Читать интересную книгу Последние Каролинги - Александр Говоров

— Граф! — обратил он внимание брата. — А вот и наш Озрик.

Но Азарика уж не смотрела на Эда. Со страхом ловила она теперь взгляд Кочерыжки. А тот подобострастно внимал словам графа о том, что ему нужны ученые люди и главное — преданные люди, что Озрик всегда найдет привет и защиту при его дворе… И бывший аббат одним из первых поздоровался со вновь прибывшим, причем в самых пылких выражениях.

Так началась жизнь при графском дворе. Роберт отвел друга к кастеллану, и тот выделил ему комнату, стойло для Байона. Выдал чешуйчатый панцирь, пояс с серебряной насечкой, кованую каску с петушьим гребнем, такую новенькую, что в нее можно было смотреться, как в зеркало. Так были обмундированы все палатины — «дворцовые», — личная охрана графа.

— Ну, что же тут с тобой приключилось? — спросила она Роберта, который не отходил ни на шаг, всем видом своим показывая, что переполнен какой-то необыкновенной тайной.

— Да уж и не знаю, как сказать… — Юноша рассматривал свои ногти. Кстати, по ногтям-то и была заметна перемена, происшедшая с ним: прежде грязные и кривые, теперь они розовели ювелирной отделкой. — Уж и не знаю, как сказать… Я и каялся, и молился…

— Рассказывай толком или уж совсем молчи.

— Скажу, скажу, а ты не осуждай строго…

— Говори, грешник!

Выяснилось, что, по старинному обычаю, он был снаряжен в посольство за невестой брата. В Трисе после пышных охот и пиров Аолу посадили на коня и отправили с ним в Париж.

— Вы вдвоем ехали, что ли?

— Да нет конечно — вокруг нас была тьма народу… Эх, я вижу, ты ничегошеньки не понимаешь! — Загорелое лицо его стало растерянным, как у заблудившегося мальчишки. — Мы просто ехали и говорили ни о чем… Да она и вообще молчунья, трех слов подряд не скажет.

— Вот это дело! Ты молчун, она молчунья — хороша беседа!

— Ах, что ты, Озрик! А еще ученый человек! Она же все понимает, сердцем все понимает и отзывается на все.

— Говори прямо, ты в нее влюблен?

Роберт от таких слов пришел в совершеннейший ужас, даже за голову схватился, а на Азарику напал зуд озорства, хотелось немедленно сломать что-нибудь, орать, беситься от веселья. И она расспрашивала безжалостно:

— Было у вас объяснение?

— Да нет же… — Роберт все более падал духом. — Она если что хотела мне сказать, только через герцогиню Суассонскую, свою сестру… («Эта дворцовая кура тоже здесь, — отметила Азарика. — Ну нипочем ей меня не узнать!») Только иной раз, — вздохнул Роберт, — взглянет, будто светом златым обольет. А мое бедное сердце к копытам ее коня так и падает…

— Да ты поэт! — засмеялась Азарика. — Уж не сочиняешь ли ты стихи?

Роберт простодушно кивнул. Дар этот в нем действительно проснулся.

— Помнишь, в школе, я не умел, а Фортунатус звал меня тупицей? Теперь сочиняю и даже пою, только не по-латыни, а по-простому, по-романски.

В тот же вечер, как только пылающее солнце опустилось в Сену, бывшие школяры собрались у Галереи правосудия, где бездомные горемыки располагались на ночлег прямо под колоннами.

— Опять мы все в сборе! — шумел гуляка Протей. — Только тутора нет. Наш сеньор Верринский теперь где-то ножки своей праведницы целует монастырской, ха-ха! И ты, Авель, приперся? Говорят, ты обворожил сердца всех парижских стряпух. Еще бы! Едва ли им приходилось встречать кавалера, который, доедая жирного каплуна, мечтает о бараньем боке!

Так, балагуря, они взялись под руки и пошли, перегородив набережную, распугивая прохожих. От прежних времен их отличало, кроме всего прочего, и то, что на почтительном отдалении следовали их слуги и оруженосцы.

Когда совсем стемнело, они очутились у фасада дворца, выходившего к реке. Здесь был палисадник, и в темноте крупные розы угадывались по волнам аромата. Над кустами ярко светилась арка балкона.

— Там покои прелестницы с глазами цвета жженого миндаля, — шепнул Азарике Протей, но Роберт услышал и отвесил ему подзатыльник.

Загудела струна — Фарисей настраивал монохорд, послышался перелив дудки Иова. И Роберт неторопливо запел, голос его, приятный баритон, крепчал по мере того, как воодушевлялся поэт:

Нет, не боюсь, что панцирный баронМеня повалит в схватке топором.Нет, не боюсь, что в заводи леснойМеня разбойник заарканит злой.И даже не боюсь, что ясность думВстревожит заклинаньями колдун.Мне ведом страх один лишь с давних пор —Мне снится ловкий и коварный вор,Который не алмаз и не копье —Похитит сердце нежное твое!

Протей снова захихикал в ухо Азарике:

— Вот это спел! Кто же здесь вор, как не тот, кто поет о любви чужой невесте?

Он заработал новый пинок, уселся на каменную скамью рядом с толстым Авелем и наклонился, что-то делая под скамьей.

Роберт запел новую песню, и голос его был печален. Казалось, все в мире исчезло и только в свежем запахе реки плывет этот тоскующий голос. Кто-то в арке шевельнул штору.

— Она! — сказали школяры.

Но тут с соседнего крыльца послышался громкий разговор, стали спускаться люди. Донесся восторженный голос герцогини:

— Ах, это, наверное, бродячие клирики! Они знают такие веселые песни, мы их попросим.

Бывшие школяры, прыснув, пустились наутек — хотя какая опасность могла ожидать здесь графских палатинов? Просто было весело удирать, гикая, по набережной. Лишь бедный Авель остался как вкопанный, потому что Протей привязал его к скамье за кушак. Авель сопел, не понимая, что его держит.

— А вот и певец! — приблизилась к нему герцогиня Суассонская. — Дайте мне фонарь. Боже, какой он, оказывается, толстый, а ведь изысканный голос! Спойте, голубчик, мы вас щедро наградим.

Но Авель продолжал сопеть, и камеристка, бойкая на язык, предположила, что божественный певец просто переел за обедом и его мучат колики. Герцогиня возмутилась такой прозой и велела нетактичной девице во искупление своей вины перед певцом тут же его поцеловать.

И это было последней каплей, переполнившей чашу страданий Авеля. Собрав в едином усилии всю свою мощь, он наконец оборвал кушак и унесся во тьму, как метеор.

Бежала, смеясь, и Азарика. Ночной чистый воздух окрылял, хотелось, раскинув руки, взлететь над медленной рекой, над громадами зданий — туда, туда, к темным вершинам Горы Мучеников!

Нет, правильно сделала она, выбрав путь в Париж. Будь что будет!

5

Едва лишь начинал брезжить рассвет и петухи ленивой сипотцой возвещали приход дня, рог Эда, подаренный ему Сигурдом и прозванный за это Датчанкой, тупым, дикой силы криком будил население дворца. Дамы крестились и, помянув нечистого, которому в такую рань не спится, поворачивались досыпать на другой бок. А палатины, знавшие, что граф проспавшего может и хлыстом подбодрить, рысью бежали к фонтану, где уже синел ледок, а вода, если ее взять в рот, ломила зубы.

Затем на плацу одни, разбежавшись, прыгали через деревянного коня, другие звенели клинками, изучая приемы рукопашной. Третьи толпились вокруг Язычника — нелепого вертящегося чучела в панцире, которое в руке имело здоровенный кол. Надо было, изловчившись, ударить Язычника копьем так, чтобы вовремя увернуться от кола, которым он не преминет ответить на ваш выпад.

Азарика при первом же броске угодила под удар кола и распласталась на земле. Но ей ничуть не было стыдно, хотя палатины хохотали так, что дворцовые дамы еще раз помянули беса. В ней кипела злость, та самая злость, которая помогла ей перенести гибель отца, рабство у Заячьей Губы, позор клетки…

И она вновь кидалась на Язычника и вновь падала, не успев увернуться. Отвратительный визг его шарниров стал сниться ей по ночам. Но мало-помалу она научилась побеждать грозное чучело, а в фехтовании она благодаря природной гибкости и быстроте стала одной из первых. Даже Протея одолевала, весьма коварного в бою, а бедный, вечно пыхтящий и вечно оглядывающийся Авель не решался с ней и драться.

— Ты становишься мужчиной, — хвалил ее Роберт.

Он даже пощупал ей подбородок — не пора ли заводить бритву? И она с каким-то мстительным наслаждением ощущала, как от утренних туманов и кислых запахов конюшни голос ее становится хриплым и низким. Физические упражнения, которыми Эд с восхода до заката истязал своих палатинов, заставили ее раздаться в плечах; даже кости словно бы стали крупней. Теперь она, подобно другим палатинам, входя в трапезную, не ожидала, пока освободится место. Уверенно раздвигала плечи и втискивалась на скамью.

А Эд словно бы опять забыл о ней. Правда, он и с невестой-то виделся только в церкви. Она жила во дворце, в апартаментах принцессы, а Эд из-за уймы дел так и ночевал в Зале караулов. Но та — тихоня, утешитель ей найдется…

Азарика выбрала момент и отвела ему собаку. Кое-как соврала, что случайно нашла Майду в лесу под Парижем. Эд рассеянно благодарил, погрузившись в какие-то свои расчеты.