школьным занятиям дети приступают поздно, так что нередко познают жену раньше, чем грамоту»[252].
Федор Солнцев. Жители Ярославской губернии Мышкинского уезда. 1836. Альбом иллюстраций «Одежды Русского государства» / The New York Public Library Digital Collection
12–15 лет (отрочество)
Подростки 12–15 лет в средневековой Руси назывались отроками. Отрок — это юноша, который еще не получил права голоса как зрелый мужчина, однако уже определяется с общественной позицией. В былине «Волх, богатырь и вождь, набирает себе дружину, с которой впоследствии будет ходить в походы»:
А и будет Волх во двенадцать лет,
Стал себе Волх он дружину прибирать,
Дружину прибирал в три года;
Он набрал дружину себе семь тысячей[253].
Федор Солнцев. Жители Ярославской губернии Мышкинского уезда. 1836. Альбом иллюстраций «Одежды Русского государства» / The New York Public Library Digital Collection
В 14 лет отрок мог выполнить полный объем работы взрослого мужчины, а с 15 лет начиналась взрослая жизнь. В этом возрасте мальчик уже был обязан вступать в брак[254]. В «Правилах святых отцов» родителю («господарю») настоятельно рекомендовалось у пятнадцатилетнего сына выяснить: примет ли он постриг в монахи или женится? Если промедлить с определением дальнейшей судьбы отрока, он мог впасть в «блудное согрешение». Кстати, уже с XII века люди начинают различать «блудное согрешение», или просто блуд (сюда относились секс до брака, отношения между холостыми), и прелюбодеяние (измену в супружестве)[255]. Притом за блуд с невинной девицей наказывали строже, чем за интимную связь с «мужатицей» (то есть замужней дамой)[256].
Федор Солнцев. Крестьяне Пензенской губернии. 1820–1869. Альбом иллюстраций «Одежды Русского государства» / The New York Public Library Digital Collection
Глава 15. Идеал мужской красоты на Руси
Если бы наша современница попала в Древнюю Русь и разговорилась с одной из далеких прапрапрабабушек, то выяснила бы, к своему удивлению, что у них больше общего, чем она предполагала. Во многом они смотрят на мир одинаково, но в одном точно бы никогда не поняли друг друга: в том, что касается мужской красоты. Если наша современница предъявила бы фотографию условного Брэда Питта или Генри Кавилла, ее собеседница лишь недоуменно хмыкнула бы. Но когда бы она начала расписывать идеального, на ее взгляд, красавца, то пришла бы очередь сильно удивиться нашей современнице. Красный молодец — обладатель огромного живота (чем больше, тем красивее), с ногами толстыми, как колоды меда, способный достойно себя вести в обществе, то есть, простите, громко и прилюдно извергать из себя газы, отрыгивать и даже блевать…
Но для начала давайте познакомимся со взглядом со стороны, а именно с описаниями внешности славянских мужчин в трудах древних авторов. Вот одно из самых ранних, оно принадлежит перу византийского историка Прокопия Кесарийского: «…и высоки, и очень сильны, телом же и волосами не слишком светлые и не рыжие, отнюдь не склоняются и к черноте, но все они чуть красноватые»[257]. Интересно только, почему темно-красные? Больше похоже на каких-нибудь индейцев… Почти теми же словами описывает русов в Х веке ибн Фадлан: «Они подобны пальмам, белокуры, красны лицом, белы телом»[258]. И опять непонятная краснота. Что это (какая-то особая ритуальная окраска или просто сгоревшая кожа) — до сих пор не ясно. В более поздние времена иностранцы продолжают восхищаться русскими мужчинами. Вот, например, описание князя Святослава, сделанное византийским автором:
Федор Солнцев. Великий князь Святослав Игоревич. 1820–1869. Альбом иллюстраций «Одежды Русского государства» / The New York Public Library Digital Collection
Видом он был таков: среднего росту, не слишком высок, не слишком мал, с густыми бровями, с голубыми глазами, с плоским носом, с бритою бородою и с густыми длинными, висящими на верхней губе волосами. Голова у него была совсем голая, но только на одной ее стороне висел локон волос, означающий знатность рода; шея толстая, плечи широкие и весь стан довольно стройный. Он казался мрачным и диким. В одном ухе висела у него золотая серьга, украшенная двумя жемчужинами, с рубином посреди их вставленным. Одежда на нем была белая, ничем, кроме чистоты, от других не отличная[259].
Великий князь Святослав. Миниатюра из Царского титулярника. 1673. Российская национальная библиотека
Знаменитый Марко Поло в XIII веке замечает, что русские мужчины «белые и высокие»[260]. В Житии святого благоверного князя Александра Невского приводится мнение его современников:
По красоте они сравнивали благоверного князя с патриархом Иосифом, которого фараон поставил начальником над всею Египетскою страною, по силе — с ветхозаветным судиею Самсоном, по уму — с царем Соломоном, по мужеству и военным доблестям — с древним римским императором Веспасианом[261].
В миниатюрах Лицевого летописного свода, составленного в XVI веке, книгописцы постарались отразить это представление: Александр изображен с вьющимися волосами до плеч и небольшой бородкой. Итальянский историк Павел Иовий (он же Паоло Джовио, 1483–1552) пишет: «Московитяне вообще роста среднего и телосложения здорового и весьма крепкого; имеют голубые глаза, длинную бороду, короткие ноги и огромное туловище»[262]. Огромное туловище… Как тут не вспомнить русское присловье о косой сажени в плечах, а ведь старорусская косая сажень — это почти два с половиной метра.
В русском героическом эпосе описания героев-богатырей крайне скудны. Тот же Илья Муромец, если верить былинам, был роста «внушительного», а телосложения «крепкого», «могущественного». Несмотря на мужественность тела, лицо у богатыря доброе, черты лица волевые, на бороде видна седина. Также в былинах упоминается острый взгляд, черные брови, светло-русая кудрявая шевелюра.
К XVI веку на Руси складывается вполне конкретный эталон мужской внешности. Прежде всего, как и у женщин, у мужчин красивой считалась не худоба, а дородность.
Мужчины вообще великорослые, плотные и крепкие люди, кожею и естественным цветом похожие на остальных европейцев. Они придают большое значение длинным, окладистым бородам и толстым брюхам, и потому обладающие ими пользуются большим почетом от других.
Посольство великого князя Московского к императору Священной Римской империи Максимилиану II в Регенсбурге. Фрагмент гравюры. 1576. Zentralbibliothek Zürich
Это пишет в начале XVII века Адам Олеарий[263]. Его слова подтверждает англичанин Чарльз Карлейль, посетивший Россию