе. Завтра в семь ему вставать на работу. Так заканчивается этот вечер, без лишних слов, без «если» и без «но». Кровать — обыкновенный жесткий матрас на полу, но меня и это радует.
* * *
На следующий день просыпаюсь в восемь. В 8:15 Сергей приезжает за мной, чтобы отвезти меня в центр, если это можно назвать центром. Томтор — это деревушка, с какой стороны ни посмотри. Я поражаюсь тому, что здесь есть даже банк, — пожалуй, самый красивый из всех, что я когда‑либо видел: небольшой деревянный домик цвета морской волны, с красной крышей, тоже из дерева. Еще есть продуктовый магазин с невероятными ценами. Такими, что приблизившись, я тут же отдаляюсь, в точном соответствии с третьим законом динамики.
В Томторе я сразу же встречаюсь с единственным человеком, который говорит по‑английски и преподает его здесь уже 25 лет. Сразу же обращает на себя внимание жесткость ее характера и поведения в отношении ко мне, так же, наверное, она общается и со своими учениками. Первым делом она ведет меня к боссу города, так называемому мэру. Оказывается, в таких местах тоже есть мэры, хотя мне это кажется пустым разбазариванием денег.
Это молодой человек. Точно моложе тридцати. Бронзовая кожа, узкий разрез глаз цвета черного дерева. В общем, настоящий якут. Во время посещения его офиса у меня возникло ощущение, что делать там особо нечего. Даже в Сусумане я не видел столь скудного офиса, мне он показался похожим на временное жилье жертв землетрясения.
Немного поговорили о проблемах поселка, его перспективах. Производит впечатление оптимиста и на вопрос о том, как живется в месте настолько изолированном, с подобными санитарно‑гигиеническими и климатическими условиями, он смотрит на меня и немного раздраженно отвечает: «Живется…» Мне не нужно много времени, чтобы понять, что он не очень рад нашему разговору, поэтому раскланиваюсь в лучших дипломатических традициях и покидаю сцену.
Оказавшись на улице, учитель ведет меня к своей школе. Встреча с ее учениками всех возрастов — очень мило. Они все этнические якуты. Большинство из них даже не знают русского языка, но они учат его в школе. Играем во всевозможные настольные игры и много фотографируемся. 15 минут я чувствую себя настоящей звездой, ухожу довольный. Это была очень неплохая школа, скажу я вам, даже получше, чем многие в Италии.
Выйдя из школы, учительница дала мне понять, что она уже организовала нашу дальнейшую программу: музей известных людей Томтора, краеведческий музей и, наконец, музей льда.