После этого она написала Джоне.
ЭСТЕР:
Чем занимаешься?
ДЖОНА:
Рисую. А ты чем занимаешься?
ЭСТЕР:
Рассматриваю алкоголизм как легальную форму подросткового бунта.
ДЖОНА:
Приноси свой бунт ко мне. Нельзя же бунтовать одной.
Так Эстер и сделала. Юджин отвез ее на машине к Джоне. Они припарковались в четырех домах от него и тайком прокрались на задний двор, хотя в этом и не было необходимости – отца Джоны не было дома.
Устроившись за домом, ребята пили вместе до тех пор, пока все вокруг не начало казаться им смешным. Джона изрисовывал акварелью страницу за страницей: его рисунки из ярких и красивых в трезвом состоянии постепенно, по мере опьянения, превращались в бесформенные, хаотичные кляксы. Юджин описал ему призраков, которых видел в темноте, и тот изобразил на бумаге безобразных существ с белыми глазами и кожей из капающей смолы.
Затем Джона взялся за портрет Эстер. Спустя некоторое время Юджин, заглянув к нему через плечо, сказал: «Это же…», – но Джона в ответ шикнул на него.
– Не порти сюрприз, – предупредил он.
– Что-то я не понимаю, – нахмурился Юджин.
Джона лишь покачал головой.
– Она все поймет, приятель, – сказал он, взглянув на Эстер. – Она поймет.
Девушка покраснела и поджала губы, стараясь подавить улыбку.
После того как сеанс позирования закончился, Джона сел рядом с Эстер и испачканными в краске пальцами стал выписывать круги на ее ладони. Отхлебнув водки, Эстер принялась изливать свою злость. Она заявила, что завтра выразит матери все свое недовольство. Она сделает это, обязательно сделает, она все выскажет.
На рассвете брат с сестрой, ни разу несомкнувшие за ночь глаз, отправились домой. Эстер не стала узнавать, насколько Юджин трезв, чтобы садиться за руль, потому что считала: его алкогольное опьянение может наконец привлечь внимание Смерти.
Однако Юджин все-таки был трезв – по крайней мере настолько, чтобы никуда не врезаться, – а потому до дома они добрались без единой встречи с Жнецом. Утро выдалось прохладное – об этом можно было судить по инею на опавших листьях во дворе их дома, – но девушка этого не почувствала, несмотря на опущенные окна автомобиля всю обратную дорогу. Машина Розмари стояла на подъездной дорожке, а значит, сама она была дома и а) обнаружила отсутствие детей, но ей было все равно, или б) даже не удосужилась проверить, в своих ли они спят кроватях.
Эстер не знала, что из этого хуже. Хлопнув дверцей машины, она зашагала босиком к дому под звон назаров, переполненная алкоголем и решимостью сказать матери все, что о ней думает.
– Эстер, не надо! – окликнул ее Юджин, закрыв машину.
– Почему, черт возьми?
– Думаешь, она и без того недостаточно паршиво себя чувствует? Твои крики не помогут делу.
– Зато они помогут мне почувствовать себя лучше.
Эстер обнаружила маму в коридоре: та лежала на полу с подушкой под головой, свернувшись калачиком и приложив ладонь к оранжевой двери, ведущей в гробницу ее мужа. Вся язвительность Эстер мигом испарилась. В другой руке, прижатой к груди, Розмари крепко сжимала медальон, где хранилась их с Питером свадебная фотография. Пол под подушкой был усеян листьями шалфея с записанными на них пожеланиями. «Освободи его, – мелькали слова. – Освободи его, освободи его, освободи его».
Эта картина была веским доказательством того, к какому разрушению приводила любовь. Своеобразным напоминанием: впуская человека в свою душу, ты даешь ему силу в итоге погубить тебя.
Эстер хотелось разбудить Розмари. Заставить ее страдать за то, кем она стала. Хотелось узнать, почему она по-прежнему оставалась в отношениях, которые практически уничтожили ее. Хотелось, чтобы злость самой Эстер обжигала вены матери и причиняла ей боль изнутри. А потом она заметила искусанные кончики пальцев Розмари.
Вот какой увидела ее Эстер в своей голове: вся мамина кожа – уши, нос, шея, – испещрена крохотными дырочками от разложения, словно изъеденная термитами. Дома, зараженные термитами, становятся полыми и начинают разрушаться под собственным весом. Интересно, с людьми происходит то же самое?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Ты это видишь? – спросила она у Юджина, касаясь раскрошенных кончиков пальцев Розмари. От них отламывались маленькие кусочки кожи и костей. – Наша мать состоит из дерева.
Однако Юджин куда-то исчез. Эстер обыскала весь первый этаж и двор, но он как сквозь землю провалился. После получасовых поисков она сдалась, принесла с кровати Розмари одеяло и накрыла маму. Та пошевелилась, но не проснулась.
– Хочешь пойти в школу? – спросил у нее Юджин, вновь появившийся три часа спустя. Так долго он еще не отсутствовал. По возвращении от него пахло влажной землей, деревом и каким-то темным, таинственным ароматом, который Эстер не смогла распознать. Она задавалась вопросом, где он все это время был и хотелось ли ей на самом деле знать ответ.
– Уже почти полдень, – ответила она, покосившись с дивана на брата; Флийонсе теплым пушистым комочком свернулась у нее на животе. – Так что нет.
Юджин проверил телефон. Эстер заметила, как его тело несколько секунд померцало, прежде чем вновь приняло четкие очертания.
– Хм, – он огляделся по сторонам, – похоже, я потерял счет времени.
С этими словами Юджин ушел в свою комнату. Остаток дня они провели за тем, что отсыпались после похмелья. Мать, проснувшись, даже к ним не зашла.
23
Холодный поцелуй Смерти
![]()
В выходные перед Днем благодарения отключили отопление. Эстер проснулась в постели, дрожа всем телом, дыхание вырывалось из ее рта клубочками пара. В доме стояли холод и мрак – казалось, будто даже лампы со свечами не могли вынести всей тяжести тьмы. В дверном проеме ее комнаты маячил Юджин, похожий на мстительный призрак, морозом вырванный из сна; выглядел он так, будто плакал.
– Отопления нет, – сказал он. – В холоде все кажется темнее.
– Не можешь уснуть? – спросила Эстер.
Юджин потер руки, его кожа мгновенно покрылась мурашками.
– Я никогда не сплю. Можно войти?
Эстер кивнула. Юджин вошел и, свернувшись калачиком, лег на кровать спиной к ней. Он дрожал. Рыдает, догадалась она. На другой половине кровати ощущались слабые толчки – последствия того ужасного события, которое довело его до отчаяния и вынудило прийти к ней. Она прижала ладонь к тонким ребрам, выпиравшим на его спине, в надежде, что брат почувствует спокойствие, которое им всегда удавалось передавать друг другу через кожу.
– Почему ты грустишь? – прошептала Эстер. Возможно, это излишний вопрос. Ведь среди разбитых остатков семьи Соларов поводов для грусти было хоть отбавляй. И все же, как бы ужасно ни складывалась ситуация, Эстер никогда не испытывала потребности бритвой резать себе кожу.
Юджина беспокоило нечто другое. Более серьезное.
– Не знаю, – прошептал он в ответ. – Я сам по себе такой.
Эстер не могла исправить этот изъян. Не могла ему помочь. Не могла устранить печаль Юджина, как не могла изменить цвет его карих глаз и черных волос. Разумеется, можно было временно их поменять – покрасить волосы, вставить контактные линзы, – но по своей сути они все равно оставались прежними. Она не могла ему помочь, не знала, как ему помочь, и эта беспомощность ее убивала.
Уже не в первый раз она жалела о том, что его травмы не видны. Жалела, что ту опухоль, поселившуюся в его мозгу, приводившую в такое состояние, нельзя увидеть, вырезать, а потом зашить и наложить повязку, как на любую другую рану.
Юджин все время находился в ожидании того, что сейчас кто-то выпрыгнет и напугает его, хотя этого никогда не происходило. Ждал, что в зеркале позади него появится чье-то лицо. Ждал, что демон схватит его за лодыжку, высунутую из-под одеяла. Ждал, что резко погаснет свет и за ним устроит слежку серийный убийца в очках ночного видения.
