3 февраля.
Сегодня Модесту гораздо лучше. Я начинаю надеяться, что это наступило окончательное выздоровление. Другой мой брат, Анатолий, вероятно, так сильно увлечен своим положением счастливого жениха, что не находит времени писать мне. С тех пор, как я получил от него депешу о помолвке, он не написал мне ни единого слова, и мне совершенно неизвестно, как он проводит свое время и что чувствует, сделавшись женихом очень милой девушки.
Милый друг! На будущей неделе, во вторник вечером, в самый Mardi gras [последний день масленицу], я решился уехать в Неаполь один. Поищу там подходящее помещение для Модеста и его свиты, выпишу их, и проведем там несколько недель, после чего я мечтаю отправиться на несколько дней в Флоренцию, и, наконец, в Швейцарию, в Сlаrens, где я давно не был и куда меня очень тянет. Это такой милый, тихий уголок!
Итак, дорогая моя, примите во внимание, что с будущей недели мне следует адресовать poste restante в Неаполь до тех пор, пока не пришлю Вам моего точного адреса.
Здесь появился один русский, некто Флеров, фельетонист “Моск[овских] ведом[остей]”, знакомства с которым я избежать не мог, дабы не принести ему обиды и огорчения. Приходится с ним видаться. Впрочем, он так деликатен, что не могу пожаловаться на него. Он сообщил мне, что Катков сделан тайным советником и что его, в самом деле, прочат в министры. Странно всё то, что у нас происходит. Я, например, решительно не понимаю, как можно так бестактно преследовать газету, “Голоc”.
Вместо того, чтобы уронить ее в глазах русского общества, это преследование только усугубляет ее значение. “Порядок” умолк тоже.
Будьте здоровы, дорогой, милый друг!
Ваш до гроба
П. Чайковский.
12. Мекк - Чайковскому
Флоренция,
4 февраля 1882 г.
Поздравляю Вас, милый, дорогой друг, с помолвкой Анатолия Ильича. Дай бог, чтобы в этом браке он нашел то удовлетворение и то счастье, которых ему всё недоставало в жизни.
Насчет Вашего Trio, дорогой друг мой, я нахожу Ваш проект отличным, чтобы скорее напечатать его, потому что теперь я и не могла бы составить его, так как у меня нет ни пианиста, ни виолончелиста, а дать его в руки здешним виртуозам я не решусь, и буду ждать, пока у меня будет опять Бюссик или Бюссиков, как его прозвали Коля и Саша. А как бы мне хотелось скорее слышать это Trio, первое Ваше Trio. Я совсем изнемогаю от тоски здесь без музыки; как ли здесь ни хорошо, но без музыки нигде нельзя существовать благополучно.
Мои мальчики теперь в Киеве, но только на три дня; как бы мне хотелось заглянуть теперь туда, где они. Дай бог, чтобы Александру Ильиничну они нашли здоровою. Сегодня я получила телеграмму от Саши, что она завтра приезжает. Я очень рада и для себя, и для нее; она, бедная, целый месяц не видит детей, а для нее это ужасное лишение. Лиза (Володина) еще не вернулась из Ниццы, а я надеюсь, что через неделю приедет и Володя.
Удачно ли идет у Вас карнавал, милый друг мой? У нас очень неудачно. Сегодня первый Corso, и на дворе дождь идет, так что если не прояснится, то, вероятно, ничего и не будет; а это очень жаль: меня так интересовало это увеселение.
У меня ко всем моим недугам прибавилось еще новое страдание - сильнейшая боль, да еще в правой руке, должно быть, ревматизм, и мучит меня по ночам. Старость - не радость; уж как я это чувствую.
Как здоровье Модеста Ильича? От души желаю ему совершенно излечиться от своего мучительного недуга.
Сейчас получила от Ивана Ивановича рапортичку с баллами Макса и Миши за три недели, с тех пор как они уехали отсюда. Баллы очень хорошие, всё большею частью одиннадцать и двенадцать, хотя у Миши затесалась и одна семерка из латыни, но это только одна. Эти мальчуганы вообще учатся очень хорошо. Я за них, т. e. за всех четырех, ужасно боюсь при теперешнем политическом состоянии нашей бедной России. По своему чувству я бы сейчас взяла их всех сюда к себе, но, с другой стороны, боюсь им портить будущность, в особенности Коле и Саше, которые уже близки к окончанию курсов. Я очень боюсь 1 марта, как годовщины того страшного, бесчеловечного события, которое устроили эти враги человечества - нигилисты. Будет, наверно, какая-нибудь процессия к месту катастрофы, а таких-то случаев они и ищут. Ах, какое тяжелое время!
До свидания, милый, несравненный друг мой. Всею душою безгранично Вас любящая
Н. ф.-Мекк.
13. Чайковский - Мекк
Рим,
1882 г. февраля 7-8. Рим.
7/19 февраля 1882 г.
Дорогая моя! Через три дня я уезжаю в Неаполь и прошу, в случае если здоровье позволит, написать мне, адресуя уже туда на poste restante. Но, ради бога, если Вам трудно писать по случаю боли в руке, не стесняйтесь [не] отвечать на мои письма. Если бы даже целые месяцы прошли без письма от Вас, я бы и не подумал жаловаться, лишь бы мне знать, что Вы делаете и как себя чувствуете, а ведь снабдить меня сведениями может всегда Вл[адислав] Альб[ертович]. Я еду в Неаполь один и, только когда приищу подходящее помещение, выпишу Модеста с Колей. Мы думаем после Неаполя, как я уже, кажется, писал Вам, ехать во Флоренцию и, наконец, в Швейцарию.
Скажу Вам, милый друг, про неожиданную новость, удивившую меня на днях. Племянница Вера очутилась неожиданно из Парижа в Киеве. Причины те, что великий князь живет в Париже с своей любовницей, женщиной, как говорят, очень хорошей, но делавшей положение жены адъютанта великого князя очень неловким. В Петербурге начали при дворе сплетничать, что великий князь женил своего адъютанта на девушке, которая ему нравилась, дабы иметь ее около себя. Сплетни эти дошли до Вериного мужа, и он поспешил увезти ее в Россию, как для того, чтобы вывести из неловкого отношения к любовнице великого князя, с которой он живет в Париже открыто, так и для того, чтобы прекратились подлые придворные сплетни. В Киеве, в доме сестры, теперь царствует радость по поводу приезда молодых. Милые сыновья Ваши, вероятно, видели их там. Как мне приятно думать, что Ваши мальчики познакомились, наконец, с семейством сестры.
Я отправил свое трио в Москву и теперь с величайшим усердием принялся за переписку моей Всенощной. Здесь находится фельетонист “Моcк[овских] вед[омостей]” г. Флеров, от знакомства с которым мне невозможно было отказаться. Это очень расстраивает меня, и я рад, что уезжаю в Неаполь.
Карнавал здешний очень стал оживлен. Сегодня езда с киданием цветов происходила не на Corso, а на великолепной Viа Nazionale, и зрелище было полно интереса. Вечерняя иллюминация этой улицы изумительно красива. Погода стоит обворожительная; думаю, что и у Вас хорошо. По крайней мере, от всей души желаю этого.
8/20 февраля.
Вчера я восхищался погодой, а сегодня совершенно неожиданно подул северный порывистый ветер, испортивший и веселье на Corso и все вообще карнавальные празднества. Сегодня получил я письмо от брата Анатолия, дышащее такой полнотой счастья, такой пламенной любовью к своей невесте, что мне сделалось весело на душе. Всё более и более мне начинает казаться, что, в самом деле, он, наконец, найдет удовлетворение тех смутных стремлений, от неудовлетворения которых он вечно страдал и тосковал. Для меня будет величайшим благом, если брат Анатолий перестанет терзать меня своим томлением и тоской; я бесплодно всегда мучился нравственно, упрекая себя за то, что не умел успокоить и утешить его. Но это было невозможно. Не братская любовь, а любовь хорошей женской души только одна может принести утоление той жажды счастия, которую он испытывал. Знаю, милый друг, как Вы неблагоприятно относитесь к браку, знаю, как пессимистический взгляд Ваш основателен, и всё-таки ласкаю себя надеждой, что брак Анатолия будет счастливым исключением. А брат Модест всё болен; слабость, бледность и худоба его пугают меня, но доктор Эркардт успокаивает меня. Он предписал ему теперь лечение водой Arezzo (железистой), и я надеюсь, что перемена места и морской воздух будут ему полезны.