– Твое здоровье, – сказал Джона и вручил ей теплую банку пива, которую достал из внутреннего кармана куртки.
– Неужели этот метод и правда работает? – удивилась Эстер.
Джона промолчал. Они открыли банки и принялись наблюдать за шоссе, ведущим из города: за машинами, уходящими за горизонт событий, будто им это ничего не стоит – и нет ничего проще, чем убежать туда. Эстер не требовалось спрашивать у Джоны, почему это его любимое место. Они смотрели, как автомобили окунаются в неизвестность, которую им суждено узнать лишь через несколько лет. А может, вообще никогда.
Внезапно Эстер задумалась о том, чем бы она хотела заниматься после школы, но как ни старалась представить себя в качестве студентки колледжа или путешествующей по Азии экономно и налегке с одним рюкзаком, все ее мысли неизменно возвращались к одному – к Юджину. Он был якорем. В глубине души она понимала, что брат недостаточно здоров для учебы в колледже, а потому не сможет уехать из дома. До тех пор пока Юджин остается болен – пока проклятие действует на него, – она вынуждена сидеть здесь.
Эстер очень хотела спасти ему жизнь, но не меньше хотела дать возможность себе.
– Расскажи мне о своих родителях, – попросил Джона. – Какими они были до проклятия?
Эстер улыбнулась, вспомнив прежних Розмари и Питера.
– Больше всего на свете папа любил поэзию и Рождество. Звучит невероятно скучно и нелепо, знаю. Но я никогда не видела, чтобы взрослый мужчина с таким восторгом ждал рождественское утро. А что касается поэзии, то он каждый день по дороге в школу читал нам лимерики[35]. Все время новые. Даже не знаю, писал ли он их сам или находил в интернете и заучивал, но они всегда были ужасны и заставляли нас смеяться.
Джона улыбнулся.
– А твоя мама?
– Мама раньше выращивала растения в ящиках под окнами. Говорила, это сады для фей, которые охраняют наш покой, пока мы спим. Она до сих пор работает садоводом, но сейчас все иначе. Тогда она могла вырастить что угодно и где угодно без солнца и воды. Она обладала магией. Я была без ума от этой женщины. Мы повсюду ходили вместе, она обсуждала со мной все на свете. Была моей лучшей подругой. А потом… ничего не стало. Она постепенно замкнулась в себе, отдалилась и бросила нас одних.
Джона потянулся к Эстер и взял ее за руку. У девушки не нашлось сил, чтобы остановить его и отмахнуться от мыслей: неужели вначале все люди испытывают нечто подобное, неужели то же самое она чувствовала еще тогда, когда они были детьми? Раньше Эстер любила Джону – так, как способны любить дети, в этом она была абсолютно уверена. Тот короткий отрезок времени он служил для нее ярким лучом света в темном царстве.
И, о боже, как от него пахло! Будь ее воля, она бы заключила его аромат в пузырек и по капле наносила на шею каждый день. Пока они пили теплое пиво, Эстер думала о том, как просто вновь влюбиться в Джону Смоллвуда. Как просто позволить ему вновь стать частью нее – но в этом-то и заключалась проблема. Эстер не питала иллюзий насчет того, кем был Джона: карманником, опытным мелким преступником, малолетним алкоголиком (впрочем, как и она), нарушителем общественного порядка, а также – без всякого сомнения – лучшим человеком из всех, кого она встречала. Джона был настолько хорош, что сбивал этим с толку. Эстер пугало то, что, если она подпустит парня слишком близко, станет полагаться на его защиту, как бывало в детстве, – он снова исчезнет, и ей придется в одиночестве собирать разбитые осколки.
Тем вечером Эстер могла влюбиться в Джону, но это было небезопасно, так что она сделала единственно возможное: положила голову ему на плечо, выпила пиво, которое он ей дал, и принялась мечтать о том дне, когда сможет со скоростью света рвануть за горизонт событий, чтобы больше никогда сюда не возвращаться.
– Я по-прежнему жду твое секретное оружие, – напомнила она через некоторое время.
– Погоди, сейчас увидишь, – с этими словами Джона Смоллвуд встал и начал танцевать посреди дороги.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Милая Кэролайн, пам-пам-пам, – напевал он, приплясывая, – столь хорошо еще не было никогда. О-о-о, милая Кэролайн, пам-пам-пам! В последний раз я приводил сюда Кэролайн, иуменянебыловременивыучитьновуюпеснюдлятебя. – Последнюю часть предложения он попытался соединить в одно слово, чтобы оно подходило под мелодию.
Эстер покачала головой.
– Не могу поверить, что тебе удалось произвести впечатление хотя бы на одну девушку.
– Давай, потанцуй со мной, пам-пам-пам!
– Ну уж нет.
– Почему нет, Эстер Солар? – настаивал он по-прежнему в ритме «Милой Кэролайн»[36].
– Потому что то же самое уже делали герои «Дневника памяти», и это будет повторением.
– Но они танцевали не так, пам-пам-пам!
– Знаю. Я в курсе. Потому это и выглядело красиво.
– Ты ранишь меня в самое сердце, – пел он, не переставая танцевать. Тогда Эстер достала телефон и принялась снимать его на камеру, отчего Джона заголосил еще громче. – МИЛАЯ КЭРОЛАЙН, ПАМ-ПАМ-ПАМ! – закричал он в ночное небо. – КАК ЖАЛЬ, ЧТО Я НЕ ВЫУЧИЛ ПЕСНЮ ДЛЯ ЭСТЕР!
– Хватит позориться. Я не стану участвовать в этом балагане. Прошу тебя, перестань уже петь эту дурацкую песню.
– Перестану, если ты составишь мне компанию.
– Мимо нас проезжают люди – они увидят меня.
– Нет. Они увидят «женщину с зонтиком, обращенную влево»[37]. Только их это не волнует.
– Меня волнует.
– Ты слишком часто волнуешься. По поводу многих вещей.
– Странный ты человек, – заключила Эстер, а про себя решила, что он прав. Глядя на проезжавшие мимо машины, она представила, какую картину, высунувшись из окон, увидят люди: одетый в белое призрак со вспышкой рыжих волос. Хотелось надеяться, что знакомые не смогут узнать ее по этим признакам. В конце концов она встала, допила остатки пива и пристроилась рядом с Джоной. – Только не смотри на меня.
– Не буду. Обещаю.
После этого она принялась исполнять ковбойский танец, которому еще в детстве ее научила бабушка.
Эстер точно поняла, когда Джона нарушил свое обещание – в это мгновение он повалился лицом на асфальт, как любил делать, если она, по его мнению, выглядела особенно нелепо. – Ты танцуешь как Элейн из «Сайнфелда»[38], – выдавил он минуту спустя, после того как сумел заговорить сквозь смех.
– Ненавижу тебя, – буркнула Эстер, но танцевать не перестала.
Джона тоже некоторое время не останавливался, а потом взял ее за руку, прокрутил на месте и притянул к себе, так что они оказались лицом к лицу, как в вальсе. Он тихонько напевал себе под нос, пока они медленно переступали с ноги на ногу, соприкоснувшись головами. Эстер нравилось чувствовать его рядом. Нравился пробуждавшийся в животе трепет, похожий на стаю встрепенувшихся оранжевых бабочек.
И в этом, разумеется, заключалась проблема.
Эстер положила руку ему на грудь и нежно оттолкнула.
– Я не могу, – тихо произнесла она, не в силах на него взглянуть. В ее сердце происходило нечто странное – причиняющее боль.
– Почему?
– Потому что… – Почему? Причин была масса. Потому что она недостаточно хороша. Потому что часть ее внутри прогнила, сломалась и была недостойна любви. Потому что в конце концов Джона об этом узнает, а зачем что-то начинать, если конец все равно неизбежен? Потому что однажды он уже ушел, и в этом было мало приятного; восьмилетки могут быть теми еще засранцами – травля, которую она перенесла за время его отсутствия, оставила глубокий след в ее душе. Какова бы ни была причина, она больше не могла вручить другому человеку такую власть над собой.
Эстер хотела все это сказать Джоне, но в попытке облечь мысли в слова возникла ошибка, и ей удалось выдавить из себя лишь:
– Потому что просто не могу, ясно? – Иногда лучше не получать желаемое. Иногда лучше не трогать красивую вещь из страха ее разбить.