В отличие от него, я увидела, как в воздух поднялась последняя часть снеговика, и медленно поплыла в сторону разгневанного Тикелла.
— Не надо, — сказала я твердо, но меня не услышали ни там, ни тут. Один продолжил движение, а второй — возмущение.
— Что не надо?! Тора, вы меня хоть слышали? — Начальник, разжалованный до роли почтальона, просто-таки захлебывался гневом. — Попросите, говорю, мужика своего, чтоб с посылками не докучал. Скажите — невмоготу за ними по заставе мотаться, чтоб он меня… вас не гонял!
— Хватит! — оборвала его на полуслове, дернула гневливого на себя и правую руку выпростала в сторону стремительно летящего кома. Яркая вспышка над кольцом Дори разорвала снежок на куски, и нас с Тикеллом снегом не сшибло, а засыпало.
— О, защитник мой Кудес! — промямлил начальник почтового отделения. — Спасибо, Торика. Вовек не забуду! — И мгновенно нарушил свое слово грозным возмущением: — Но тарийцу вашему…
— Что, мало получили за свои слова, хотите больше? — я обернулась в праведном гневе. А Тикелл тут же схлопотал небольшим снежком в лицо, да так, что кровь из носа и в глазах туман. — В харчевню живо, и ни слова больше!
— Но…
— Жить хотите? — Ответом мне стал стремительно удаляющийся тыл в заледенелом полотенце. Я дождалась, когда он скроется за дверью, и повернулась к ящику. — Могу я забрать посылку?
И тишина.
— Ау? Есть кто-нибудь?
Молчание.
— Что ж, спасибо за доставку.
Зажав конверт под мышкой, я прикосновением уменьшила ящик до размера деревянной коробки, подхватила его, подняла тулуп Торопа и направилась в харчевню. Список вопросов полнился, а ответы на них откладывались на неопределенный срок. Жаль. Начальника почтового отделения, забившегося в нишу кладовочки, я заметила не сразу и только благодаря его бормотанию молитв. Он был растерян, напуган и потрясен.
— Тикелл… Орвис, что с вами? Вам плохо? Мне послать за лекарем? — Я уже услышала веселый гомон помощниц, вернувшихся с прогулки, голос Торопа и заливистый смех Тимки. — Кивните, и через час он будет здесь.
— Не-не…
— А как насчет весточки домой? Вас ведь из бани выдернули. — Вернула тулуп на вешалку, а затем, отодвинув Тикелла, открыла дверь в кладовочку и определила ящик на полку.
— Н-н-не-е-е надо! — просипел он, дрожа всем телом. Что ж, когда человек в таком состоянии, настаивать бесполезно.
— Тогда пройдите на кухню, там печка натоплена и есть чай со сдобой. А я вам пока одежду подберу и ванну наполню. Вы как? Попаритесь повторно?
— Да… да… нет! Не стоит утруждаться! — рвано ответил он на все мои вопросы. И только я решила сказать ему, что еще ни один посетитель так отчаянно не отказывался от гостеприимства моего «Логова», как Тикелл сбивчиво зашептал: — Он послушался… послушался он… ва-а-ас, Волчица… — мотнул головой и исправился, — вас, Тора!
— Кто?
Дверь открылась, и в столовую с довольными возгласами ворвались мои домочадцы и девчата. Поприветствовав меня, разделись и разбежались кто куда, и только Тороп заметил гостя.
— Орвис, что ты тут делаешь?
— Попариться пришел, — быстро нашлась я с ответом и легко перенесла тяготы забот о госте на бывшего вояку. — Займешься им? А то мне тут письмо принесли.
— Займусь, — заверил тот, и я, помахав конвертом, отправилась к себе.
После последнего погрома в моей спальне мало что изменилось. Я не спешила возвращаться в родные стены из-за слов Северного. А вдруг там действительно еще осталась пара капель жижи, способной поднять мертвецов. Но вот сейчас, когда руки жжет очередная тайна, или скорее уж загадка, меня вновь потянуло в опустевшие покои. Завернувшись в плед, я устроилась на подоконнике и со вздохом открыла чистый конверт.
«Здравствуй, чуждая мне, недолговечная возлюбленная, необязательная… — гласили первые строчки, почерк рваный, на бумаге несколько пятен, очень похожих на кровь, нижние уголки смяты, сгиб посередине косой. Кажется, Талл приступал к этому письму несколько раз, вполне возможно, сминал его, желая выбросить, но не решался. — Не смею называть тебя моей, а тем более родной…»
Я удивленно вскинула брови. А где же тот романтик, чьи откровения вызывали поток жгучих слез? Где привычное обращение? Что случилось?
В поисках ответа взглянула на конверт и надписи, уже проявившиеся на нем. Согласно дате прошло не более семи дней с его последнего письма, и за это время отряд поднялся от первого округа ко второму 1.24.57 и в этот раз расположился… на нашей дальней заставе. То есть Таллик прошел через горы, преодолел плато с костяной мукой и высоченными синими соснами?!
— Что за?.. Но ведь он должен был умереть в горах, сорваться со скалы. И потеряться!
Я вновь посмотрела на номер округа и просчитала про себя: 1.24.56 — это город Данирш, а под кодом 57—1 в тарийских военных документациях проходил Заснеженный, так что все верно. Письмо было отправлено через почтовое отделение нашей заставы. Вот и печать Тикелла на конверте появилась, кривая и неказистая, зато выполненная по чертежам самого Орвиса, чем он до сих пор гордится…
Отбросив все предположения, вернулась к чтению и обомлела.
«Я ненавижу тебя, — писал Талл, явно торопясь, — лживая, себялюбивая, алчная тварь… Я презираю твой выбор и трусость перед родом. Нежелание подождать облечет тебя на долгие скитания во мраке, а может, даже на смерть».
Листок выпал из рук. Немыслимо! Если я правильно поняла, то возлюбленная потеряшки, та самая Соня, не пожелавшая купаться в озере в морозную осень, бросила Талла. Вернее — сошлась с другим, подвергнув себя смертельной опасности. Я вспомнила, каково мне было после поцелуя с Инваго, и поежилась. Да уж, если она не девицей прошла через привязку к хранителю, ей не позавидуешь.
Я подняла с подоконника письмо и продолжила читать прыгающие строчки, выведенные явно дрожащей рукой.
«Ты, дрянь, осчастливила меня… МЕНЯ клятвой ожидания», — хм, интересное название для добрачного соития, считающегося в Тарии греху подобным. Но это со своими тарийцы — трепетные лани, с чужеземками же особо не расшаркиваются, раздают клятвы «ожидания» направо и налево, не обращая внимания на согласие дев.
Последующие претензии наследника рода Дори к бывшей возлюбленной я просмотрела вскользь, отметив, что бедный Талл, даже злясь и негодуя, умудряется ее жалеть.
«А теперь ты заключила брак, не угодный Адо… — здесь было другое слово, но потеряшка его зачеркнул, а потом прямо-таки заштриховал. — Брак, по сути, второй. Непогрешимая простота, ты опять забыла законы?» — Это была усмешка, горькая, язвительная и такая знакомая. Я даже услышала голос, правда, без горечи, зато со свойственной Инваго издевкой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});